– Сигмюнд! Я тебя спрашиваю! – снова раздалось из окна кухни.
Один из мальчишек посмотрел на окно, затем на Сигмюнда. Летний работник с Брода принес самогон в темно-зеленой бутылке и отдал Ауки. Они пустили бутылку по кругу. «Эх, хорош!» От фасада дома с подветренной стороны в безветренном воздухе струился особенный запах: восхитительный табачный аромат образуется, если курить на улице при девяти градусах тепла. Собаки разнюхали какой-то ранее неизвестный ароматный путь и переместились чуть дальше на тун, а рыжебородому уже немного осталось дойти до дома. Как идти мимо друзей, когда твоя жизнь выставлена всем на посмешище? Хроульв подошел к ним, как заходит в круг людей лошадь: глядя прямо перед собой, но не смотря ни на кого из них, остановился перед ними и слабо испустил ветры, плюнул, отер бороду рукой.
– Здравствуй, Хроульв, дорогой! – сказал Бальдюр с Межи.
Это было худшее, что фермер слышал на своем веку. Он ощутил в животе, как будто что-то очень ценное выбросилось с высокого утеса с громким криком, который по мере отдаления становился все тревожнее. Он разговаривал с желтым одуванчиком, растущим на белозагаженной стене дома:
– Покупатели пришли?
– Э, нет, хе-хе… с чего бы им приходить, – отозвался Эферт.
– Во всяком случае, ты – прямо весь из себя купец, хух, при шляпе и трости, – сказал фермер из Хельской долины, посмотрев на своего приятеля.
– Ах-хе-хе, при шляпе и трости, хе-хе… шляпе и трости, – ответил обладатель шляпы и трости.
– Попасть в такую ситуацию крайне неприятно, а факты таковы, что исход бывает разный, – сказал Бальдюр, исполненный понимания и сострадания, – но, насколько я тебя знаю, ты после этого наверняка воспрянешь духом.
Эти люди были «креповые хозяева»[117]. Эферт уже два года ни кроны не выручал за шерсть этих своих драных овец, а Бальдюр по уши закопался в каких-то грядках, в чем-то таком неурожайном, репе и редиске, или как их там, но это, в общем, понятно. Человек, у которого из скотины – одни лисицы, наверно, собственную голову-кочан на грядку посадил. А Сигмюнд вот-вот умрет. Это уже за версту видно. На ухе черное пятно. На нем ночь поставила свою метку, укусила. Что же он до сих пор копыта не отбросил? Эта жужжалка несносная с Камней его вот-вот доконает своей скупостью, сухощелка несчастная!
– Ну что, Хроульв, все на продажу идет: и скотина, и машины? – спросил Сигмюнд.
– Хух, да, так и есть… – сказал Хроульв и скривился так, что стала видна щербинка в зубах, затем подошел к стене, наклонился и сорвал одуванчик, с которым недавно говорил. – …Да, все-все, кроме вот этого. Его я себе оставлю.
Они посмотрели на него. Этому человеку цветок был совершенно не к лицу. Хроульв поглядел на одуванчик в своем веснушчатом кулаке, но вспомнил, что лошади цветов не собирают, и отшвырнул желтый бутон, и смутился, как смущаются мужественные мужчины: скакун запинается о кочку, кит глотает поплавок от сети, после этого у них вид становится дурацкий. Потом он сказал: «Кофе попейте» и скрылся за углом, отступив на двор.
Йоун Гвюдмюндссон вышел из коровника, словно удивленный страус: высокий, долговязый, как будто не властный над собственными конечностями. Уши большие и тонкие, как фарфоровые чашки. На длинной тонкой чешуйчатой шее торчали белые волоски. Весь его вид говорил о том, что обладать таким телом нелегко. Он прие хал с юга. Бывший и теперешний владелец Хельской долины. Он продал эту землю Хроульву, а сейчас вновь заполучил ее с помощью добрых людей. Йоун не приезжал сюда с лета тридцать восьмого года, когда он забирал тело своего умершего отца. Хроульв услышал, как он сказал: «А вот эти постройки?», вытянув шею в сторону овчарни с сенником. Он обращался к своему юристу – коварному усатому малорослику, Сыру и его ассистенту. Они все вместе вышли вслед за ним из коровника. Хроульв собрался было войти в дом, но тут во двор вышел председатель с Болота вместе с шофером Аусбьёрном – обладателем мускулистых ручищ, его товарищем Скегги, старым Гисли с Верхнего Капища и двумя повесами-мальчишками, которые еще не обнаружили Эйвис. А она-то куда подевалась?
– Здравствуй, Хроульв. Ну и живописно у тебя тут стало! – сказал Гисли, широкогрудый, тонконогий, похожий на бекаса.
– Ну что, не пора ли нам начать? – раздался голос Сыра, приближавшегося к ним. Они все поздоровались друг с другом. Юриста звали Стейнар. Ассистента – Мариноу Л. Картльссон. У каждого человека свое имя. Йоун подал Хроульву руку; он был на целую голову выше него, и сказал, что ему самому жаль, что все закончилось именно так, но, мол, ничего не попишешь, это было неизбежно, – и прибавил, что здесь предстоит «заняться разведением лошадей».
– Ху.
По закону проводить аукцион должен был хреппоправитель[118], но, когда дошло до дела, оказалось, что никто не знал, кто был хреппоправителем Хельской долины. Поэтому его решили выбрать на месте. Выборы были тайные, а избирательным участком служил сарай для динамо-машинки. Победил Йоуханн Магнуссон с Болота, набрав тринадцать голосов. Два бюллетеня были пустыми, и один голос получил Хроульв Аусмюндссон из Хельской долины. Неловко-то как! Кто это надо мной так насмехается, хух! Хреппоправитель из Йоуханна, может, вышел бы и хороший, но распорядитель аукциона он был никудышный.
Эйвис спустилась с чердака со своей подругой Гердой и потаскушкой Хоульмфрид с Камней. Они все сошли вниз по лестнице, жуя жвачку. Камне- и Холмофрид рассказывала им обо всем, что недавно произошло на танцах в Бармахлид. Свейнн Магги Морской завалил ее в кочкарнике, а потом спросил, можно ли и его другу тоже. Она спросила, кто это, а он ответил, что его друг Ранни, у него заячья губа, а так он отличный парень, а она может, если хочет, на время процесса закрыть глаза или зажать ему рот. Она сказала «олрайт» и подождала его между кочек, пока Свейнн Магги Морской сбегал за приятелем. Потом он заплатил ей двести крон – «а я ведь и не просила». Она просто не знала, что так можно, и сейчас призывала своих товарок подумать насчет такой подработки, которая открывала для молодых девушек светлые перспективы. «Честное слово, там же делать ничего не нужно, просто ноги пошире раздвинуть – и… Да. А еще это почти не больно. А вас уже трахали?» – Хоульмфрид посмотрела на них – ее курносый нос и детские щеки казались бесконечно далеки от секса. Эйвис покраснела и посмотрела на Герду, которая только еще больше выпучила глаза. «Виса, ты покраснела. Тебя уже заваливали». – «Нет…» – «Да я же по тебе вижу; а кто это был? Баурд-агроном?» – «Да я даже не понимаю, о чем ты говоришь!» – «Чуингам хотите?» – «Да. А у тебя есть? Откуда?» – спросила Герда. «Меня Свенни угостил», – ответила Холмофрид и дала им толстые пластины жевательной резинки в зеленой обертке, под которой была фольга. «А каков он? Братец Додди говорит, что мама однажды уронила его в бочку с селедкой». – «Я могу с ним поговорить. Наверняка он с радостью согласится вас потрахать. Он очень найс». – «Найс? А что это?» – «Ну, просто… славный парень». – «А разве ты в него не влюблена?» – «Ну конечно, нет, я же с ним уже была».
Три жующие розы. Спускаются по лестнице. Такую картину пока никто не нарисовал. В кухне было полно женщин. Эйвис удивилась, заметив, как они раздражают ее бабушку. Она склонилась над плитой и сказала: «Нет, слушайте, я тут кофе варю». Гейрлёйг: «Девочки, вы ничего не хотите съесть?» Нет, они жвачку жуют. А когда жуешь чуингам, то даже разговаривать невозможно, куда уж там есть хлеб и сдобу! Они вышли из кухни. В проходе стоял учитель Гвюдмюнд. Красно-пятнистый непорочный юноша. Что он здесь делает? Подруги оставили Эйвис с ним.
– Здравствуй.
Она вынула жвачку изо рта.
– Здравствуйте.
– Это, конечно же, «хлеб нуждающихся».
– Что?
– Так поступают только в случае крайней нужды. Мы все это понимаем.
– Да мне все равно. И не надо нас жалеть. Я только рада.
Что? Это та же девочка, что минувшим летом стояла в Доте?
И уже жвачку жует! Они оба на секунду опустили глаза на жевательную резинку в ее руках. Ах, какой он жалостливый! Какой он добренький и занудный! И как она целую зиму могла по нему с ума сходить? Вы только посмотрите на эти дурацкие красные пятна у него на щеках! Конечно, никакие это не засосы, это он краснеет от застенчивости. Он побывал в Копенгагене, и все, что он там сделал, – это измерил высоту Круглой башни. Что он знал о жизни? Он знал ее высоту, ширину и вес, но никогда не касался ее руками. Она заметила, что во дворе двое мальчиков смотрят на нее. Прибежал братец Грим и взволнованно спросил: «Ты жевалку жуешь? Настоящую? А откуда?» – «Фрида угостила». А потом они умчались – он и Данни – на двор договариваться с проституткой. Холмофрид взяла с них деньги в сеннике. Они должны были одновременно сосать ее соски. «Но тут же молока нет», – сказал Данни через три минуты. «А кто я, по-вашему, – корова какая-нибудь?»
Пятнашку вывели из коровника, словно арестантку. Собаки вернулись и с любопытством шныряли между людьми, вставшими во дворе полукругом от пристройки до коровника. Перед грузовиком с платформой поставили деревянный ящик, и Сигмюнд помог новоиспеченному хреппоправителю взобраться на него. Йоуи вперил глаза в клочок бумаги, который держал. Значит: «…сейчас. Первый номер – корова Бедняжка…» – «Громче! – прокричали из-под пристройки. – Нам не слышно!» Итак: «…сейчас. Первый номер – корова Пятнашка, двести крон». Ассистент Мариноу держал корову на веревке, накинутой на шею, а она без конца вскидывала голову, словно ей казалось, будто ее оценили чересчур низко. Слюна и язык. Эйвис почувствовала, что, наверно, ей на этот аукцион не совсем наплевать. Пять летних сезонов, каждое утро, каждый вечер доила она эту скотинку. Она посмотрела на отца. Он сидел возле сарая с динамо-машинкой, у наполовину врытого в землю резервуара с нефтью, и казалось, он отключил себе связь с этим событием; смотрел он прямо перед собой, как бы сквозь людей, вглубь своего загона… В дверях коровника показалась Хоульмфрид. Грим и Данни прошмыгнули мимо нее и с любопытством заняли места во дворе.