– Ничего странного? – спросил инспектор.
– Не больше, чем обычно, – сказала Джейн. – Викарий обсуждал с мистером Годфри, в каких рецептах у древних авторов встречается рута. Мисс Робертсон, все еще погруженная в свою эпитафию, раскладывала по столу приборы, чтобы было видно, кто где находился три дня назад, когда убили Эмилию, хотя викарий раз-другой пытался ей намекнуть, что это не скрашивает трапезу, а потом Роджер, – она покосилась на него, – стал спрашивать у нее, кто где, а она показывала, что вот это – Эдвардс, вон там, где пятно на скатерти, – я, вон на том краю, ближе к соуснику, – почтальон; тогда Роджер указал на сахарные щипцы и спросил, а это кто; мисс Робертсон ответила, что это сахарные щипцы, а Роджер сказал, что он сомневается в их невиновности…
– Я хотел ее взбодрить, – сдержанно сказал Роджер.
– Потом, – сказала Джейн, – все разошлись кто куда, я пошла к себе и сидела там, пока не послышались крики внизу.
– Значит, до этого вы не выходили из комнаты и ничего подозрительного не видели?
– Нет, – тихо сказала Джейн.
– А вы, мистер Хоуден?
– Я тоже после ужина сидел у себя, – быстро сказал Роджер. – Никуда не выходил и совершенно ничего не видел.
– Хорошо. Итак, мисс Праути, вы услышали крики внизу.
– Я побежала… На кухне был викарий, склонившийся над Энни. Она лежала на полу. Викарий сказал, что она мертва. Он сказал, что шел из библиотеки и услышал шум на кухне. Он застал Энни без сознания, она еле дышала, на лице был странный румянец, вокруг пахло чем-то…
– Миндалем, видимо, – сказал инспектор.
– И валялись осколки тарелки с этим дурацким фламинго. Викарий сказал, что надо звать доктора и полицию. Что это, инспектор? Это ведь не случайность?..
– Я жду отчета от доктора Уизерса, – сказал инспектор, – но думаю, это отравление цианидом.
– Ее убили?
– Да. Не знаете, хранит ли тут кто-нибудь цианистый калий?
– Эдвардс недавно запасся им, – сказал Роджер. – Чтобы вывести ос.
– Где он его взял?
– В бэкинфордской аптеке; вы убедитесь сами, если заглянете в их регистрационный журнал. Удивительно, что такие вещи продают беспрепятственно.
– Где он его хранит?
– В сарае, вон там.
– Кто может туда войти?
– Кто угодно.
– А кто знал об этом?
– По-моему, все, – сказал Роджер. – Джейн?.. – Она кивнула. – А мне он сказал об этом позавчера вместо приветствия. Он не хочет, чтобы окружающая природа оставалась в неведении о его намерениях. Кроме того, тут есть повод для гордости – это ведь совсем не то, что посыпать солью садовых слизняков.
– А он не пробовал делать это бензином?.. У него, кажется, есть опрыскиватель.
– Понимаете, – начал Роджер, – человек долгое время делает одно и то же… например, опрыскивает осиные гнезда бензином… а потом решает, отчего бы не попробовать что-то другое, например цианистый калий; и вот когда он делает это раз или два, то понимает, что занимался этим по чистому недомыслию и что ему не стоило менять бензин на что-то еще, потому что только с бензином он был по-настоящему счастлив, а цианистый калий, это, конечно, хорошо, но совсем не то, что ему нужно… Ну, вот так это бывает.
Инспектор с изумлением смотрел на него.
Джейн, отняв ладони от лица, смотрела на него с таким же изумлением.
– Спасибо, мистер Хоуден, – сказал инспектор. – Теперь мне все понятно. Пойду поговорю с Эдвардсом.
– Вот ужас, а? – несколько театрально произнес Роджер, едва инспектор вышел. – Не успеешь прийти в себя после смерти Эмилии, как тут новое убийство. Все покрыто мраком, на каждом лежат подозрения, инспектор ничего не говорит. Как ты думаешь? По-моему…
– Роджер, извини, я не хочу с тобой разговаривать.
– Джейн, я…
– Кажется, меня кто-то зовет.
– Опять, – сказал Роджер, оставшись один. – Ну, Бог с вами со всеми, – пробормотал он и вышел в сад.
– Тут что-то не так, – сказала Джейн. – Я не могу в этом разобраться. Понимаешь, – сказала она картине, – в рецепте были куриные яйца, а это значит, что… Тут происходит столько ужасного, мне было бы чем себя занять, но я не могу не думать о том, что он… Нет, не может быть. Должен быть какой-то другой смысл. Умный человек на моем месте все понял бы и объяснил. Например Роджер, он сперва засыпал бы меня историями об итальянских художниках, но потом, если набраться терпения, он непременно бы все объяснил. Но Роджера нельзя об этом спросить. А кто… Добрый день, мистер Годфри, что такое вы делаете?..
– Вы меня осудите, – угрюмо сказал мистер Годфри, пробирающийся по комнате с глазами, уставленными в пол.
– Нет, почему же…
– Я кое-что потерял.
– И почему я буду плохо о вас думать?
– Потому что в доме скорбь, и мне следовало бы подчиниться если не зову сердца, то хотя бы приличиям, – отвечал мистер Годфри, блуждая вокруг стола, – а я всем своим видом показываю, что есть вещи, которые для меня важнее.
– Давайте я вам помогу искать. Что именно вы потеряли?
– Медаль.
– Ту, которую показывали вчера?
– Да, именно ее. Я вернулся к себе и спохватился, что ее нет. Конечно, я мог бы утешаться соображением, что все остальные целы, но когда что-то пропадает, как вам известно, оно всегда оказывается ценнее, чем то, что спокойно лежит на месте. Я даже на тетрадрахму Лисимаха теперь не могу смотреть без досады. Будь здесь мистер Хоуден, он непременно сообщил бы по этому поводу какой-нибудь назидательный случай из жизни итальянских художников, но в его отсутствие я вынужден утешать себя собственными силами.
– Это очень обидно, – сказала Джейн, тоже пускаясь ходить по комнате с опущенным взором. – Мы обязательно ее найдем, не могла же она никуда деться из дому… А вы смотрели на лестнице?
– И не один раз.
– А вы не пробовали вспомнить по порядку все места, где вы вчера были? Ведь если мысленно пройтись…
– Пробовал, – отозвался мистер Годфри не без раздражения. – Я помню все места, где я беседовал с викарием, где я слушал рассказы мистера Хоудена о пристрастиях форели, где инспектор спрашивал меня о моем перстне и…
– Вас он тоже спрашивал? – спросила Джейн. – Удивительно. Он бродил здесь такой печальный – видимо, с расследованием что-то не так – и вдруг заинтересовался моим колечком, а потом оказалось, что у мисс Робертсон почти такое же и на том же пальце, ну и было немного неудобно… Зачем ему это?
– Не знаю, – сказал мистер Годфри, подходя к шкафу с видом человека, намеренного смиренно просить его о дальнейших милостях. – Он заметил гемму на моем перстне. Я объяснил ему, что на ней изображен Гарпократ с розой, а заодно пересказал, что пишет Геллий по поводу обыкновения древних носить перстень на безымянном пальце левой руки, так что, надеюсь, сполна удовлетворил его любопытство, чем бы оно ни было вызвано.
– Мистер Годфри, – сказала Джейн через несколько минут бесплодного блуждания, – пока мы ищем, можно я спрошу вас об одной вещи? Мне это очень важно.
– Всегда в вашем распоряжении, – отозвался мистер Годфри из-под стола.
– Вот представьте. Допустим, есть человек, которого вы… очень уважаете.
– Да, – сказал мистер Годфри, – это я могу представить.
– И допустим, этот человек сделал что-то совершенно ужасное. Такое, что об этом даже подумать страшно. И никто, кроме вас, об этом не знает. Что бы вы сделали?
Нахмуренное лицо мистера Годфри поднялось меж зарослями безделушек.
– Вы твердо уверены, что именно он это сделал?
– В том-то и дело, что нет, – сказала Джейн. – У меня только подозрения, и лучше бы оказалось, что я все это выдумала от мнительности. Я с удовольствием посмеюсь над этим.
– Как я понимаю, – начал мистер Годфри необыкновенно серьезно, – вопрос состоит в том, разглашать ли ваши подозрения или нет. Не хочу вам ничего советовать, скажу лишь одно. В жизни мы обычно руководствуемся соображениями вероятности; это подсказывает нам здравый смысл, и в большинстве случаев этот принцип себя оправдывает. Но в вашем случае это правило не действует. Тут нет места вероятности, мисс Праути, тут заявляет свои требования достоверность. Пока вы не уверены, что этот человек совершил что-либо предосудительное, вы не вправе предпринимать ничего, что могло бы безвозвратно погубить его жизнь и репутацию… особенно если, по вашим словам, это человек, к которому вы питаете уважение. И даже если вы будете совершенно уверены, все же не торопитесь, но, отделив поступки от намерений, рассмотрите вторые: возможно, вы найдете их более заслуживающими сочувствия, чем ненависти, и снисхождения, чем справедливости.
– Спасибо, мистер Годфри, – с волнением сказала Джейн. – Вы мне очень помогли.
– Всегда рад.
– Слушайте, а если она угодила под шкаф?
– Я смотрел.
– Нет, не просто под шкаф, а закатилась под дверь чулана?.. Посмотрите вон там. – Джейн заглянула под шкаф. – Вполне можно закатиться, – заверила она.
– Не будем доставлять себе лишних хлопот, – сказал мистер Годфри. – Я уверен, что ее там нет.
– Откуда вы знаете?.. Я помню, вы вчера тут стояли.
– Мне так кажется, – сказал мистер Годфри.
– Вы же ученый, вы должны полагаться на доводы разума, – возразила Джейн. – Как бы этот человек, не помню его имени, нашел, где раскопать свой город, если бы не полагался на доводы разума?.. Надо посмотреть в чулане. Я позову кого-нибудь, чтобы отодвинуть шкаф.
– Ээ, нет, давайте не будем этого делать. Я уверен, мы зря потеряем время.
– Ну, как хотите, – сказала Джейн, немного удивленная. – Если передумаете, я позову…
– Спасибо, мисс Праути. Пойду посмотрю еще раз на лестнице.
– И почему было не заглянуть в чулан, – промолвила Джейн, когда осталась одна. – Но как хорошо он говорил про достоверность. Наверно, он прав, – сказала она картине. – Не надо пока никому рассказывать. Потому что… О, мисс Робертсон, я тут разговариваю сама с собой, мне надо с кем-нибудь поговорить, а тут вы… простите, я не это хотела сказать…