37 Из статьи Пушкина «Об обязанностях человека, сочинение Сильвио Пеллико» (1836): «Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона» (Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т 7. М.; Л., 1964. С. 472).
38 Представление о «третьем» участнике диалога восходит к категории «слушателя», выделенной Бахтиным в 20-е годы (см. особенно: Волошинов В.Н. Слово в жизни и слово в поэзии. Указ. изд.). Данное понятие осталось у Бахтина детально не проработанным.
39 Понятие «высшего нададресата» коррелирует с такими категориями позднего Бахтина, как «далекие контексты» и «диалог в большом времени». В ранней бахтинской философии этому понятию предшествуют интуиция «абсолютного будущего» и идея осуществления, «завершения» человеческого «духа», «я-для-себя» (АГ). Введение Бахтиным «высшего нададресата» в диалогизм предпринято ради указания на принципиальную смысловую завершимость бесконечной диалогической цепи, без этого оказывающейся «дурно бесконечной». Поскольку историко-культурный диалог выступает у Бахтина в качестве меры исторического времени, завершимость этого диалога (через «абсолютно справедливое» понимание диалогических смыслов «высшим нададресатом») указывает на убежденность философа в смысловой (хотя и не фактической) конечности истории. За этим просматривается определенная «теология», хотя сам Бахтин настаивает, что не вкладывает в свои понятия никакого метафизического смысла (см. в ПТ ниже). Бесспорным кажется то, что Бахтин не верил в упразднение времени как в событие, которое произойдет во времени же; ему ближе пафос бесконечного исторического ожидания, вечной «заданности» конечного свершения.
40 Ср.: Манн Т. Доктор Фаустус, гл. XXV(Манн Т. Собр. соч.: В 10 т. Т. 5. М., 1960. С. 319–320); Его же. История «Доктора Фаустуса» (там же. Т. 9. С. 274). Речь у Манна идет о том, что без опыта гестаповского застенка невозможно почувствовать ужас ада как места, скрытого от Божьего слуха.
41 «Третий» участник диалога в трактовке Бахтина мог бы быть назван «абсолютным вторым», его позиция в диалоге не обладает специфичностью (ср. прим. 38). «Диалог» у Бахтина – диалог в принципиальном смысле с двумя участниками: это «противостояние человека человеку, как противостояние “я” и “другого”» (Д. С. 272). Отметим здесь, что «диалог» у представителей немецкого «диалогического мышления» имеет иную структуру: позиция «третьего» в нем существенно необходима. Так, в концепции Ф. Эбнера диалогическое событие, особая реальность «между», становится средой Божественного откровения: в разговоре каждый из его участников вступает в отношение не только с партнером-человеком, но через посредство слова завязывает диалог с Божьим Словом – Христом, являющимся, по Эбнеру, «несказанным истоком языка». Христос оказывается в глазах католика Эбнера третьим участником любого обыденного человеческого разговора. См. в связи с этим: Casper В. Das dialogische Denken. Freiburg; Basel; Wien, 1967. S. 250–256. Ср. также: «Каждое единичное Ты – прозрение вечного Ты. Через каждое единичное Ты основное слово («Я – Ты». – Н.Б) обращается к Ты вечному» (Бубер М. Я и Ты. Указ, изд. С. 340). Позиция Бога в диалоге по Эбнеру и Буберу – это не просто усиленная до способности к абсолютному пониманию позиция собеседника: «третий» – это языковой исток, его природа и роль качественно иные. Метафизические интуиции, неизбежно присутствующие в таком воззрении, Бахтину чужды.
42 См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 29.
43 Имеется в виду отсутствие «смыслового конца» при длении диалога во времени, без участия «высшего нададресата».
44 Вопрос о «предметной», тематической стороне «слова», «высказывания» остался у Бахтина не разработанным; в частности, и «диалог» предстает в бахтинской теории беспредметным (о чем диалог? – этот вопрос к Бахтину, имеющий исключительно принципиальный характер, например, если идет речь о диалогизме романов Достоевского, оказывается без ответа). Здесь принципиальнейшее отличие от диалога у Гадамера, который делает бытийственный акцент на предмете диалога: взаимопонимание в диалоге – это взаимопонимание «по поводу какого-либо дела»; в случае же понимания текста важно понимание того, о чем говорится в нем. Предметность – это тот самый «овеществляющий» гуманитарное событие момент, которого так сторонится Бахтин, который «противопоказан» его экзистенциализму.
Примечания к работе «Ответ на вопрос редакции “Нового мира”»
Впервые статья (под неавторским заголовком «Смелее пользоваться возможностями» и со значительными сокращениями) была помещена в № 11 журнала «Новый мир» за 1970 год (с. 237–240). В своем изначальном виде статья напечатана в сборниках: ЭСТ. С. 328–335; ЛКС. С. 501–508.
Не имея возможности всерьез говорить в своем О о положении дел в советском литературоведении 1960-х годов, продолжавшем задыхаться под идеологическим гнетом, несмотря на некоторое его ослабление, Бахтин лишь указал на те ростковые явления, которые не только пробились сквозь мертвящую атмосферу, но и оказались созвучными его собственным культурологическим устремлениям. Обращением журнальной редакции Бахтин воспользовался главным образом для того, чтобы сформулировать свое литературоведческое credo. О – статья в некотором роде итоговая для Бахтина: в ней к новому синтезу приведены идеи его эстетики начала 20-х годов, философия диалога и художественного слова, открытия в связи с миром народной смеховой культуры. Наряду с этим, О созвучен интересам последнего периода творчества мыслителя: проблема понимания чужих культур, поднятая в О, принадлежит к области гуманитарного знания, специфика которого занимала Бахтина в 60—70-е годы.
В своем интересе к методологии гуманитарной науки Бахтин противостоял официальной советской установке, вплоть до 70-х годов отдававшей безусловный приоритет естественным дисциплинам. Философское развитие Бахтина шло в соответствии со становлением европейской философии. Весь круг поздних бахтинских работ во многом близок немецкой герменевтике (связанной с именами Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Х.-Г. Гадамера и восходящей к идеям В. Дильтея, противопоставившего «науки о духе» «наукам о природе»), которая также разрабатывала проблемы гуманитарного знания.
С другой стороны, О находится в достаточно сложных взаимоотношениях с культурологическими идеями О. Шпенглера, изложенными в его книге «Der Untergang des Abendlandes», в русском переводе известной под заголовком «Закат Европы». В мировоззренческом отношении Шпенглер – сторонник своеобразной философии жизни, пессимистически переживающий необратимость истории и на словах отрицающий возможность историко-культурного исследования (в своей книге, правда, занимающийся именно им) – не мог в целом быть близок Бахтину. В противовес Шпенглеру Бахтин в своем О обосновывает достоверность культурологии как гуманитарной науки и вводит представление о «диалоге культур». Однако бахтинский «диалог культур» является, скорее, не антитезой идеям Шпенглера, но их своеобразной интерпретацией. Действительно, в «Закате Европы» разработана мысль о некоем подобии всякой великой мировой культуры человеческой личности. Шпенглер характеризует собственную концепцию как «всеобъемлющую физиогномику бытия», поскольку целое культуры в ней уподобляется «человеческой индивидуальности высшего порядка» [Шпенглер О. Причинность и судьба (Закат Европы. Т. I, ч. I). Пг., 1923. С. 128]. Созданный им образ мирового культурного процесса как галереи «портретов» культур конституирует его исследование и выносится из него почти как мифологема. И именно этот антропоморфный образ и использует Бахтин, когда в основу собственной культурологии кладет «диалог культур».
В самом деле: далеко не очевидно, что культурология относится к области «наук о духе», а не «о природе». Теория Шпенглера с ее «физиогномической», принципиально гуманитарной установкой побуждает признать культурологию наукой специфически гуманитарной – приподнять ее над археологией, этнографией и т. п. Но если мировые культуры суть особые «личности», то с точки зрения Бахтина, между ними должен существовать, длясь в веках, нескончаемый «диалог». Бахтин полагал, что когда речь идет о познании не только личности, но «выразительного и говорящего бытия» вообще («К философским основам гуманитарных наук». – ЭСТ. С. 410), следует ориентироваться на образ диалога двух людей, говорить об особом – диалогическом – познании. Всякая «гуманитарная наука», герменевтика, должна базироваться, по Бахтину, на диалогической методологии. И учитывая то, что интерес Бахтина к «Закату Европы» зародился уже в 20-е годы, можно предположить, что идея «диалога культур» Бахтина возникла не без влияния «физиогномики» Шпенглера.
Итак, Бахтин создал свой – диалогический вариант герменевтической культурологии (или культурологической герменевтики) как «дисциплины, занимающейся искусством понимания текстов», согласно определению Гадамера (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988. С. 215). Второй неотъемлемой чертой гуманитарного исследования по Бахтину является историзм. Гуманитарный «предмет» обновляется в ходе истории, обнаруживая в меняющихся исторических контекстах все новые свои грани; здесь налицо влияние на Бахтина историзма Дильтея (идея «историчности» исторического знания). «Смыслы», вскрываемые в предмете в процессе «диалога культур», оказываются присущими ему по причине его включенности в культурную традицию. Носителями культурных смыслов, согласно Бахтину, выступают, во-первых, формы языка, но также речевые и художественные жанры: именно им свойственна культурная «память», вводящая в произведение жизненное содержание даже и независимо от авторского намерения. Блестящим образцом собственного бахтинского исследования такого типа является книга Бахтина о Рабле, в которой смыслы романа Рабле отождествляются со смыслами, принадлежащими карнавальной культуре.