Риккерт Г. Философия жизни. Пг., 1922. Глава IV: Форма жизни и содержание жизни).
131 Анализ «импрессивной теории эстетики» дан в ФМЛ, с. 59–70.
132 Эстетика К. Фидлера (1841–1895), отправляющаяся от живописи, подчеркивала важность формы как сущности искусства (Fiedler К. Uber den Ursprung der Kimstlerischen Tatigkeit. Leipzig, 1887). Полемизируя с теориями подражания, Фидлер показал, что представление тела до деятельности художника в столь же малой степени можно мыслить существующим, как теорию атомов – до исследования физика. Мир нигде не дан нам просто так, чтобы оставалось только воспроизвести его, считал Фидлер; дается лишь материал, из которого мы должны построить мир. А. Гильдебранд (1848–1921) творчески применил теорию Фидлера к скульптуре; в создании формы он особое значение придавал той точке зрения, с которой созерцается явление природы в его вечной смене: «Для художника изображение природы сводится к изображению мира форм, уже переработанных его представлением и перечеканенных в пространственные ценности воздействия» (Гильдебранд А. Проблема формы в изобразительном искусстве // Указ. изд. С. 23). См. также прим. 29. Э. Ганслик (1825–1904), музыкант, композитор и теоретик, создал музыкальную эстетику, отстаивающую специфическую «музыкальность» – и при этом нераздельность формы, содержания и материала данного вида искусства. «Содержание музыки, – согласно Ганслику, – движущиеся звуковые формы», а отнюдь не «чувства», как часто приходится слышать (см.: Ганслик Э. О музыкально-прекрасном. М., 1895. С. 67). В этом смысле, по мнению Ганслика, музыка ничего не «выражает». А. Ригль (1858–1905) ввел понятие «воли к искусству», творческого стремления художника, ставящего перед собою эстетические цели и создающего ценности искусства (Riegl A. Spatromische Kunst Industrie. Vienna, 1901). С. Витасек (1870–1915) – австрийский философ и психолог (автор исследований «Zur psychologischen Analyse der Asthetischen Einfuhlung», 1901; «Giindzuge der allgemeinen Asthetik», 1904). См. прим. 85. Создаваемая в 20-е года поэтапно эстетика Бахтина в значительной мере была полемически обращена против представлений русских формалистов; прежде всего, надо назвать в связи с этим фундаментальный бахтинский трактат 1924 г. СМФ и книгу ФМЛ, изданную в 1928 г. (см. также статью 1929 г.: Волошинов В. О границах поэтики и лингвистики). Выдвигая в противовес формалистам задачу создания философской эстетики, Бахтин опровергал свойственные их принципам «материализацию», «овеществление» художественного произведения, игнорирование ими личностного, «ответственного» момента художественного творчества, – в более же поздних работах критиковал формализм с позиций теории «социального общения» и «социальной оценки», восходящей, скорее, к представлениям М. Гюйо (как автора книги «Искусство с точки зрения социологии», русский пер. 1891 г.) и Г. Когена, чем к неоднократно упоминаемому им в те годы марксизму. В связи с Кантом ср.: «…Формализм Канта – непоследовательный. <…> Формалистическая тенденция, ясно выступающая в “Аналитике прекрасного”, борется у Канта с противоположной тенденцией видеть за искусством способность выражения “эстетических идей”, а в поэзии – возвышающуюся до способности выражения “идеала”» (Асмус В.Ф. И. Кант о «гении» в художественном творчестве ⁄⁄ Из истории эстетической мысли нового времени. М., 1959. С. 25).
133 Ср. прим. 96; также прим. 124. Многократное обращение Бахтина к понятию «эстетический объект» не выявляет единого устойчивого смысла этого понятия; кажется, неизменным остается одно противопоставление Бахтиным «эстетического объекта» – в его невещественности – «материальной форме». По нашему убеждению, это связано с тем, что основные бахтинские категории на протяжении творческого пути мыслителя диалектически, от работы к работе, меняются.
134 В более поздних трудах по эстетике собственно словесного творчества (к которым относится, прежде всего, совокупность работ 30-х годов по теории романа) представления общей эстетики (отчасти связанные с изобразительными искусствами) – идеи вненаходимости, общения автора с героем и т. п. – Бахтиным были применены к искусству слова. Отчасти это было подготовлено в книге МФЯ. Так, в III части книги, в главе II («Экспозиция проблемы “чужой речи”») Бахтин пишет о том, что темой речи может быть не только предмет, но и другое высказывание, и обозначает виды взаимодействия чужой и авторской речи как стили «скульптурный» и «живописный», – при этом не подразумевается никакой наглядности и говорится исключительно о языке. В связи же с романом Бахтин выражает следующее убеждение: «Для романного жанра характерен не образ человека самого по себе, а именно образ языка» (Ср. ВЛЭ, 149).
135 О слове как «социальном знаке», с одной стороны, и определенным образом понятом «высказывании» – с другой см.: МФЯ. Ч. I, гл. I и ч. II, гл. II, III; ч. III соотв.
136 «Кругозор» — важное понятие философии Бахтина – является категорией феноменологии Э. Гуссерля (нем. Gesichtkreis). Понятие кругозора на русской почве, будучи использовано в качестве термина интуитивизмом Н. Лосского (ср.: «Чтобы познать предмет, нужно иметь его в сознании, т. е. достигнуть того, чтобы он вступил в кругозор сознания познающего субъекта, стал имманентен сознанию». – Лосский Н. Мир как органическое целое. М., 1917. С. 12). Данный важный для архитектонического мышления Бахтина термин обнаруживается в записях, которые были сделаны Л. Пумпянским, лекций Бахтина начала 20-х годов, прочитанных в дружеском кружке. На лекциях обсуждались начальные разделы «Критики чистого разума» И. Канта (см.: БП. С. 236 и далее). В частности, Бахтин анализировал «Трансцендентальную эстетику» – учение Канта о пространстве и времени как априорных «чистых формах всякого чувственного созерцания» (Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 142). Интерпретируя Канта, Бахтин соотносит пространство и время с позицией конкретного (а не трансцендентального) субъекта, в связи с чем и появляется понятие «кругозор» (ср.: «Кант исходит из установки субъективного сознания, из кругозора, т. е. не из науки»; «Кант все время имеет в виду кругозорное пространство»; «у Канта же нет ничего, кроме логики кругозора, т. е. субъекта»; «Время тоже взято у Канта в единстве субъективного кругозора», – и, как мост к «Автору и герою…»: «Это то пространство и время, в котором построяется эстетический образ» (БП. С. 241–243)). «Эстетика» «Автора и героя…» (трактат писался примерно в то же самое время, когда читались лекции) глубоко связана с «Трансцендентальной эстетикой», что становится очевидным при обращении к разделам о «завершении» героя в пространстве и времени. Специально проблеме художественного «времени-пространства», т. е. «хронотопа», посвящено исследование Бахтина ВХ (1937–1938).
Независимо от того, с какой философской системой Бахтин связывал термин «кругозор», надо отметить особую роль этого термина для герменевтики. Последняя считает своей областью сферу явленного, «мирского», что «влечет за собой горизонт (т. е. кругозор, нем. Horizont. – Н.Б.) мира» (см.: Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 296). Гуманитарное понимание при этом трактуется как «слияние» горизонтов предмета и субъекта (там же. С. 362). О другом случае терминологического «пересечения» взглядов Бахтина с герменевтикой см. прим. 6 к I фрагменту АГ. На существенную связь категории кругозора с теорией ценностей (специфическим образом такая связь осуществилась и в философии Бахтина) указывает М. Хайдеггер, комментируя один из афоризмов «Воли к власти» Ф. Ницше: «Сущность ценности покоится на том, что она – точка зрения»; «Точка врения, взгляд-на, кругозор – все это подразумевает здесь зрение и ви́дение в том смысле, в каком предопределено оно было греками, но только прошло весь путь преобразования идеи (idea) от siSog-a до perceptio» (Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» ⁄ Пер. А.В. Михайлова // Вопросы философии. 1990. № 7. С. 153).
137 В данном месте очень силен пафос «Этики чистой воли» Г. Когена с ее опорой на категорию «деяния» (у Бахтина эквивалентной категорией является «поступок»), убежденностью в «заданности» человека и социума как «общения нравственных лиц», с ориентацией на будущее (ср. прим. 58, также прим. 4 к I фрагменту АГ). См. в связи с этим: Спекторский Е. Из области чистой этики. М., 1905; Трубецкой Е.Н. Панметодизм в этике // Вопросы философии и психологии. 1909. Кн. 97; Савальский В.А. Основы философии права в научном идеализме. М., 1908.
138 Позитивная психология XIX века принципиально не обращалась к понятию души, традиционно связанному с метафизикой и религиозными представлениями. Так, А.И. Введенский утверждал, что в психологии изучается не душа, а «душевные явления», вызываемые процессами в мозгу. Такую «психологию без души» Введенский называл «критической психологией». По поводу существования души критическая психология воздерживается от суждений: для ее целей совершенно неважно знать, есть душа или нет (см.: Введенский А.И. Лекции по психологии. СПб., 1908). Что же касается Бахтина, то в связи с его интерпретацией проблемы души можно отметить, что все бывшее достоянием метафизики – всю область «данного» – Бахтин вводит в сферу эстетики. Если традиционно проблема души была проблемой онтологии и этики, то для Бахтина душа, в силу ее целостной данности, делается проблемой эстетики, проблемой ценности. Старые бытийственные законы переходят на мир ценностей, последний становится условным аналогом старого бытия, – тогда как собственно бытие в бахтинском понимании оказывается десубстанциализированным и подлежащим ведению законов отношений.