Истина и метод. Указ. изд. С. 434). Вначале, считает Гадамер, в собственном культурно-историческом контексте произведения надо найти тот вопрос, ответом на который оно являлось, – и это будет «вживанием» в чужую культуру, по Бахтину.
Но здесь лишь начало герменевтического исследования, так как затем мы задаем произведению свои собственные вопросы. Понимание произведения для Гадамера так же, как для Бахтина, по своей природе диалогично: в ситуации интерпретации возникает «взаимоотношение, подобное имеющему место во время беседы» (там же. С. 443). Так что упоминание Бахтиным и Гадамером «диалога» в связи с интерпретацией имеет отнюдь не образный, но методологический характер.
Примечания к фрагментам «Из записей 1970–1971 годов»
Под данным названием выборочно представлены записи Бахтина, сделанные им во время проживания в подмосковном городе Климовске (май 1970 г. – декабрь 1971 г.). Среди них – заметки к задуманным работам (о сентиментализме, по проблеме автора, о поэтике Гоголя и др.), которые иногда сведены к одному заголовку. Впервые опубликовано в ЭСТ, с. 336–360.
Проблемы, поднимаемые поздним Бахтиным, благодаря данной подборке записей, оказываются проработанными более полно. В частности, центральная для бахтинского творчества этих лет проблема понимания обогащается представлением Бахтина о герменевтическом круге, а также уяснением связи понимания и оценки. Рассуждения же о «свидетеле и судии», с другой стороны, побуждают как-то совсем по-новому взглянуть на бахтинское учение 20-х годов о бытии. Однако во всем этом кипении остроумного глубокомыслия (или глубокомысленного остроумия) в 1970–1971 настойчиво пробивается одна почти новая для Бахтина тема – тема одинокого «я», «я-для-себя». С очевидной неслучайностью ей сопутствует тема молчания: раньше интерес Бахтина был по преимуществу направлен на диалогизованное «я-для-другого», которое при этом непременно является говорящим. Конечно, эти новые проблемы не отменяют основной тенденции бахтинской мысли и решаются в 1970–1971 в духе обычного для Бахтина диалогизма. Однако они становятся при этом коррективами, смягчающими односторонность диалогической концепции.
Особенно примечательны в связи с этим рассуждения Бахтина о собственном голосе автора – писателя-романиста: здесь параллель к проблеме «я». И неожиданно для себя читатель обнаруживает в 1970–1971 серию бахтинских утверждений, суть которых – в отрицании за автором права на собственный голос, собственную «идею», позицию в бытии! Неожиданно – поскольку читатель склонен видеть в Бахтине философа-персоналиста и всегда помнит ставшее классическим место из ВХ: «От любого текста, иногда пройдя через длинный ряд посредствующих звеньев, мы в конечном счете всегда придем к человеческому голосу, так сказать, упремся в человека» (ВЛЭ. С. 401). В 1970–1971 же на этот счет представлена точка зрения, в связи с которой все же нельзя не вспомнить о «смерти автора» по Р. Барту Во всяком случае, 1970–1971 отличает (по сравнению с другими поздними бахтинскими работами) какой-то глубокий пессимизм. Он, во-первых, культурологического, так сказать, свойства: налицо потеря веры в возможность для человека иметь в новое время цельное, устойчивое мировоззрение. Во-вторых, думается, это личный пессимизм, вызванный ощущением реальности одиночества и при этом неготовностью с ним справиться (робкие поиски внутреннего «не-я»). Как «металингвист», Бахтин проецирует ставшую для него экзистенциальной проблему «я» на осмысление риторики, как литературовед – на изучение «Дневника писателя» Достоевского и религиозной публицистики Гоголя; соответствующие наблюдения также вошли в 1970–1971.
1 Высказывания Бахтина по поводу «авторитарного» – в данном случае библейско-евангельского и богослужебного «слова» в точности соответствуют воинственно-антиклерикальной установке бахтинской книги о Рабле 30-х годов.
2 Ср. с «философией молчания» у Бубера (подлинный диалог протекает в его представлении именно в молчании): «Только молчание с Ты, молчание всех языков, безмолвное ожидание в неоформленном, в нерасчлененном, в доязыковом слове оставляет Ты свободным, позволяет пребывать с ним в той затаенности, где дух не проявляет себя, но присутствует. Всякий ответ втягивает Ты в мир Оно» (Бубер М. Я и Ты. Указ. изд. С. 317). В связи с «логосферой» уместно вспомнить мысли немецкого диалогиста Ф. Эбнера, рассуждавшего как об особой реальности о бытии «Между», охватывающем все вообще разговоры, происходившие в человеческой истории. «Между» становится средой (das Medium) откровения Христа – Слова Божия – для всякого, вступающего в разговор (см.: Casper В. Das dialogische Denken. S. 253). Ясно, что бытие «das Zwischen», открытое и при этом целостное, весьма похоже на бахтинскую «логосферу».
3 В связи с бахтинской «философией смеха» см. особенно «Введение» и I главу Р.
4 Как представляется, здесь налицо «диалогическая» бахтинская реплика в адрес статьи Г. Риккерта «О системе ценностей», которую, вероятно, в это время перечитал или вспомнил Бахтин (см.: Логос. 1914. Т. I. Вып. I). Риккерт говорит о культуре как о незавершенной системе ценностей, становление которой осуществляется в ходе истории. Ценность понята Риккертом при этом как цель деятельности, имеющей характер оформления или свершения (Voll-Endung), что тотчас приводит на ум бахтинское «завершение». Риккерт подвергает ценности классификации в зависимости от степени оформленности их материала; систему образуют ценности, принадлежащие выделенным при этом шести уровням. В концепции Риккерта подчеркнуто, что ценностная система, будучи открытой, все же остается при этом системой с присущим ей элементом окончательной свершенности (ценности искусства). Бахтин и противопоставляет этому образу «системы» образ «органического единства» культуры, заимствовав его у О. Шпенглера. «Открытость» этого культурного организма понимается в данном месте 1970–1971 в соответствии с идеей «диалога культур», представленной в О.
5 См. прим. 36 МГН.
6 В книге 6 («Русский инок») романа «Братья Карамазовы» в разделе «Таинственный посетитель» рассказана история человека, совершившего убийство, признавшегося в нем спустя четырнадцать лет юному Зосиме и возненавидевшего затем своего конфидента вплоть до страстной жажды уничтожить его. Жить в сознании того, что существует «судья» его преступления, пусть абсолютно пассивный и безгласный, казалось убийце невозможным.
7 Под «инобытием» солнца Бахтин здесь, видимо, понимает его образ в сознании (обратно к «инобытию» у Гегеля, который определял природу в качестве инобытия абсолютной идеи). Говоря об изменении солнца при появлении в мире сознания, Бахтин исходит из своей интуиции «архитектоничности» бытия (в смысле ФП и АГ): эстетическое «завершение» солнца извне неким сознанием обогащает его существование «в себе и для себя».
8 Нужда в «другом» («ты») для рождения самосознающего «я» – общее место диалогической философии. В варианте, например, Бубера имеем следующее: «Через Ты человек становится Я. Противостоящее приходит и исчезает, события-отношения множатся и рассеиваются, и в этой смене становится все более ясной, усиливаясь от раза к разу, неизменность партнера, приходит осознание Я. Правда, оно возникает все еще в паутине отношения, в связи с Ты, как возможность различить того, кто стремится к Ты, пока однажды не разорвется связь и в какой-то краткий миг Я окажется противостоящим самому себе, изолированному, как некоему Ты, чтобы затем тотчас овладеть собой и отныне вступать в отношения, уже осознавая себя» (Бубер М. Я и Ты. Указ. изд. С. 311).
9 Из стихотворения В. Ходасевича «Перед зеркалом» (1924).
10 Ср. у Бубера: «Каждое Ты в мире по сути своей обречено стать вещью или, во всяком случае, вновь и вновь погружаться в вещность. На языке объективном можно было бы сказать, что каждая вещь в мире может до или после своего овеществления являться какому-либо Я в качестве Ты. <…> Оно – куколка, Ты – бабочка. Только не всегда это – состояния, которые четко отделены одно от другого: часто – это одно, в глубокой двойственности, запутанное событие» (Бубер М. Я и Ты. С. 304).
11 Данный фрагмент вместе со следующими тремя абзацами посвящен проблематике, детально проработанной в О.
12 См.: Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб., 1904. Жуковский в этой книге представлен в качестве поэта-сентименталиста по преимуществу.
13 Спиритуалы — наиболее радикальные последователи св. Франциска Ассизского в конце XIII в.; Бахтин имеет в виду в первую очередь религиозного поэта Якопоне да Тоди, в чьих стихах проникновенно выражено сострадание мукам Христа и Девы Марии.
14 Последний абзац содержит заметки Бахтина к работе о сентиментализме; по его личному свидетельству, она им была написана, но не сохранилась (см.: ЭСТ, с. 407, прим. 4 (С.Г. Бочарова) к 1970–1971).
15 Ср. у Гадамера: «Позднейшее понимание обладает по отношению к изначальной продукции принципиальным преимуществом и потому может быть признано более глубоким. <…> Каждая эпоха понимает дошедший до нее текст по-своему. <…> Всегда смысл текста превышает авторское понимание. Поэтому понимание является не только репродуктивным, но всегда также и продуктивным отношением» (Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Указ. изд. С. 350–351).
16 Последний – герменевтический фрагмент поднимает центральную для герменевтики проблему так называемого круга понимания. Ее традиционная постановка остра до драматизма: возможно ли понимание вообще, если целое понимается исходя из частей, части же – суть части этого целого, и понимание их требует предварительного знания целого. Очевидно, что при таком чисто рациональном подходе понимание кажется невозможным и герменевтический круг представляется кругом порочным. Задача герменевтики – найти выход из данной, в определенном смысле безвыходной ситуации. В варианте Хайдеггера (поддержанном в основном Гадамером) предложено следующее решение. Круг, полагает Хайдеггер, все же не следует считать порочным, и все дело в том, чтобы умело войти в него, чтобы затем двигаться в нем, переходя от знакомых частей к неведомому целому и обратно. Понимание начинается с того, что понимающий создает на основе собственных «предрассудков», «предмнений» предварительный набросок целого, который затем корректирует фактами самого интерпретируемого текста. Процессом понимания здесь оказывается постоянное «набрасывание-за-ново», создание все новых и новых набросков, все полнее и полнее охватывающих фактичность целого. И главное, что здесь требуется, это «открытость к мнению другого или текста»: «при понимании чужого мнения мы не можем слепо держаться за собственное предмнение»