нно; что если последние исторические разыскания объявили езду в кастрюлях по лестнице важной частью сражения при Бэкинфорде, он предлагает устроить спиритический сеанс, чтобы сообщить об этом хронисту Герарду Маршу, ему тоже будет интересно. Сказав все это, мистер Годфри успокоился и ушел к себе, хлопнув дверью так, что эта вещь, которая замерла было на краю ступеньки, ринулась дальше.
– Есть люди, которые проводят время предсказуемо, – сказал Роджер, – в унылой размеренности день изо дня. А есть другие. Мы из других.
– В это время проснулся Роджер, – продолжила Джейн, покосившись на него без симпатии.
– Да, – подтвердил Роджер, – в этот момент проснулся я.
– Он вышел в коридор, услышал эту вещь, которая катилась вниз, и мистера Годфри, который ругался наверху, и не нашел ничего лучшего, как начать декламировать монолог короля Лира.
– Он показался мне уместным в этой ситуации, – пояснил Роджер.
– Я тоже проснулась, – сказала Джейн, – и некоторое время тихо лежала в темноте, надеясь, что все уляжется без моего участия. Малодушные надежды. В конце концов я вышла в коридор и сшиблась с Роджером, который как раз набирал воздуха, чтобы сообщить всем ночующим в Эннингли-Холле, что вот стоит он, глупый, немощный, презренный старик. Он махал руками в темноте и мог, я думаю, встретить там много всего, кроме поклонников своей декламации. Я постаралась его утихомирить…
– Джейн объяснила мне, – сказал Роджер, – в словах, полных кротости и понимания, что когда в мир приходит хаос, совершенно не обязательно становиться его пособником. Многие пережидают этот момент в своей комнате, под одеялом, и именно их потом славит общественное мнение, а не тех, кто выходит наружу, чтобы вопить и волноваться в ночи.
– Как… много всего успело произойти, – сказала мисс Робертсон.
– Это было быстро, – уверила ее Джейн. – Ведь все участники вступали одновременно. Да, а что вы делали тем временем?
– Я дошла до рощи, – сказала мисс Робертсон, подавленная великолепием происходившего в ее отсутствие, – увидела фонарь на дереве и пошла назад.
– И никого не встретили?
– Нет, никого.
– А когда вошли в дом?
– Везде было тихо, я была рада, что никого не разбудила, и пошла к себе, осторожно, чтобы ничего больше не зацепить, а наверху встретила Энни, которая стояла около моей двери. Я была удивлена, что Энни здесь и что дверь открыта…
– Вы ее запирали?
– Да, конечно.
– Вы точно помните?.. Вы могли от волнения забыть об этом.
– Я совершенно точно ее запирала, и ключ у меня был с собой. Энни говорит, что поднялась посмотреть, что тут происходит, и нашла мою дверь полуоткрытой. Как хорошо, что она не пошла никуда, а осталась и дождалась меня.
– Некоторые способны на благоразумие, – заметила Джейн. – Из комнаты ничего не пропало?
– Кажется, нет. Утром я все осмотрела внимательно.
– А Энни никого не видела?
– Я спросила ее. Она сказала, что нет, никого, хотя слышала какой-то скрип, а потом отвернулась и пробормотала еще кое-что, думая, что я не слышу.
– А вы слышали?
– Она сказала, – таинственно произнесла мисс Робертсон, – что не знает, что здесь творится, но еще разберется с теми, кто протягивает руки куда не надо.
– Протягивает руки куда не надо?.. Кого она имела в виду? С ней кто-нибудь грубо обошелся?
– Не знаю, – отвечала мисс Робертсон, – но она сказала именно это. Я точно слышала.
– Вы ведь рассказали инспектору? Про камешки в окно, фонарь на дереве и все остальное? Вы же говорили с ним сегодня?..
– Я думала, это не так важно…
– Бога ради, мисс Робертсон!.. Это очень важно. Я прошу вас, найдите его немедленно, он где-то в доме.
– Ну если вы так считаете, – пробормотала та, – я пойду.
– Боится, что он будет над ней смеяться, – сказала Джейн, проводив ее взглядом. – Бедная мисс Робертсон. Что ты думаешь обо всем этом?
– Дело серьезное, – сказал Роджер.
– Правда?
– А как тебе кажется?.. Кто-то хотел выманить ее из комнаты, это ясно как день.
– А Энни его случайно спугнула. Значит, мисс Робертсон была права, когда жаловалась на присутствие за дверью. Кто бы это мог быть, а?
– Кто-то, – сказал Роджер, – кто слышал историю викария.
– Кто-то мог и подслушивать. Например, Энни. Что это за человек в черном, с которым она разговаривала?.. Он мне покоя не дает.
– Что ему нужно было от мисс Робертсон?
– Может быть, у нее в комнате есть что-то важное, что ему страшно нужно.
– Что именно?
– Не знаю. Думаю, она сама не знает.
– А что Энни хотела рассказать ему про старых хозяев?
– Не знаю, – мрачно сказала Джейн.
– А зачем он свернул шею Танкреду?
– Что?.. Ну, в это я не верю. Это ваши с инспектором выдумки. Но подслушать, о чем рассказывает викарий, он мог.
– Не просто подслушать, – уточнил Роджер, – а еще и предвидеть, как поведет себя мисс Робертсон, если показать ей фонарь в ночном лесу.
– Это какая-то дьявольская проницательность. Как можно это угадать?
– Ну вот это легко. Любой бы смог.
– Что?..
– Говорю тебе, людям нравится думать, что они непредсказуемые. Может быть, оно и так, но в быту это неудобно. Привыкаешь быть одинаковым ради экономии. Если встречаешься с человеком за завтраком хотя бы месяц подряд, он тебя уже ничем не удивит.
– Хорош быт, – сказала Джейн, – огни в лесу, исчадия ада в наследственной простыне, туман и шевеленья. Как она отважилась, до сих пор не понимаю.
– Я бы и сам так все устроил, если бы мне понадобилось. Представь, в ночном окне горит огонь среди деревьев, как… ну как огонь среди деревьев. Мисс Робертсон смотрит на него, как зарянка на землекопа (ну хоть тут есть нужное сравнение), а потом надевает наряд свой самый худший и выходит из дому, спеша к местам, разбойниками полным, к болотам и озерам, жилищам цапель, и все это ради того, чтобы рыцарь…
– Вот что! – сказала Джейн, – рыцарь: я ведь хотела тебе рассказать. Сегодня утром, когда все вернулись, инспектор завел с мисс Робертсон разговор о живописи вообще и способностях Эмилии к этому искусству. Я подумала, что это разговор не такого рода, чтобы мне надо было уйти, и что если бы инспектор считал живопись интимной темой, он бы не заводил эту беседу при посторонних. Они сказали много всего, что я не буду пересказывать, а потом инспектор спросил, что мисс Робертсон думает вот хотя бы об этой картине, и повернул к ней одну. Ты помнишь, Эмилия когда-то написала рыцаря на лесной опушке?
– Да, что-то такое было, – сказал Роджер.
– Рыцарь в вороных латах, на белом коне, перед густым лесом. Мы понимаем, что ему что-то предстоит, и волнуемся. Почти всю картину занимают древесные кроны, очень тщательно выписанные, такая первозданная природная мощь.
– Да-да. И что мисс Робертсон?
– Она посмотрела и сказала, что Эмилии очень удалось это полотно, что вообще надо смотреть на вещи с таким простодушием, как смотрел бы слепец, чудесно обретший зрение, и что Эмилии это удалось, особенно в левом углу; что здесь прекрасно выражена абсолютная бесконечность вещей и та тьма, что стоит за нею и запрещает нам познать вещи сполна. Потом они еще немного поговорили про доспехи рыцаря – тяжело ли ему их носить, тяжело ли коню его носить, не ржавеют ли они изнутри и каким средством их тогда чистить – и на этом разговор об искусстве, можно сказать, и закончился. Мисс Робертсон ушла, а инспектор… нет, скажи, ты понимаешь, что все это значит?
– Ну, инспектор проявил чуткость к вопросам искусства, – сказал Роджер, – я не нахожу в этом ничего предосудительного, а мисс Робертсон – тот самый человек, от которого всегда услышишь что-то свежее, так что…
– Ты это серьезно?.. Постой, ты ничего не слышал об этой картине?
– Нет, ничего. Но говорят, что чужие мнения о картине мешают непосредственности восприятия, особенно если они правильные.
– Это не тот случай, – сказала Джейн. – Несколько человек из Бэкинфорда, в том числе почтальон, мистер Барнс, который зашел спросить о политике, и родственники миссис Хислоп, видели эту картину, и в Бэкинфорде возникла нелепая сплетня, что Эмилия нарисовала карикатуру на мисс Робертсон – как будто бы ее профиль вырисовывается в листве справа, если приглядеться, и нос у нее там такой длинный, что длиннее не бывает.
– Наверняка это почтальон, – сказал Роджер. – Родственники миссис Хислоп на такое не способны.
– Где они это взяли?.. Посмотри, – она повернула к нему картину, – ты видишь тут хоть что-то похожее?
– Ты просто не достигаешь нужного простодушия, – сказал Роджер. – Хотя, надо признаться, мисс Робертсон я тоже тут не вижу. Разве что вон там явственно вырисовывается человек с одной ногой и цветочным горшком в руках – видишь? Вон там его ухо, вон бегония, а в эту сторону…
– Теперь ты понимаешь, что произошло?.. Инспектор где-то набрался этих сплетен и, видимо, решил, что мисс Робертсон тоже об этом знала и что для нее эта мнимая карикатура могла быть прекрасной причиной убить Эмилию; и вот он показывает мисс Робертсон эту картину, чтобы посмотреть на выражение ее лица. Или, может, он ждал, что из деревьев начнет точиться кровь при виде убийцы? Это и есть его методы?.. Я начинаю сомневаться в его успехе.
– Мне кажется, ты придумываешь, – сказал Роджер. – Инспектор спрашивал из одного желания поддержать беседу, а мисс Робертсон выразила обычное свое мнение; но ты не веришь простодушию следствия.
– Во всяком случае, он ее не поймал, – сказала Джейн. – Мисс Робертсон была сама непосредственность. Когда она указывала на абсолютную бесконечность вещей, тут все родственники миссис Хислоп устыдились бы. Таким манером он многого не добьется.
– Ну, поглядим.
– Ты понимаешь, что он подозревает всех? – спросила Джейн. – И викария, и мистера Годфри, и меня, и тебя?
– За мной свидетельство совести, – заметил Роджер. – Я знаю, что я этого не делал.
– Каждый может так сказать.