Дези бы никогда такого не позволила. Не так воспитана. Но что уж наше, что попало в ее миску — отдай. Ни за что своего не пропустит.
Мне помнится один интересный случай. У Дези была эмалированная голубая миска, которую она превосходно узнавала даже из другой комнаты по звуку и которая тотчас же после еды мылась и убиралась на нашу общую посудную полку над раковиной, правда, несколько в сторонку (чашка с водой стояла круглые сутки, и мы только подливали свежей).
Приехала к нам как-то погостить из деревни тетка, сестра отчима. Ну, выпить за встречу и пельмени. Выставила на стол четверть самогону, пошла на кухню, нарезала мяса — и ну в Дежкину миску фарш крутить. Матери не было в это время на кухне. Дези вскочила со своего лежака и давай ломиться к тетке — услышала свою посуду. Прибежала к нам, ноет, что-то объясняет, зовет за собой. Что такое? Мать пришла на кухню — всплеснула руками:
— Ну, Татьяна! Ты ж Дежкину миску под фарш взяла, теперь придется все собаке отдавать, ни за что не разрешит обратно выложить.
Тетка брезгливо передернулась.
— Да ты чего, Татьяна? — засмеялась мать. — Собака у нас чистая, что сами едим, то и ей, не бойся. Вместе варим. А это придется все же отдать ей.
Так и отдали весь этот накрученный фарш Дези. Она была очень довольна и съела все до капли. Из принципа. Хотя острого и не любила, но здесь все съела. Не будете чужой посуды занимать.
— Им чо сейчас, — вздохнула тетка. — В тепле, в холе. Сметану едят, молоко лачут. А наша-то, поди, — чо ей ни дай, все сожрет. Со-о-жреть… Хучь пуд ей положь, все одно смечет. Ест и ест без умолку.
Дези слушала эти рассказы о чужих нравах и удивлялась: надо же, чего на свете только не бывает, в наше время такого не было.
— У-у, страшила, так-то тебя! — замахивалась тетка на собаку. — Тебя бы в деревню, телят пасти. Кыш, даром-едка, кыш!
Дези, понурившись, уходила.
Дрессировать собаку Нинка начала с четырех месяцев, а такие команды, как «сидеть», «лежать», «место», разучивались с собакой с первого дня. К шести месяцам наша Дези вымахала уже в приличную собаку, быстро стала выправляться, взрослеть. В восемь месяцев сестра уже начала дрессировать собаку по-настоящему: каждый день ходили они на учебную площадку и Нинка водила там Дези по учебной лестнице, буму, пробовали небольшой барьер. Обучала она ее по ОКД — общему курсу дрессировки. Все, в общем-то, давалось собаке нелегко. Доги более консервативны, меланхоличны, более упрямы, чем овчарки, я бы даже сказал — догматичны. Но, раз обученные, они запомнят это навсегда. Слушалась собака в основном одну Нинку.
Был у нас однажды такой случай. Пошли мы как-то летом с Нинкой купаться — позагорать, поиграть в бадминтон, поваляться в песочке. Взяли с собой Дези. Ей тогда уже год с лишним был, красавица во цвете лет. Я захватил портфель, сестра — сумку. Пришли, разделись, поиграли немного в мяч, помахали ракетками, собака вместе с нами с ума сходит, довольнешенька, что выбралась на волю. Потом я зашел в воду и поплыл к нашему островку, на котором мы всегда с Нинкой загорали. Вылез, греюсь на солнышке, английские слова на память повторяю. Гляжу, Нинка ко мне сюда тащится, отдувается, пыхтит. Собаку на берегу оставила. Полежав немного, я отправился назад, а Нинка все на островке, в осоке, оставалась лежать, пыхтеть. Поменьше сладкого надо трескать.
Приплываю, по бережку походил. Дези сидит как вкопанная. Что это с ней, устала, что ли? Бросаю в нее песком, она хвостом повиливает. Ни с места.
— Что, и в воду не хочешь? — спрашиваю. — Смотри, тебе жить.
Сидит. Обычно ее из воды не вытащишь.
Берусь за свой портфель (там у меня темные очки лежали) — собака меня хвать за руку. Не больно, но держит. Что такое, Дези? Ты что, спятила? Та все не отпускает, держит да еще рычит. Ну, думаю, это Нинка ей приказала охранять вещи, вот она и старается.
Нинка вылазит из воды и хохочет:
— Молодец, Дежка! Так его! Так! Будет знать, как по чужим портфелям лазить!
Я заорал:
— Сними команду, дура, она мне всю руку прокусит!
— А вот и не сниму, а вот и не сниму! — плясала Нинка вокруг нас, вытряхивая из ушей воду. Да еще язык показывает: смотрите, мол, вора поймала.
Уж и народ стал собираться, на пляжного вора посмотреть. А Нинка все не спешила: волосы еще отжала, полотенчиком растерлась. Потом отпускает собаку:
— Умничка ты моя! Так их, так! — и в лоб целует, в губы. — Ну, иди теперь, купайся.
Дези стрелой помчалась к воде. Я дал Нинке по шее и стал растирать вмятины от Дезиных зубов. Больно, черт. Хорошая, думаю, собака, что надо. Своих берет.
Нинка все заливается, счастливая:
— Вот так, Робертино, понял теперь, какая у меня собака?
— Понял. А еще раза хошь?
— Я скажу папе, как ты с женщинами обращаешься, грубиян несчастный. Правильно тебя из университета выгнали.
— Это ты женщина, что ли? А соску ты с собой сюда прихватила?
— Дурак.
— Ладно, иди, Нинка, купайся, а то жир растопится.
— Все будет дома сказано.
— О’кей.
Нинка заревела и пошла выгонять собаку из воды.
На площадке Дези была хозяйкой. Щенки были веселы и беззаботны, когда она была рядом, все собачьи ссоры прекращались сами собой, справедливость торжествовала, Дези никого не давала в обиду. Обидчик просто выпроваживался с дрессировочной площадки — иногда вместе с хозяином. Тот не протестовал и, посмеиваясь, уходил. Но к следующему разу нарушитель бывал прощен и допускался на площадку без особых ограничений, хотя Дези и не забывала взглянуть на него строгим начальническим взглядом, напомнить провинность.
Вообще Дези была миролюбива и справедливость была в ее природе. Никаких ссор, свар, драк и даже просто громкого разговора в своем присутствии она вытерпеть не могла. Тем более когда обижали маленьких, беззащитных. На дворовую шпану она наводила ужас. Грозно рычала, когда мы проходили мимо мальчишек, и показывала им зубы. Стрелять из рогаток никому во дворе не разрешала, даже вида этого древнего мальчишечьего оружия не переносила. Подойдет и запросто отберет рогатку у обмершего от страха шалопая, а тот рад не только ей ее отдать, но еще и поблагодарить ее за это, лишь бы не тронула. Но Дези лишь слегка наддавала хулигана грудью, забирала рогатку и перекусывала пополам, а потом степенно относила ее за трансформаторную будку, где у нас мусор.
Или такой случай. Как Дези «закрывала» наш винно-водочный магазин. Я думаю, об этом знали все жители нашего микрорайона.
У нас на площадке жила продавщица этого магазина Сима (магазин был в нашем доме), вечно воевавшая перед закрытием с пьяницами — те никак не хотели уходить и скандалили, вымогали свою водку. Обязательно доведут продавщицу до слез. Однажды она позвонила нам и чуть не плача попросила отца прийти и помочь ей выпроводить «этих алкашей». Отец оделся, взял с собою Дези, и они «закрыли» магазин прекрасно. Тут же все эти молодчики и вышли как шелковые, да еще и собачку похваливали. С тех пор это занятие стало, можно сказать, профессиональной обязанностью Дези: чуть заслышит Симин голос по телефону — и айда собираться ей на помощь. Потом нам надоело с ней ходить, и мы отправляли ее в магазин одну. Знали, справится. Скажешь:
— Дашка, магазин закрывать. — И она бежит, помогает.
Благодаря нашей собаке весь пьяный мир района знал нас. Идешь с ней по городу — обязательно кто-нибудь тебя узнает, пальцем на Дези покажет. Мол, знаю эту собаку, самого из магазина выпроваживала. Потом магазин перевели, и Дези осталась без работы. Очень скучала, правду сказать. Все-таки приносила пользу.
На первую выставку Дези готовили всей семьей. Начали подготовку еще примерно за месяц до открытия. Даже отец, не разрешавший баловать собаку, стал с ней ласковей, обходительней. Покупал ей мороженого. Звал Дашей. Крутил ей на проигрывателе своего любимого Утесова. Мы стали больше выгуливать собаку, чаще давали любимое ею. Нинка теперь пропадала с собакой на улице целыми днями, обихаживала ее, мыла, вычесывала. Даже сдуру однажды собаке зубы почистила — американской зубной пастой, отчего Дези стошнило. Но зубы у нашей собаки и так были белы как сахар.
Дези тоже чувствовала нечто необыкновенное и торжественное. Ходила гордой и независимой, как лебедь. Ела только в меру. Она и без того всегда-то, как модная женщина, не переедала, всегда сама следила за своим весом. Чувствует, если полнеет и выгуливают ее мало — перестает есть. Держит фигуру.
Волновались мы все ужасно. Выставка проходила не у нас, а в соседнем городе. Вскоре мы получили приглашение и поехали. Нинка упросила меня ехать вместе с ней, одна ехать с собакой трусила. Дези тоже немножко стала волноваться. Я согласился для поддержания их слабого женского духа. Но собаку показывать будет все-таки Нинка, я не смогу. На этом и согласились.
Приехали мы в этот город, сникшие и усталые, только к вечеру. Народу ехало много, билеты нам достались сидячие, и все десять часов, что мы были в дороге, не удалось ни разу прилечь и отдохнуть. Собака тоже порядком измучилась в этой духоте и тесноте. Уже приехав, мы увидели на вокзале тьму приезжего народа с собаками, собаки были все сплошь с медалями, жетонами, всякими побрякушками, не то что наша, совсем не заслуженная, совсем не героическая собака, — и мы струхнули. Разместили нас всех, приезжих, на крытом хоккейном корте, выдали нам маты, старые борцовские ковры и сказали: располагайтесь. Хорошо еще, что не под открытым небом нас оставили. Отелей для нас и наших собак не предусмотрели. В самом деле, куда девать всю эту воющую, рычащую, лающую, визжащую, рыкающую, огрызающуюся, скачущую, стремящуюся, рвущуюся орду? Собралось здесь на корте тысячи две человек — и каждый со своим питомцем. Стоило только одной собаке вякнуть, как гвалт поднимался невообразимый. Никогда я не встречал такого шумного общества.
Люди занимались кто чем. Держались все больше по породам своих собак: дожисты — с дожистами, эрделисты — с эрделистами, коллисты — с коллистами, владельцы овчарок — с владельцами овчарок. Кто мирно беседовал с соседом, кто — со своей собакой. Наставляли в последний раз своих питомцев, учили их, дрессировали, подкармливали. Всех, в общем, волновала только предстоящая выставка. Кто гулял по кругу вместе с собакой или просто дремал.