– Почему, кстати?
– Оля сделала аборт. При первой же беременности. А потом не получалось. Что-то там лишнее соскоблили. Но и хорошо. Она до конца не верила, что Алёша – сын Ярослава Диомидовича. То есть не верила, что она – не сестра Алёши. То есть она боялась, что она все-таки его сестра.
– А зачем она тогда с ним связалась? Зачем вышла за него замуж?
– Любовь, – сказала Юля. – Уж сколько мы с тобой о любви говорим, а ты всё никак не поймешь ничего. Любовь, любовь, любовь. Первая и на всю жизнь. Она с тринадцати лет никого больше не любила и не хотела. Только о нем и мечтала. Почти десять лет влюбленности, безответной и, главное, безысходной. Инцест! Кошмар, ужас и трагедия. Она с тоской думала, как в конце концов выйдет замуж за нелюбимого и будет тупо рожать и тупо варить кофе… И вдруг все перевернулось! И он назавтра приезжает за ней. Принц на черной «Волге»! Пошло звучит, да? Но ничего. Зато правда.
– Опять про девочку забыли, – сказал Игнат. – Говорю же, не любишь ты детей!
– Ну просто терпеть не могу! – сказала Юля. – Итак, девочка некоторое время жила у тети Оли Карасевич, незаконной дочери министра Перегудова и вдовы без пяти минут академика и генконструктора Алеши, нашего с тобой любимого героя. Тетя Оля была довольно средняя художница-прикладница, колечки и брошки. Даже не средняя, а заурядная, она тогда, в восемьдесят четвертом году, в возрасте двадцать два года, всё правильно про себя поняла и сказала. Она была неплохая в общем и целом… Зато она умела очень мощно молчать. При этом совсем не злая, нет… Но девочка иногда пугалась. Придя домой из школы, она слышала это молчание, оно напирало на нее, как тяжелые и низкие удары барабана в оркестре, которые давят на грудь, на сердце, не дают ему биться свободно. Тетя Оля молчала волной, из своей спальни через гостиную в холл, где девочка ставила портфель на приступочку у вешалки и снимала сапоги, – и это значило, что девочка не сполоснула чашку после завтрака. Или сполоснула, но не поставила на сушилку. И это правильно, ибо только моральные уроды не моют за собой чашки и не ставят их на сушилку. Кстати, спальня у тети Оли, после смерти Алеши и Риммы Александровны, была в кабинете. Она спала на том самом диване, на котором Алеша в семьдесят пятом году первый раз трахнул Лизу, свою первую жену. И на котором потом спала Римма Александровна. А до этого – спал министр Перегудов, убегая из спальни своей жены, которая была вон там! – Юля показала рукой в распахнутую стеклянную дверь и направо.
– Да, – сказал Игнат. – Да, ты показывала.
– В принципе также невозможно исключить, что в какие-то дни, когда Римма Александровна отправлялась с сыном на курорт – мы же помним, что иногда на курорт с сыном ездил министр Перегудов, так что, наверное, Алеша когда-то ездил только с мамой, – так вот, в такие дни, не исключено, к Перегудову приходила Генриетта Михайловна. Так что вот какой замечательный диван. Но одно я могу гарантировать: что художник Алабин с женой Аней на нем не спали. У них была большая двуспальная кровать. Металлическая. С двумя спинками.
– Где девочка? – закричал Игнат. – За что ты ее так ненавидишь, что все время забываешь, все время от нее отвлекаешься?
– Сама не знаю! – Юля развела руками. – Девочка, девочка, девочка… Да. Потом девочка подросла и уехала учиться в другой город. Недалеко от Москвы. Девочка получилась красивая, стройная, умная, способная к иностранным языкам и спорту. Научилась быстро соображать, никогда не уставать и всегда улыбаться. В Москву не возвращалась. В Москве была приватизация, и у нее не оказалось никакой недвижимости. Баба Валя завещала свою квартиру церкви, а для тети Тани и тети Оли она была вообще никто. Девочка работала в городской газете, научилась редактировать тексты; ее хвалили. Иногда даже сама писала статьи. Интервью брала у интересных людей. У начальника областной налоговой службы, например. Или у инвестора, который приехал к ним в город и пообещал оживить завод, совсем рухнувший в девяностые годы. Даже вела передачи на местном кабельном телевидении. Вот так и замуж вышла, прямо сразу и очень удачно.
– Слушай, как ты всё про нее знаешь.
– Я же писатель! – засмеялась Юля. – Я пишу роман! Вернее, уже написала. Ты же сам говорил – писатель о своих героях должен знать всё. А потом девочка, уже с большими деньгами, пришла к тете Оле и сказала: «Я покупаю твою квартиру. Давай, тетя Оля, не корчи из себя обедневшую княгиню. Я тебе дам столько денег, что ты купишь себе шикарную двухкомнатную на “Аэропорте”, я уже подобрала, улица Черняховского, дом четыре, соображай! Писательский дом! Тоже с мемориальными досками! И еще у тебя, тетя моя Оля, останется крупный запас на черный день…» Так всё и вышло. Тетя Оля живет – не тужит, ей всего пятьдесят шесть лет, она всё гнет на горелке мельхиор, делает колечки и браслеты, даже продает кое-что, даже раз в год что-то выставляет и даже потрахивается помаленьку, у нее есть целых два друга, оба художники… Там бывают такие сцены ревности! Просто жуть! С вызовом «скорой помощи». Но страдают, хватаются за сердце и падают с гипертоническим кризом – пожилые ревнивцы, а тете Оле хоть бы что. Знаешь, Игнаша, вот такие трепетные, одаренные, бурно и трагически влюбленные девочки – они потом вырастают в холодных расчетливых теток. Даже не то чтобы холодных, это обидное слово, тетя Оля не такая. Тут другое. Просто она рациональная на сто процентов, вот и всё. Это не плохо. Наверное, это даже хорошо. С ней можно нормально общаться. Она понимает обращенную к ней речь и доступна убеждению. И это очень много! Девочка иногда её навещает, раз в два-три месяца примерно. Приносит корзинку фруктов и хороший коньяк. Они выпивают по рюмочке, болтают полчаса. Тетя Оля считает, что самоотверженно вырастила и воспитала девочку-сиротку. Типа как бы отчасти благодетельница. Девочка не возражает.
– Какая крутая девочка, – сказал Игнат. – Она мне нравится! А где она теперь?
– Ты совсем дурак?
– Что?
– Включи соображаловку, – громко и злобно сказала Юля.
– А?
– Ты не спросил, как девочку зовут!
– Как? – прошептал Игнат.
– Угадай! – прорычала Юля, обнажив зубы.
– Нет… – сказал он. – Нет, нет!
– Нет, да! Да! Да!
Она выдохнула. Раскинула руки. Вытерла лоб ладонью, а потом вытерла ладонь об диван.
– Господи, как я устала. Кто бы знал… – сказала она.
– Юля, я тебя люблю, – сказал Игнат. – Я правда тебя люблю.
Встал с кресла, подошел к ней, протянул к ней руки, приглашая встать и обняться. Она хлестко ударила его по руке:
– Только дотронься!
– Я тебя очень люблю… – вполголоса сказал он.
– Сюда! – заорала Юля.
Где-то в коридоре щелкнула задвижка, и комнату ворвался коротко стриженный мужик лет сорока пяти, а на поводке у него рычал и пенил оскаленные зубы здоровенный стаффорд.
– На пол! – скомандовал мужик.
Собака напрыгнула на Игната и сбила его с ног.
– Лицом вниз! – говорил мужик. – Руки в стороны. Джей! Стеречь!
Собака села рядом, наступив лапой на руку Игната.
– Боря, – сказала Юля мужику. – Найди в кладовке чего-нибудь. Типа старый плед. Подстели под него. Пусть Джей стережет, пока он не обоссытся. Плед, чтоб он паркет не попортил. А потом выволоки его наружу и проводи до улицы. Пусть он домой бежит обоссатый. Плед выкинь в мусорку во дворе. Понял? Ладно, всё, я пошла. Потом наберешь мне.
Встала и двинулась к двери.
Вместе с ней исчезли мужик и собака.
Игнат похлопал глазами. Юля поднималась с дивана ему навстречу.
– Поцелуй меня, – сказала она.
– А где собака? – прошептал он.
– Какая собака? – спросила она в ответ, обнимая его. – Где? Ты что? Тебе что-то приснилось? Не бойся… Поцелуй меня, обними меня, сделай мне сладко, сделай мне больно, в последний раз.
– Я не хочу в последний!
– Придется, мой хороший, придется…
Зазвонил телефон у нее в сумочке.
Она засмеялась:
– Как пишут в плохих романах, «но тут зазвонил телефон!» Прости, это муж. Да, слушаю. Да, в квартире. Что? Что-что? Ага. Ладно, будем разбираться. Нет, что ты, я не волнуюсь. И ты не волнуйся. Пока. Да, да. Пока. – Она нажала отбой. – Муж мне звонит раз в год, наверное. Если что-то на самом деле важное. Интересный фокус отмочил твой старый учитель писатель Риттер! – оскалилась она. – Отрывок из моего романа он напечатал в журнале «Знамя»!
– Из нашего романа, – вдруг сказал Игнат.
– Нет, из моего!
– Тебя не поймешь. Только что ты говорила, что без меня и Виктора Яковлевича ничего бы не вышло… А теперь все присваиваешь. А вдруг он напечатал именно тот кусочек, который он сам написал?
– Мы же обо всем договорились! – возмутилась Юля. – Ты что?
– Договорились, конечно, договорились! – иронично кивнул Игнат, вдруг обозлившись на всё на свете.
Обидно было, что Юля прервала объятия, и особенно был обиден ее рассказ. Он почувствовал, что его обманули, что его целых полгода обманывали. Ему казалось: если бы он знал, кто такая Юля на самом деле, что она одновременно и сестра, и племянница Алексея Перегудова и что вот это – та самая квартира, то весь роман сочинялся бы по-другому, и вообще всё было бы по-другому. Он не знал, что именно «всё» и как именно «по-другому», но с ощущением обманутости ничего не мог поделать.
Еще он немного злился на Риттера, который втянул его в это дело. И даже на Бориса Аркадьевича Бубнова, хотя тот платил ему огромную зарплату, и еще Юля заплатила за его ипотеку из мужниных денег. Все кругом благодетели и меценаты, все кругом в своем праве, а всё равно тошнит. Именно потому, что они такие добрые, щедрые и имеют право. Игнат вспомнил, как он захотел наказать Юлю после поездки на дачу Сталина. Ей нравятся негодяи? Прекрасно. Попробуем.
– Договорились, договорились, – повторил он. – А покажи-ка мне договор.
Он знал, что никакого письменного договора не было.
– Ой-ой-ой! – жалостливо пропела Юля. – Какие мы бедненькие, глупенькие лохи! Как нас с Борисом Аркадьевичем два писателя развели. Что ж делать-то? – и уже другим голосом сказала: – Придется ра