а них новые, он сетовал на их веселья, заклиная небо прекратить их, и язвительным смехом встречал утверждение просвещенной пастушки, что душам, разлученным с телами, есть досуг следить за живыми. Он чувствовал себя мельничным ослом, ходящим всю жизнь по заведенному кругу, но не мог прекратить чтение; его изнуренный взор приподнимался к картине с селедками, а воображение на тысячу ладов дорисовывало ее нижнюю часть, то приделывая к рыбьим головам женские ноги, то делая их полковыми знаменами в батальной сцене; он мучился всеми муками, какие можно себе представить, а свеча перед зеркалом все горела, не умалившись ни на волос, и чайник все так же дымился на лаковом столике. Он хотел бы умереть, но первый опыт в этом роде закрыл пути ко второму. Он заглядывал в себя, чтобы хотя в воспоминаниях обрести минутное укрытие, но и в глубине сердца находил лишь добродетельных туземцев, похотливых пастушек, испанских епископов и боевых слонов в серебряной сбруе. Мучения его были неописуемы. Он не знал, сколько прошло времени, и лишь когда к нему снова заглянул знакомец его бес, он заметил, что в моду вошли румяна и суконные гетры на пуговицах. Бес, кланяясь, спрашивал, как он поживает. Аббат, до краев полный Сиамом, отвечал, что едва ли рискует умножить свои мучения, если спросит, чем он их заслужил. Бес с вежливым удивлением вопрошал, неужели он почитает свои бедствия столь великими. Аббат сказал, что привык избегать бахвальства, однако в сем случае может утверждать с уверенностью, что на свете не сыщется мук больше его собственных. Бес спросил, что скажет г-н аббат, если такая мука найдется. Аббат отвечал, что не поверит этому, пока не увидит. Бес предложил ему прогуляться, и аббат почувствовал, что может встать. Они вышли из комнаты и двинулись длинным коридором, где под каждой дверью почему-то стояли туфли, мужские и женские, а из-за дверей неслись глубокие вздохи, рыдания и пение на разных языках, пока наконец, перекрывая весь гнев и скорбь, в уши г-на аббата не ударил один могучий вопль, заставивший призрачную кровь похолодеть в его призрачных жилах. Перемежая стоны безысходного горя со взрывами неистовой божбы, чей-то голос громко декламировал: «Нет, греческой земли богатствам и отрадам с блаженством сих краев не оказаться рядом», а потом: «Свершает полубог с блистательным надменьем триумф над временем, над смертью и забвеньем» и другие строки, казавшиеся аббату смутно знакомыми. «Ну вот мы и пришли», – сказал бес. С изумлением аббат обернулся к нему… «Это г-н Шуази, – отвечал бес, пожимая плечами, – читает ваши сочинения».
– Из этого, – сказал г-н де Бривуа, – можно вывести бесспорное заключение, что ад, в сущности, есть правильно подобранное общество и те, кто хочет устроить его как-то иначе, впустую тратят время.
Г-н де Корвиль спросил, уверен ли г-н де Бривуа, что точно представляет себе устройство ада и его занятия. Г-н де Бривуа отвечал, что, конечно, ни в чем не может быть уверен, однако ему довелось путешествовать на корабле вместе с большим стадом свиней, которые, да будет известно г-ну де Корвилю, в той же мере подвержены морской болезни, как и любой из нас, а потому команда, опасающаяся за их здоровье, время от времени гоняет их хлыстами по палубе, чтобы они не впадали в меланхолию. Так вот, сказал г-н де Бривуа, всякий, кто стоял на корабельной палубе во время килевой качки, уворачиваясь, чтобы его не снесла свирепая груда свиней, скачущая от носа к корме, имеет определенное представление о том, что происходит в аду, потому что как же еще нам судить о такого рода вещах, если не по аналогии.
– Все-таки есть люди, которых ничем не исправишь, – сказала пастушка.
Глава четвертая
– Так, – сказал инспектор, – а потом?
– Миссис Хислоп пришла, – сказала Джейн, – и спросила, есть ли какие пожелания. Ни у кого не было пожеланий, только мистер Годфри сказал, что от беседы с викарием в нем разыгрались творческие способности и он хотел бы принять посильное участие в стряпне. Миссис Хислоп спросила, хотим ли мы ужинать еще сегодня или в какой-то другой день. Мистер Годфри сказал, что она напрасно его недооценивает и что в свои лучшие времена он… я не помню, что он в свои лучшие времена. Тогда Энни… о господи!..
– Успокойся, пожалуйста, – кротко попросил Роджер.
– Мисс Праути, мне очень жаль, – сказал инспектор, – но я должен…
– Да-да, – сказала Джейн, вытирая глаза. – В общем, мистер Годфри сказал, что у него есть кулинарная книга каких-то римлян, которые умерли от неумеренности, и что он давно хотел что-нибудь по ней приготовить. Миссис Хислоп еще колебалась, и тогда он сказал, что если она не уверена… Тогда миссис Хислоп сказала, что мистер Годфри ошибается и что если тут кто-нибудь и уверен, то именно она. Прекрасно, сказал мистер Годфри, я схожу за книгой. Он сходил и принес эту книгу, и открыл ее на главе, как же она называлась…
– Блюда из рыбы без рыбы, – подсказал Роджер.
– Вот-вот. Но миссис Хислоп спросила, нет ли там чего-нибудь менее философского; тогда он предложил свиной рубец, но его не было на кухне, и он сказал: «Давайте зажарим фламинго». Миссис Хислоп сказала, что он слишком хорошо думает о том, что продают в Бэкинфорде, но мистер Годфри сказал, что не нужно бояться, потому что эти римляне, прежде чем умереть от неумеренности, позаботились о людях, у которых нет фламинго; то же самое, сказал он, можно приготовить и из попугая. Миссис Хислоп напомнила ему, что попугая у нас теперь тоже нет, зато у нее есть говяжья задняя нога, и если отделить верхнюю половину от нижней… О, инспектор! Вот что еще говорил Танкред! Вы же спрашивали, помните?.. Так вот, он говорил: «Верхняя половина отделяется от нижней». Я всегда думала, что это Генри его научил – он вечно разрубает львов пополам, когда они прыгают на него из засады, – но, наверно, это все-таки про говяжью ногу, потому что из верхней можно делать бифштексы, а нижнюю надо три часа тушить, и подают ее кубиками… Не знаю, может, это важно, – пробормотала она и совсем сникла.
– Конечно, это важно, – заверил ее Роджер. – Хорошо, что ты вспомнила.
– Спасибо, мисс Праути, – сказал инспектор. – А что было дальше?
– Так вот, миссис Хислоп сказала, что это задняя нога превосходного качества, многие были бы счастливы иметь такую заднюю ногу, и что она, миссис Хислоп, совершенно уверена, что никакие фламинго этой ноге в подметки не годятся. Тогда мистер Годфри сказал, что он совершенно удовлетворен этим показанием и что они примут говяжью ногу за фламинго, а если кто-нибудь хочет возразить, сказал он, пусть скажет сейчас или молчит вечно. Никто не возразил…
– Эта книга у мистера Годфри? – спросил инспектор.
– Кажется, осталась на кухне, – сказала Джейн. – Точно не помню. Рассказывать дальше?
– Да, пожалуйста.
– Они взяли эту заднюю ногу, то есть фламинго, ощипали, вымыли, выпотрошили, положили в сковороду, добавили воды, соли, укропа и уксуса; кажется, так. Викарий сказал, что из всех посмертных похождений, о которых он читал, это самое нелепое, а мистер Годфри сказал, что когда она приготовится наполовину, надо бросить туда пучок порея и кориандра, а в самом конце для цвета добавить сиропу. Миссис Хислоп поинтересовалась, что значит «в самом конце» и какой сироп имеется в виду. Мистер Годфри сказал, что древние римляне определяли время более или менее приблизительно; то же самое у них было с сиропом, так что оба эти пункта он всецело оставляет на усмотрение миссис Хислоп. Она сказала, что у нее есть сироп из инжира, и если мистер Годфри настаивает… Мистер Годфри уточнил, правильно ли он помнит, что миссис Хислоп лечит им свою родню от запоров. Миссис Хислоп ответила, что да, именно так, и никто потом не жалуется. Мистер Годфри сказал, что он ест фламинго впервые, и ему хотелось бы сохранить об этом дне какие-то иные воспоминания, а потому давайте оставим сироп из инжира тем, кто в нем действительно нуждается. Миссис Хислоп сказала, что в таком случае возьмет подливу. Мистер Годфри сказал, что еще надо два-три куриных яйца, а потом положить в ступу перец, кориандр, корень лазерпиция, мяту, руту, растереть, полить уксусом, добавить фиников и жидкости со сковороды. Миссис Хислоп сказала, что уже поздновато идти в Бэкинфорд за лазерпицием. Мистер Годфри сказал, что да, за лазерпицием идти поздно, потому что последний раз, когда его нашли, был в первом веке, и его тут же послали императору Нерону. Миссис Хислоп сказала, что надеется, этот изверг по крайней мере приготовил с ним хорошую говяжью ногу, а не употребил на всякие распутства. Мистер Годфри сказал, что единственное, что мы можем утверждать с уверенностью, – это что лазерпиций рос в Африке, невдалеке от племени адирмахидов (которые кусают вшей, добавил викарий), что в его зарослях водились ласки и что его употребляли от кашля и бородавок, а кроме того, когда готовили отварные мозги, тыкву по-александрийски и множество других вещей, а теперь его нет. Миссис Хислоп спросила, что же мы будем делать, если фламинго у нас есть, а лазерпиция нет, и почему мистер Годфри не подумал об этом раньше, когда она отдала для его затей лучшего фламинго из тех, которые когда-либо шли на говяжий бульон. Мистер Годфри сказал, что нам на помощь приходит таблица, в которой написано, что чем можно заменить, и показал ее; из таблицы следовало, что вместо лазерпиция можно взять фенхель или имбирь, а вместо руты – розмарин. Миссис Хислоп взяла имбирь и розмарин и сказала, что фиников у нее тоже нет, но есть коринка. Мистер Годфри решил, что можно и коринку. Миссис Хислоп положила имбирь, розмарин и коринку, а потом нашла немного руты и добавила ее тоже. Мистер Годфри сказал, что по книге следует добавить крахмала для густоты. Миссис Хислоп сказала, что с густотой все хорошо и что в конце концов это фламинго, а не воротнички. Когда все это наконец подали на стол и сняли крышку, мистер Годфри принюхался и сказал, что в этом есть что-то пряное и оригинальное, и все с ним согласились. Он сказал, что рута явственно дает такой оттенок, который напоминает о многом, причем каждому о своем. Он сказал также, что с сожалением оглядывается на свою жизнь, понимая, что мог есть фламинго каждый месяц, но не делал этого. Ужин прошел мирно…