На пассажирских электровозах ЧС увеличения силы тяги достигают поворотом штурвала контроллера по часовой стрелке. Перевод штурвала на каждую последующую позицию можно выполнить при токе 500—550 В. В случае возникновения буксования штурвальное колесо быстро поворачивают на низшие позиции, а после прекращения буксования вновь переводят на высшие позиции, подавая песок на колеса. О буксовании машинист судит по колебанию стрелки амперметра, звуковому сигналу или загоранию лампы реле буксования.
Без необходимости не следует применять резкое торможение, так как электропневматические тормоза обеспечивают настолько резкое замедление поезда, что это может привести к травматизму пассажиров (!).
На многих железных дорогах пассажирские поезда водят грузовыми электровозами с уменьшенным передаточным отношением, что обеспечивает большую силу тяги на высоких скоростях; при трогании у этих электровозов сила тяги снижена, но вполне достаточна для трогания и разгона составов весом до 1100—1200 т. При вождении легких пассажирских поездов (!) грузовыми электровозами переменного тока при температуре окружающей среды выше 0 °C можно включать только пять или даже четыре тяговых двигателя, т. е. экономить электроэнергию.
Но все это человек постиг скорее интуицией, чем рассудком, чем просто знанием и теперь припоминанием знания (Платон). А интуиция его постигла еще многое и многое, а теперь постигала еще и порядок перехода на рекуперацию, прекращение последней, применение реостатного торможения, следование с поездом по перегону, управление электровозом при отключении тяговых двигателей, при повреждении выпрямительных установок и т. д. и т. п., но действие его интуиции было вовремя приостановлено. Небольшая фирменная табличка (так неожиданно совпавшая с внешним чугунным тавром) гласила: WL-70K — и почему-то он подумал о деспотизме. Но эта запрещенная мысль (преступно даже думать о тирании) опять была поглощена волной интуиции, которая на этот раз принесла основные технические данные электровоза:
Род службы — Грузовой
Род тока — Переменный 50 гц
Напряжение — 25 000 В +16 % —25 %
Формула ходовой части — 30—30
Колея — 1520 мм
Мощность часового режима на валах тяг. двиг. — 4590 кВт
Мощность длительного режима на валах тяг. двиг. — 4070 кВт
Передаточное число зубчатой передачи — 3,826
Сила тяги часового режима — 31 860 кгс
Сила тяги длительного режима — 26 400 кгс
Скорость электровоза часового режима — 52,0 км/час
Скорость электровоза длительного режима — 55,6 км/час
Конструкционная скорость по экипажной части — 100 км
КПД э/воза в длительном режиме на 33-й позиции — 0,84
Коэф. мощности в длит. режиме на 33-й позиции — 0,85
Масса э/воза (с2), 3 запаса песка — 138±2 %
Нагрузка от оси на рельсы — 23 тс±2 %
Разница нагрузок на рельсы колес одной оси — Не более 0,5
Высота оси автосцепки от головки рельса при новых бандажах — 1060±2 мм
Высота от головки рельса до рабочей поверхн. полоза токоприемника:
в опущенном положении — 5100 мм
в рабочем положении — 5500—7000 мм
Диаметр колес — 1250 мм
Наименьш. радиус проходимых кривых при скорости 10 км/час — 125 м
После чего он смело потянул какую-то рукоятку, чем вызвал мгновенную судорогу всего поезда. Это было странно: из этой кабины электровоз не должен был управляться: кабина была нерабочей. Ручку он испуганно отпустил и тут же пересел на подчиненное кресло, ибо хотел избежать ответственности. Когда прежний порядок движения был восстановлен, он перевел дыхание и захотел есть.
Он захотел есть. Вмонтированный в заднюю стенку портативный холодильник оказался отвратительно пуст и вопиял каким-то невозможно съедобным запахом. Человек побыстрее закрыл запах и опять подумал о рекуперации. Так ему легче было бороться с голодом.
Со страхом он ожидал возмездия за свои антижелезнодорожные поступки. Но постепенно мысль о безнаказанности завладела им. Сказать по правде, для этого прошло достаточно времени, и здесь все еще никто не появлялся. И он заснул. О тех людях, которые толклись теперь в тамбуре и как бы не замечали его, он больше не думал, потому что он был слишком вверху, а они внизу да еще смотрели вниз; к тому же опять они были во власти стереотипа: им казалось, что если где и стоит его искать, то это там, в вагонах (а его там не было), в месте для пассажиров, а не здесь, в электровозе, месте для машинистов. Да, конечно, они заметили его, не его, а какого-то другого его, думали, что не его, и не остановили на нем взгляда, и, поскольку он ехал в кабине для машиниста, они приняли его за машиниста, хотя он и вел поезд спиною вперед. Но даже ввиду этой очевидной нелепости они не могли освободиться от этого навязанного им железной дорогой (и собственной недальновидностью) стереотипа. Он заснул, и хотя относительно этих черных людей он был теперь уверен, угроза со стороны водителей поезда все еще была налицо, и, чтобы не быть застигнутым врасплох, он насторожил Рукоятку Бдительности.
По пробуждении он еще раз исследовал холодильник, на этот раз еще тщательнее и скрупулезнее, чем раньше, но, поскольку в нем опять ничего не было, он еще сильнее проголодался от своей скрупулезности. Сетуя на свою пунктуальность, он осторожно, мизинцем, потрогал кран углекислотного огнетушителя и вздохнул. Никаких активных железнодорожных действий он больше не предпринимал, а лишь безмолвно шевеля губами, почитал схемы электрических цепей (схемами магистралей тормозов он малодушно пренебрегал), мысленно следуя к самому сердцу электровоза. Еще раз: теперь он чувствовал себя в полной безопасности. Опасность могла прийти лишь сзади, со стороны водителей поезда (они могли прийти сюда по производственной надобности), но поезд шел на такой великолепной скорости, что всякое появление их здесь было исключено. О тех людях он больше не думал, настолько он чувствовал себя теперь защищенным.
Сколько их там еще оставалось? Человек восемь или двенадцать. Они все время толпились в тамбуре, он их отсюда хорошо видел. Чего-то или кого-то ждут. Но не его. Он был отделен от них толстым закаленным лобовым стеклом совершенной обтекаемой формы. (Удивительно, что именно в обтекаемости и совершенстве формы стекла, а не в его крепости и толщине человек черпал теперь ощущение своей безопасности.) Он видел их. Разумеется, он тоже не остался незамеченным. Но ничего, конечно, не подозревали. Опять они были во власти стереотипа (следовые рефлексы, врожденные предрасположения), и, по их мнению, он не заслуживал внимания. Да, конечно же они видели его, и видели его голого, нагого, незащищенного, и конечно же сопоставили этот факт с брошенной одеждой (но раньше — с его отсутствием, нагота была следующим членом силлогизма) — видели, сопоставляли и сопоставили, но уже не могли отказаться от ими же выдуманного правила. Кто сказал им, что в кабинах для машинистов ездят только машинисты? Машинисты, помощники и вообще относящиеся к железной дороге? Но всякое специальное место существовало, по их мнению, только для специалистов, и никаких исключений из этого правила они не допускали. Ведь они не доверяли даже очевидности, хотя он часто вставал, спал, не следил ни за какими приборами, и вообще обходился без помощника, и вел, как уже было сказано, поезд спиною вперед, — все это они видели, но не могли уже освободиться от этого навязанного им государством, железной дорогой и собственной глупостью стереотипа. Нет, эти люди не хотели замечать его и своим присутствием лишь разжигали в нем чувство безопасности. Он до того осмелел, что решил даже снять свои натоптанные, изодранные в клочья носки, чтобы еще раз проверить свое чувство безопасности — не оставит ли оно его по снятии, не изменит ли ему и не изменится ли на противоположное.
Нет, без носков это чувство выглядело еще великолепней. Эти люди просто запрещали себе замечать его. Но самое главное, что придавало ему чувство безопасности (не пре-, а при-, хотя чувство это его вскорости предаст), но самое главное, что придавало ему чувство безопасности (наряду с обтекаемостью стекла), было чувство высоты, оно напрочь отделяло его от этих людей, ибо посадка электровоза была значительно выше посадки любого из вагонов. И здесь был основной источник его безопасности, и он черпал из него пригоршнями, как прежде он черпал из носков. Этой высоты черные люди не смогли бы преодолеть. Он был недосягаем. И он помахал им в окно. Они в бессилии отвернулись от него, скрывая мучительные гримасы.
Но может быть, все это ему приснилось (высаженное лобовое стекло было затянуто фанерой) — но может быть, все это ему только приснилось? И он пожалел о выброшенных носках. О носках было наяву.
Исследовав схемы цепей (опять он почувствовал себя несвободным), он приоткрыл дверь в машинное отделение и впустил гул. Но в гуле он приобрел дополнительную уверенность в том, что ему ничего не грозит. Это было чувство безопасности.
Он вступил во мрак. Он увидел длинный узкий коридор, который был полуосвещен, что казалось особенно странным (и еще утемняло коридор) ввиду обилия электричества. Осторожно вступив в эту электрическую обитель, он повлекся по коридору в содрогании стен, отмечая про себя ступнями все приближающееся тепло и все нарастающую вибрацию пола (слух его уже давно не фиксировал происходящего, передоверив заботу о теле более надежным чувствам). Дойдя до середины, он почувствовал себя в знакомой обстановке. Опять все чудесно повторилось, только сзаду наперед, как в пущенной с конца киноленте. Тепло и вибрация пола убывали (ступни ног не забывали ему докладывать об этом). Ему становилось веселей.
Он двигался во тьме и потусторонности кинозала, шаря слепыми руками и пробираясь на ощупь. Но наблюдать за экраном он не забывал. Теперь в кадре была кабина, точно такая же, как его, но с двумя широкоплечими людьми по перифериям кадра. Жаль, что он опоздал и не увидит хроники. Фильм уже начался.