дай ей бог долгие годы, как приговаривал Федька с веселым унынием. И еще нелепость в том, что смотри пункт два – с такой квартирищей, с редкостно удобной и почетной художественной должностью в Метрострое, с картиной в Третьяковке – такой счастливый, а совсем один. «С таким счастьем – и на свободе!» – Алабин вспомнил фразу из романа «Золотой теленок» и поежился. Нет. Никому звонить не надо. Но сидеть одному тоже тоскливо.
«Ага! – решил Алабин. – А схожу-ка я в гости к товарищу Бычкову Алексею Ивановичу! Тем более что есть прекрасный повод – адрес он мне сам написал своей могучей рукой в записную книжку, и сейчас еще совсем не поздно. Еще всего-то шесть часов с четвертью» – и часы со стены подтвердили: тримм-тамм.
Взял с собой пакеты с коньяком и пирожными и на Калужской заставе купил букетик – на всякий случай: вроде Бычков женат. Он писал его портрет в Доме культуры Метростроя, и Бычков вроде что-то такое говорил, но разговаривали они мало – Алабин работал быстро.
Портрет Бычкова он написал по заказу ВЦСПС, но это формально, а на самом деле – по личному указанию Лазаря Моисеевича. Бычков был проходчик, бригадир, известный ударник. Герой Труда – получил в честь пуска первой очереди метро.
Через полчаса он уже входил к Бычкову.
– Что? – спросил Игнат. – Герой Соцтруда? Кавалер Золотой Звезды?
«Неужели этот мальчик помнит название знаменитого романа Бабаевского? – подумала Юля. – Не может быть. Но почему его помню я? Я ведь тоже девочка!»
– Нет, – сказала Юля. – Не Герой Социалистического Труда, а просто Герой Труда. Получил грамоту и значок. Потом в тридцать восьмом году это отменили. И заменили на «Соцтруда». Кто был первым Героем Соцтруда? А? Если не знаешь, можешь догадаться.
– Сталин, что ли?
– Садись, пять. Едем дальше.
Комната у Бычкова была пятнадцать метров. Стол под абажуром, двуспальная никелированная кровать, застланная покрывалом с бомбошками. Над кроватью коврик с немецким пейзажем – озеро, замок и олени пасутся. На коврике висели пришпиленные булавками фотографии, штук восемь, не меньше. Еще были шкаф и детский уголок – столик, полка с книгами, модель самолета висела на гвозде, брюшком к стене и растопырив крылья, как большая бежевая стрекоза.
– Ударникам Метростроя наш привет! – бодро сказал Алабин, без стука приоткрыв дверь и войдя в комнату.
Потому что ему открыли соседи. Там как раз какая-то тетка вышла на лестницу и звала «кис-кис-кис» и довольно строго спросила Алабина: «Кота нашего не видали?» – «Видал внизу двух котов, но не знаю, который ваш! – светски пошутил Алабин. – Товарищ Бычков здесь проживает?» Кот прибежал, шмыгнул к хозяйке, задев ноги Алабина. Тетка пинком загнала кота в квартиру, подобрела и сказала: «Вторая комната налево».
Бычков читал газету, сидя за столом. Он вскочил чуть ли не навытяжку.
– Ударникам привет! – повторил Алабин. – Добрый вечер, Алексей Иваныч! – и непринужденно поставил на стол пакеты, протянул Бычкову руку. – Я не помешал?
– Заходите, конечно! – Бычков потряс его руку. – Садитесь, пожалуйста!
Убрал газету, разгладил скатерть, достал из шкафа зеленую вазочку с пряниками.
Тут в комнату вошла Аня. Ей было двадцать пять или двадцать восемь по виду, но держалась она чуть старше.
– Анна, моя жена, – сказал Бычков.
– Здрасте, – сказала она.
Она была красивая, как артистка из старинного кино. И было видно, что она хорошо это знает и любит себя за это.
– Это товарищ Алабин Петр Никитич, художник, – сказал Бычков. – Он мой портрет рисовал, я же тебе говорил.
– Извините за вторжение. – Алабин протянул ей букет, потом руку, попытался склониться к ее руке и поцеловать, но она отдернулась. – Извините, но сегодня такой день. Портрет Алексея Ивановича приобрела Третьяковская галерея. С меня причитается!
Он достал из пакета бутылку коньяку, из другого пакета высыпал конфеты и печенье.
– Поздравляю, Петр Никитич! – Бычков еще раз сильно потряс Алабину руку. – Сейчас, я мигом! – и выбежал из комнаты.
Аня понюхала цветы и сказала:
– Какие красивые. Спасибо.
Алабин пристально на нее посмотрел.
– Это вы красивая. Я бы написал ваш портрет, вот с этими цветами. – Подошел к ней, поправил букет у нее в руках, отошел на два шага. – Честное слово, написал бы.
– Надо в воду поставить, – сказала она и вышла.
Алабин на минуту остался один. Прошелся по комнате. Посмотрел, что за книги на полке. Батюшки-светы! Кроме школьных учебников еще Ленин, Маркс и даже Плеханов. Брошюра под названием «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Он ее вытащил, перелистал: полнейшая заумь. То есть извините, товарищи: глубочайший диалектический материализм. Но тут же на полке две открытки с двумя красавицами: Вера Холодная и Августа Миклашевская – он их сразу узнал. На тумбочке у кровати – круглая коробочка пудры и флакон духов. Он хотел посмотреть, какими духами душатся жены ударников-метростроевцев, но тут открылась дверь, и он отдернул руку. Вошел Бычков, он нес тарелку с хлебом и нарезанной колбасой, три стопки и штопор. Следом вошла Аня с литровой банкой воды. Слава богу, у Алабина в другой руке была плехановская брошюра.
– Ну и книги же вы читаете, товарищи! – сказал он с веселым изумлением, листая страницы с подчеркнутыми строками. – И даже конспектируете!
– Это не я, это Алеша. – Аня поставила цветы в воду.
– А как же! – сказал Бычков. – Владимир Ильич Ленин написал: «Нельзя стать сознательным коммунистом без того, чтобы изучить все, написанное Плехановым по философии!» Вот и я изучаю. Ну, как говорится, прошу к столу.
Уселись. Алабин черенком ножа сбил сургуч с пробки. Бычков подал ему штопор. Вдруг Аня положила руку на штопор, то есть на руку Алабина, который вкручивал его в пробку.
– Не надо, – сказала она.
– Здрасте! – удивился Бычков. – А за союз искусства и труда?
– Вот именно, Анечка, – улыбнулся Алабин. – За союз искусства и труда, по маленькой.
– Ему нельзя, – возразила Аня. – Сейчас по маленькой – и всё, пошло-поехало, покатилось.
– Да врет она! – охнул Бычков. – Да вы не слушайте! Что я, пьяница запойный? Я ж ударник Метростроя! Член ВКП(б)! Ну, конечно, в молодости, бывало, выпивал, бывало, раз-другой даже пьяный напивался, но запоем не запивал…
Алабин вытащил штопор из пробки. Поднялся со стула.
Аня молча плела косички из бахромы скатерти.
– Ань, ты чего? – спросил Бычков.
– Петр Никитич, вы чего к нам пришли? – Она тоже встала из-за стола.
– Видите ли, Анечка, – сказал Алабин. – Простите, как вас по отчеству?
– Михална.
– В гости! – закричал Бычков, пытаясь ее усадить обратно. – В гости!
– Извините, пожалуйста, Анна Михайловна, – сказал Алабин. – Я действительно не вовремя, без предупреждения. Простите. – Он двинулся к двери. – Давайте в другой раз. Или вы с Алексеем Ивановичем сами ко мне заходите. Телефона у меня нет, так что просто так заходите, на огонек. Вот адрес. – Он достал из кармана блокнот и карандаш, написал, вырвал листок, положил на стол. – До свидания!
Повернулся к двери.
– Вино свое заберите! – крикнула Аня ему вслед.
Но он уже скрылся в коридоре.
Бычков сел на стул, оцепенело сидел целую минуту, наверное. Потом вскочил, заметался по комнате. Выбежал в коридор. Аня развернула конфету, понюхала, завернула снова. Подошла к кровати. Там на тумбочке стояло зеркало. Она поглядела на себя и скорчила злую рожу. Стукнула дверь, вбежал растерянный Бычков.
– Нету нигде. На остановке нету. Видать, в трамвай сел. Я, как по лестнице бежал, слышал – трамвай прошел.
– Нужен ему твой трамвай! – засмеялась Аня. – Его, небось, у дверей такси дожидалось.
– Да ты что?
– А то!
– Осрамились, – сказал Бычков, сжимая кулаки. – Добро бы перед кем. Художник, на всю страну известный, пришел, как к своим!
– Осчастливил! – снова усмехнулась Аня. – Продал картинку, тыщи загреб и пришел, конфеточек принес на три с полтиной, тьфу!
– Он что, обязан? – изумился Бычков. – Он же к нам, как к своим… Ты что?
– Разговаривать с тобой! – оборвала его Аня. – Только посуду изгваздали. Колбасу зря нарезал, заветрится. Ему просто выпить не с кем было.
В дверь постучали.
– Заходите! – крикнула она.
Это оказался Алабин.
– Я немного заплутал в вашей квартире, – сказал он.
– А как же. Девять комнат, коридор в три колена, черный ход, – усмехнулась Аня.
– Да, конечно, – сказал Алабин. – Я, наверное, попал на черный ход. Спустился, а там дверь заперта.
– Это я замок повесил, – невпопад сказал Бычков. – А то, знаете, ходят всякие.
– Вы, Анна Михайловна, совершенно правы. – Алабин спокойно поглядел Ане в глаза; она отвела взгляд. – Мне действительно некуда было пойти. Я был один, мне было обидно, что в такой хороший для меня вечер, все же не каждый день твою картину вешают в главном государственном музее… В такой вроде бы прекрасный вечер мне не с кем выпить рюмочку. Но у вас свои дела, я понимаю. С моей стороны бестактно вот так врываться… Еще раз извините.
Бычков втащил Алабина в комнату, подтолкнул к столу.
– Дорогой, уважаемый Петр Никитич! – Он быстро откупорил бутылку, разлил, втиснул стопку в руку Алабина. Шепнул Ане: – Давай на кухню!
– Нет, нет. – Алабин поставил стопку на стол. – В другой раз.
Аня посмотрела на него и вдруг сказала:
– Не уходите. Пожалуйста.
– Вот! – радостно сказал Бычков и усадил Алабина на стул. – Дорогой, уважаемый Петр Никитич! Анька, садись давай. Дорогой Петр Никитич! Вот вы к нам пришли…
– Погодите, – перебил Алабин. – Давайте выпьем на «ты».
– Это вот так? – Аня показала рукой.
– Именно! – сказал Алабин, бодрясь.
– На брудершафт! – воскликнул Бычков.
– Я не буду! – Аня вскочила со стула.
– Так тебе и не предлагают! – засмеялся Бычков. – Это уж наши мужские дела!