только верой; в комментируемом месте трактата Бахтина можно увидеть аллюзию на знаменитый лютеровский тезис. Воззрение, согласно которому данная альтернатива носит универсальный характер и выходит из пределов богословия в область философии, развито в книге Л. Шестова «Sola fide» (Париж, 1966). Если принять точку зрения Шестова, то в русской религиозной философии XX века можно распознать два течения, восходящих, как к далеким прообразам, одно к Августину, другое – к Пелагию. Мы имеем в виду экзистенциализм и религиозную метафизику с ее опорой на учение о таинстве. Понятно, что Бахтина при таком разделении вместе с Бердяевым и Шестовым следовало бы отнести к первому – «августиновскому» направлению. (Ср. с точкой зрения, требующей именно «гарантии» в деле веры и спасения: «Если совершенное чинопоследование (церковного таинства. – Н.Б.) не обеспечивает тайно-действенной онтологии, то где же тогда критерий чего бы то ни было, совершаемого в Церкви? Откуда я знаю, крещен ли я, миропомазан ли, причащен и т. д.?…» – Свящ. Павел Флоренский. Словесное служение. Молитва // Богословские труды. Вып. 17. С. 172–195.)
192Ср.: Лк. 18, 13; Мф. 15, 27; Мр. 9, 24.
193 Ср. с кружковым докладом М. Бахтина «Проблема обоснованного покоя» (БП. С. 234–236), являющимся фрагментом к замысленной, но не осуществленной бахтинской философии религии.
194 «Сердце чисто созижди во мне, Боже», «омыеши мя, и паче снега убелюся» – Пс. 50; 9, 12.
195 Ср.: Откр. 2, 27; 20, 12, 15; 22, 19; также Лк. 10, 20.
196 См. прим. 55. В связи с бахтинским выражением «память будущего» интересно привлечь для сопоставления работу А. Бергсона
«Воспоминание настоящего». На основании своей концепции времени (идея длительности, la duree) Бергсон осмысляет в ней явление, хорошо известное психологам и психиатрам – эффект «ложного узнавания», знакомое многим иллюзорное ощущение, что происходящее в настоящий момент однажды уже случалось. «Перед нами воспоминание. <…> И вместе с тем, оно не представляет нам чего-нибудь, что уже было, а только то, что есть. <…> Это – воспоминание в данный момент данного же момента. Это – прошлое по форме и настоящее по содержанию. Это – воспоминание настоящего», – так Бергсон описывает и обозначает данное странное психологическое явление (Бергсон А. Воспоминание настоящего. СПб., 1913. С. 34). Объяснив его «ослаблением» или «остановкой» «жизненного порыва», Бергсон одновременно замечает, что обыкновенно, благодаря именно последнему, «восприятие находится менее в настоящем, чем в будущем» (с. 49), «настоящее состоит в предвосхищении будущего» (с. 44). На формулировку «память будущего» Бахтина могли навести несомненно знакомые ему рассуждения Бергсона типа следующего: «Так как я не могу предсказать, что случится, то я вижу хорошо, что я его не знаю; но я предвижу, что оно будет мне знакомо в том смысле, что я узнаю его, когда увижу, и это будущее узнавание, чувствуемое мною, как неизбежное, <…> производит вперед свое обратное действие на мое настоящее, ставя меня в странное положение субъекта, который чувствует себя знающим то, что он сознает, что знать не может» (с. 35).
197Ср.: Д. С. 246–256, 259–265.
198 О пародии см.: Д. С. 258–260; ПРС. – ВЛЭ. С. 418–445; СР. -Там же. С. 185–186.
199 Привлечение в связи с «исповедью» категории «духа» и, с другой стороны, выявление у Достоевского значительной роли исповедального слова подготавливают в «Авторе и герое…» переход к идее «изображения» духа Достоевским (ср. прим. 152).
200 В связи с «невоплощенностъю» героев Достоевского в сюжете и в объективном мире ср.: Д, 115. Отсутствие у Достоевского пейзажа в привычном смысле слова было подмечено еще Д. Мережковским: Достоевский, по его мнению, «дает не самую картину, а только настроение картины» (Мережковский Д. Достоевский ⁄⁄ Мережковский Д. Акрополь. М., 1991. С. 113).
201 «Secretum» («Тайное»), другие варианты заглавия: «De contemptu mundi» («О презрении к миру», «De secreto conflictu curarum mearum» («О тайном споре забот моих») – диалог Франческо Петрарки, созданный в 1342–1343 гг. и переработанный в 1353–1358 гг. Действующие лица диалога – сам Петрарка (Франциск), олицетворенная Истина и Бл. Августин. Содержание диалога – обсуждение образа жизни Петрарки, который и осуждается (Истиной и Августином, но отчасти и самим Петраркой) как грешный, и защищается или, лучше сказать, внекритически описывается как субъективная данность, не подлежащая перем енам (основная позиция Петрарки как участника диалога). Ср. статью М. Гершензона «Франческо Петрарка» в кн.: Петрарка. Автобиография. Исповедь, Сонеты. СПб., 1914 (примечание С. Аверинцева).
202 В 48-летнем возрасте Д. Боккаччо пережил глубокий духовный кризис: подвергшись увещеванию картезианского монаха Джиоакино Чиани, он отошел от писательского творчества, решив посвятить себя религиозной деятельности и науке. Некоторые биографы Боккаччо утверждали, что после этого обращения он принял монашество и священство. Произведения позднего Боккаччо исследователи относят к образцам латинской эрудиции: за ними стоит глубокая проработка классической словесности наряду со Св. Писанием и произведениями западных Отцов Церкви. Основные труды Боккаччо этого периода – трактаты на латыни: «Гениалогии богов», «О роковой участи великих людей», «Книга об именитых женщинах». В них, действительно, выражена двойственность гуманистического мировоззрения, сочетающего увлечение античной героикой с искренним устремлением к христианскому идеалу. В написанную около 1363–1364 годов биографию Данте («Жизнь Данте Алигьери») Боккаччо, видимо, бессознательно вложил свое тогдашнее настроение – разочарование в земном уделе человека и принятие суровой истины христианства: «жизнеописание Данте является вместе с тем как бы признанием самого Боккаччьо, и это составляет не меньшую долю его интереса» (Веселовский А. Боккаччьо, его среда и сверстники. Т. II. СПб., 1894. С. 292).
203 Данная интуиция Бахтина чрезвычайно характерна для его «архитектонических» представлений и устойчиво сохраняется на протяжении всего его творческого пути. Во всех последующих трудах Бахтина она приобретает полемический оттенок: Бахтин оспаривает правомерность категории «образ автора», введенной В.В. Виноградовым и ставшей центром виноградовской «науки о языке художественной литературы». (Принципиальные причины расхождения Бахтина с Виноградовым уясняются из статьи 1929 года: Волошинов В. О границах поэтики и лингвистики // В борьбе за марксизм в литературной науке. Л., 1930.) См., напр.: ВХ. ВЛЭ, 405; ПТ. С. 343; 1970–1971. С. 384; МГН. С. 392.
204 В бахтинской теории романа фигура рассказчика — свидетеля и участника жизни – становится категорией поэтики. Отчасти это связано с интересом тогдашнего литературоведения к форме сказа, «Icherzahlung». См.: Д, 207 и далее; СР. ВЛЭ, 126–128.
205 В работе «Формы времени и хронотопа в романе» Бахтиным рассмотрен авантюрный роман Античности и Средневековья с точки зрения ценностей «хронотопических».
206 Напомним о различении Бахтиным в «поступке» аспектов «факта», «свершения», с одной стороны, – и «смысла», «цели», «ценности» – с другой.
207 Ф.Г. Якоби (1743–1819) – создатель так называемой «философии чувства и веры», один из первых критиков глубинно противоречивой системы Канта. Якоби полагал, что реальность внешнего мира доступна непосредственному знанию, отождествляемому им с верой, но не рассудку, имеющему дело с одними субъективными понятиями.
208 Ср.: «…Муза сама делает вдохновенными одних, а от этих тянется цепь других восторженных. Все хорошие эпические поэты не благодаря уменью слагают свои прекрасные поэмы, а только когда становятся вдохновенными и одержимыми; точно так и хорошие мелические поэты; как корибанты пляшут в исступлении, так и они в исступлении творят эти свои прекрасные песнопения; когда ими овладеет гармония и ритм, они становятся вакхантами и одержимыми» (Платон. Ион. 533Е-534А. Пер. Я. Боровского // Платон. Избранные диалоги. М., 1965).
209 Ср.: «…Лирика столь же зависима от духа музыки, сколь сама музыка в своей полнейшей неограниченности не нуждается в образе и понятии. <…> Поэзия лирика не может высказать ничего такого, что с безграничной всеобщностью и охватом не было бы уже заложено в той музыке, которая принудила поэта к образной речи» (Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Указ. изд. С. 78).
210 В связи с «хоровой поддержкой» ср.: Волошинов В. Слово в жизни и слово в поэзии // Указ. изд. С. 253.
211В своей концепции лирики Бахтин во многом следует Ницше, также ставившему вопрос, «как возможен “лирик” как художник» (Ницше Ф. Рождение трагедии… // Указ. изд. С. 72). Полемизируя с распространенным представлением о субъективном характере лирической поэзии, Ницше отстаивает причастность лирика к дионисическому мировому началу, «соединение, даже тождественность лирика с музыкантом»: «Он вначале, как дионисический художник, вполне сливается с Первоединым, его скорбью и противоречием, и воспроизводит образ этого Первоединого как музыку»; «Я лирика звучит, таким образом, из бездн бытия: его “субъективность” в смысле новейших эстетиков – одно воображение» (там же. С. 72–73). Лирик, согласно метафизике Ницше – «дионисический человек», участник трагического хора, за стихами которого прозреваются не его личные страсти, но видятся «Дионис и его менады»: «…субъективно-желающий и стремящийся человек – Архилох вообще никак и никогда не может быть поэтом» (там же. С. 74).
212