холода нашу встречу сложно было назвать теплой, она была радостной. Он поднял на меня глаза и слабо улыбнулся, я подсел к нему. Мы вместе сидели под каменной вехой.
– Ты обувь потерял?
– Да… это что-то вроде наказания.
Мы молчали. Он дрожал от холода, одетый примерно так же, как и я. Но на нем были новые туфли, похожие на то, что носили после войны.
– Красивые туфли, – сказал босой окровавленный я.
– Да, – ответил он, явно не желая это больше обсуждать.
Я отвел разговор от обуви:
– А ты? Ты откуда идешь?
– Я выдохся. Описывал-описывал пейзаж да и потерял нить. Заблудился, – сказал молодой я.
– Ах, да, описания природы. С ними надо поосторожнее, – ответил старый я.
– Да, – сказал он довольно-таки обиженным тоном, достал истрепанную пачку сигарет, вынул одну и закурил. И вдруг мне тоже захотелось покурить.
– У тебя сигареты не найдется?
– Нет, это была последняя. А ты куришь?
– Нет, я бросил.
– Вот, на, возьми все-таки.
– Нет-нет, не стоит.
– Почему же? Мы ее можем вместе выкурить.
И мы выкурили ее вместе. Я уже полтора десятка лет не пробовал сигарет. Я долго пытался отвыкнуть от этой гадости, но удалось это мне только тогда, когда боли в спине завели меня в подвал близ улицы Лёйгавег. Китаец-иглотерапевт воткнул мне в мочку уха пару булавок, и сосудистая система от этого перестала воспринимать табак. Через много лет я встретил его, тогда его звали Тейтюр Ли, и его взяли в систему здравоохранения, у него был свой кабинет иглоукалывания в подвале дома престарелых. Я не уставал благодарить его за десять лет без табака и сказал, что сейчас мне хочется бросить писать. Он ответил, что это «занять десять минут», он воткнет четыре булавки в мизинец правой ноги, ха-ха-ха! Мизинец. Я всегда это подозревал.
Мы курили вместе: я и молодой я. Молчали. Сигарета дала мне ненадолго забыть, что у меня изранены ноги. Ветер выхватывал у нас дым и сметал его прочь, как настырная домохозяйка. Вдали голосила ржанка.
– А про птиц ты не забыл? – спросил старый я.
– Да, ты разве не помнишь, что бабушка говорила: не забывать про мелких птах, – сказал он так обиженно что я не решился ничего добавить, а просто подождал, пока он не выпалил: – Я на этой проклятой хейди уже четырнадцать часов торчу!
В его ярости было что-то красивое. Молодой и сердитый. Потом он спросил, чуть более спокойно:
– Как… ты там побывал?
– В Хельской долине? Да.
– И как… Как оно? Там все совсем?..
– Ну, это все… да ты бы сам посмотрел.
– Да… А как… В какой это стороне?
– Иди туда, откуда пришел я.
– А сторона света-то какая? – спросил он, снова раздражаясь.
Я высунулся из укрытия под вехой (снова ощутив боль в ногах) и указал на простор:
– Иди против ветра. Пока не упрешься в дверь. Небольшую такую дверцу. Войди в нее, там будет длинный коридор, а в нем другая дверь. Через нее ты попадешь в конференц-зал. Иди в его верхний ряд, оттуда попадешь на станцию, там сядь в поезд, иди по вагону, пока не окажешься в Соборе, пройди через него, потом в ризницу, оттуда в бадстову, из нее по коридору, оттуда в туалет, из него в самолет, потом перейдешь улицу, только поосторожнее: там машины; за улицей будет гостиница – отель «Данте», войди в лобби, потом в столовую, пройдешь ее до конца – будет дверь в кухню, оттуда ты попадешь на чердак в доме на хуторе в Хельской долине. Только не шуми: Эйвис болеет. Передай ей от меня привет. И вручи вот это письмо, – сказал старый я и достал из внутреннего кармана листок, исписанный убористым почерком.
Он стоял надо мной, словно внук помешанного старика, навещающий его в доме престарелых, а время посещения уже истекло. Он улыбнулся про себя, помотал головой, фыркнул и пошел в противоположную сторону: не против ветра, а по ветру. Но не успел он отойти от меня на десять метров, как ветер переменился. И стал против него.
Глава 28
Против меня. Я стал еще моложе. Лет примерно тридцати. В высокогорную долину я вернулся, удвоив силы. Мимо пролетели два лебедя; я увидел, что на тунах сено до сих пор не скошено, и это рассердило меня. Стоит тебе отлучиться с хутора – и там уже воцаряются лень и никчемность! Я спустился вниз по тому же склону, на котором проснулся осенью четыре года назад: старый, усталый, недавно умерший. Как много всего с тех пор произошло! Как быстро течет время здесь, на том свете! На той стороне хейди. Я вторично обрел молодость, но при этом перестал есть и мочиться. Я уже дошел до двора, когда заметил в озере какое-то существо. Фридтьоув перевоплотился? Я спустился на моховину и увидел, что это Эйвис. Она стояла спиной к хутору и уже довольно глубоко вошла в озеро, вода достигала ей пупка; она продолжала идти.
– Виса! Виса!
На берегу стоял мальчик вместе с Мордочкой и звал сестру. Собака бегала взад-вперед по кочкарнику. Я поспешил вниз по склону. Эйвис вошла в воду метров на пятьдесят и вдруг погрузилась туда. Исчезла. Мне оставалось до берега каких-то пятьдесят метров, и я позвал мальчика, но он меня не услышал. Я заметил, что собака уже поплыла по озеру: ее голова быстро двигалась по слегка взволнованной поверхности воды. У середины озера было видно, как девочка отчаянно барахталась: ее голова на миг показывалась и снова исчезала, но тогда барахтанье в волнах становилось еще заметнее. Собака подплыла к ней с невероятной быстротой. Я подбежал к мальчику и на миг остановился перевести дух – «Мордочка ведь ее спасет, правда? Она ее не спасет?» – а потом сам полез в озеро. Вода ледяная. Я прошел несколько шагов и заметил, что собака тоже скрылась из виду. Озеро Хель поглотило обеих. Некоторое время на воде не было заметно никаких признаков жизни – ни бултыхания, ничего. Но все же я продолжил идти, чувствуя, как холод сковывает мне ноги. И вдруг собака снова выплыла: показалась голова Мордочки, а за ней – брызги от головы девочки. Вдруг она восстала из волн, словно видение из глубин; сначала она стояла, согнувшись, выкашливая воду. Но затем распрямилась и стояла в воде, доходящей ей до пупа, неподвижно, как статуя, молчаливо, как сверхъестественное существо. Озерная нимфа. Мордочка поплыла по-собачьи прямо от нее на юг, перпендикулярно тому направлению, в котором плыла раньше, в сторону небольшой косы, вдающейся в озеро на противоположном берегу. Я замер и вдруг вспомнил мои роскошные туфли, на миг задумался, не вернуться ли мне обратно, но потом медленно побрел в воде навстречу девочке.
– Виса!
Мне оставалось до нее метров десять. Вода достигала мне паха. Наверно, пиджак тоже промок. Она стояла передо мной и глазела на меня, словно дрожащая Венера. Я остановился. Что-то подсказывало мне не приближаться. Это были ее глаза. Глаза, которые еще не плакали с тех пор, как она оказалась распята в сеннике, потому что под водой глаза не могут плакать. Десять дней она пребывала под подводным одеялом и думала только о том, как бы выплыть на свет, вверх, чтоб дышать, к поверхности озера Хель, которое одно лишь несло в себе свет с небес, лучик надежды, когда вся долина опрокинулась и заполнилась водой. Она не пыталась покончить с собой. Она пыталась спастись. Выплыть к поверхности. Чтоб дышать. Чтоб жить.
Я увидел, что собака выбралась на берег, на эту косу слева от меня, и услышал, как мальчик кричит через заводь в ее сторону, радостно выкликает ее имя.
– Эйвис, – сказал я, уже более спокойно.
Она не ответила, а продолжила смотреть мне пристально в глаза этими своими глазищами, которые сейчас поплакали, наплакали целое озеро. И она сейчас стояла посреди него в мокром от слез свитере, тонко обвившемся вокруг ее тела, словно тряпки вокруг гипсовой статуи, которую еще отливают: виднелась ее наливающаяся грудь, и было лучше, чем когда-либо, видно, как эта девочка красива. Эти упругие мягкие щеки, эти темные заячьи глаза.
– Эйвис.
Она не отвечала. Я протянул вторую руку, а девочка все стояла как окаменевшая. Я поскользнулся на камне, но успел вновь найти точку опоры среди густых донных водорослей – и тут заметил в воде гольца, плавающего взад-вперед передо мною, постоянно качая головой. Это был Фридтьоув. Я сдвинулся на два шага, но критик по-прежнему путался у меня под ногами. Я попытался не думать о нем, а сосредоточиться на девочке. Она отвернулась. Повернулась ко мне спиной. Решила, что лучше заглянуть в глаза смерти: она стояла на каком-то дьявольском обрыве на дне, а под ним озеро было практически бездонным. Шаг вперед – и оно поглотит ее, как некогда ее братца – маленького мальчика, и двоих братьев триста лет назад. Заколдованное озеро Хель.
Волны катились мимо, словно веселые вдовы, не соприкасающиеся ни в чем с горестями жизни; повернувшись к ветру задом, они давали ему нести их к следующему берегу. Я осторожно приблизился и не избежал того, чтоб посмотреть в глаза фридтьоувишке, который явно считал, что спасти свою любимую героиню – это для автора чересчур мелко. Она услышала плеск с моей стороны и отвернулась от ветерка, явила мне профиль: дрожащие губы, капля на носу, волосы слишком тяжелые, чтоб развеваться на ветру, – и вдруг развернулась и пошла мне навстречу. Я вытянул навстречу ей руку, но она ее не взяла и не взглянула на меня, когда брела мимо меня к берегу.
– Мордочка бегать не может! – закричал мальчик с косы. Я посмотрел туда и увидел, как он хлопочет над ней, пытается поднять ее. Девочка медленно, но верно продвигалась к берегу и к хутору, а я направился на оконечность косы. Дотуда было ближе, чем до берега, хотя путь был незнакомым. Но я же умею плавать, сказал я сам себе в тот миг, когда дно ушло у меня из-под ног и я погрузился в воду с головой. Какое это озеро хельское! И какое адски холодное! Я ощупью искал старые приемы плавания, хватался за очки (они были на месте), пытался гнать самого себя в сторону косы. Я очутился в холодном и сыром мире моего критика. До самого берега (крутого) в озере было глубоко. Я с трудом выбрался на траву. Конечно, для старой собаки, только что осуществившей героическое спасение на воде, такая задача была тем более сложной. Она лежала возле мальчика как подстреленная, адски промокшая. Ее тело дрожало, как мотор экскаватора на медленном ходу. У нее даже не было сил отряхнуться. Я посмотрел в сторону хутора. Эйвис выбралась на сушу и сидела на берегу. Я выплюнул попавшую в рот воду, велел Гриму идти к сестре, а сам взял собаку в охапку. Мы с ней оба вымокли одинаково. Я услышал, как он крикнул сестре перед тем, как подойти к ней: