— По важному!
— Опять секреты? Раньше ты от меня своих дел не скрывал. И помнится мне — не зря. Даже польза от меня некоторая была!
— Вот-вот! Польза! Кстати, либо „опять секреты“, либо „ничего не скрывал“. Ты уж определись! — Приподнятое настроение куда-то улетучилось. Сколько ни происходило таких стычек между Леной и Вадимом, привыкнуть к ее взрывному характеру он так и не мог.
— Хорошо! — Лена вдруг утихомирилась. — Прав. Меняю формулировку: раньше у тебя секретов от меня не было. Так больше устраивает? — Уголки ее губ чуть поднялись.
— Да, так больше. — Вадим почувствовал, что эта ее едва заметная улыбка неожиданно сняла все напряжение, раздражение, растерянность, которые навалились на него от перспективы вновь оказаться участником процесса об изнасиловании.
Вадим пересказал Лене разговор с Феликсом, При этом основной упор сделал именно на то, что хотя Николай и признался в изнасиловании и это, похоже, вовсе не самооговор, но отказаться от его защиты он не может. И из-за Феликса, и из-за отношения к нему матери Николая. К удивлению Вадима, Лена его полностью поддержала. „Это — особый случай, и твой обет не защищать убийц и насильников здесь не действует!“ — будто отпуская ему грехи, вынесла свой вердикт Лена.
Через час в кабинет к Вадиму, изучавшему досье, переданное ему Феликсом, неожиданно зашла Лена, бросив готовку на кухне, где к приходу гостей работа шла полным ходом. И это при том, что дверь была закрыта! „Вопиющее нарушение семейных традиций“, — сказала бы Машка, заметь она это безобразие.
— Извини, я на секунду.
Вадим мрачно посмотрел на Лену, положил раскрытую папку на стол, откинулся в кресле и раздраженно бросил: „Слушаю!“
Беседу супругов, закрывшихся в кабинете, несколько раз пыталась прервать дочь, но каждый раз слышала из-за двери: „Маша, подожди! Мы разговариваем!“ Наконец у нее появился убойный аргумент прервать родительскую беседу, и Машка им воспользовалась с открытым злорадством.
— Вы меня, конечно, извините. Я раньше пыталась предупредить. Но мясо сгорело окончательно. Уже дым по всей квартире!
Лена выскочила из кабинета с такой скоростью, что даже обычно очень расторопная Маша полностью увернуться от удара дверью не смогла. Правда, обошлось без слез, но с легким синяком на локте…
Лена и Оля уже полчаса сидели в метро на скамеечке станции „Площадь Революции“ под скульптурой революционного рабочего с револьвером. Дуло револьвера, отполированное тысячами мальчишеских рук, обожавших потрогать хоть не настоящее, но оружие, поблескивало на фоне темного металла всей скульптуры. Правда, говорившим было не до того.
— Ну объясни ты мне, как такое могло случиться? — мягко, но настойчиво напирала Лена. — Ты сама говоришь, что Коля тебя любит. Говоришь, что он пьяным не был. Что вы давно встречаетесь. Как в такой ситуации он смог тебя изнасиловать?
— Не знаю, — тихо отозвалась Оля. — Смог.
— А почему тогда ты не сопротивлялась? Почему не звала на помощь? — не отставала Лена.
— Потому… Потому что я тоже его люблю! — Ольга разревелась. Неожиданно, бурно и не сдерживая себя, — Люблю! — почти выкрикнула девушка. — Очень люблю, — уже тише, шмыгая носом, добавила Оля.
— Ну а если любишь, помоги. Не ему, а мне, моему мужу — понять, что произошло. Мой муж — очень хороший адвокат, если он будет знать правду, он обязательно что-нибудь придумает! — Лена понимала: слезы красноречиво свидетельствуют о том, что девочка вот-вот сломается и заговорит.
— А со мной что будет? Меня кто защитит?! — со слезами запричитала девушка.
— От кого? От Коли?
— При чем здесь Коля? Чего меня от Коли защищать? Он мне никогда ничего дурного не делал!
Следующие полчаса Оля говорила не переставая, а Лена лишь изредка перебивала ее уточняющими вопросами. Ну а к концу разговора плакали они уже вместе, успокаивая друг друга по очереди… А москвичи, пробегая мимо этих странных девушек, на пару ревущих на скамеечке в метро, оборачивались и, не останавливаясь, неслись дальше по своим делам.
Вечером, дома, Вадим и Лена обменивались результатами работы за день. Вадим был злющий, как никогда, поскольку Николай на контакт никак не шел. Мало того, к концу беседы прямо заявил Вадиму, что если тот будет копать, он официально заявит ему отвод. Вадим спокойно объяснил, что адвокату заявить отвод нельзя. С одной стороны, это было правдой, поскольку отвод заявляется только судьям, прокурору или эксперту, ас другой стороны — обманом. От адвоката можно было отказаться, заявив соответствующее ходатайство суду. Такой отказ для суда носил почти обязательный характер. Единственным аргументом, немного успокоившим Николая, стало то, что его мама Осипову, и только Осипову, доверяет. Даже у Феликса дело забрала! Конечно, это было, мягко говоря, неправдой, но Вадим искренне считал, что сейчас он использует ложь во спасение.
Лена же, наоборот, пребывала в состоянии полета. Она со скоростью пулемета строчила полученной информацией. А удивленный, ошарашенный вид Вадима еще больше ее распалял. Щеки горели. Обычно мало курящая, Лена прикуривала одну сигарету от другой. И говорила, говорила, говорила…
За час до начала процесса Вадим постучал в дверь кабинета судьи.
— Здравствуйте, Николай Серафимович! Моя фамилия Осипов. Вадим Михайлович, — протокольно представился Вадим. — Я у вас в процессе защищаю сегодня Спицына.
— Да, — не очень приветливо, а скорее, сугубо официально откликнулся судья. — Я знаю — видел ваш ордер в деле.
— Я бы хотел с вами поговорить. Так сказать, неофициально.
Брови судьи медленно поползли вверх. В глазах появился оттенок неприязни, голова откинулась назад, а пальцы правой руки начали выстукивать нервную дробь по столу.
— А может быть, будет правильнее все обсуждать в рамках процесса? Как это предусмотрено уголовно-процессуальным кодексом? — Николай Серафимович даже не пытался скрыть раздражение, вызванное бестактностью еще достаточно молодого, но уже и не совсем юного адвоката.
— А это смотря какую цель вы преследуете. Если докопаться до правды — то лучше сейчас, если постановить обвинительный приговор во что бы то ни стало — то безразлично! — неожиданно для самого себя, а про судью и говорить нечего, огрызнулся Вадим.
— По какому праву вы так со мной разговариваете? — вспылил судья.
— По праву вашего защитника! А может, точнее, врача-сомнолога. Это те, что здоровый сон обеспечивают! — продолжал хамить Вадим, понимая, что при таком начале разговора выход только один — шашки наголо и вперед.
Несколько секунд судья с интересом рассматривал Осипова. Ему понравился злой азартный блеск в глазах Вадима. Кроме того, Николай Серафимович пытался вспомнить, где он раньше слышал эту фамилию. Точно! Кто-то из коллег, причем уважаемых им, рассказывал о встрече с Осиповым в процессе.
— Хорошо. Любопытно, что же такого вы сможете мне поведать, что в рамках процесса полагаете неуместным, — чуть более миролюбиво согласился судья.
— Я просто собираюсь вам полностью раскрыть карты, — приняв сигнал к примирению, начал Вадим. — Я хочу рассказать вам, что и как я попытаюсь в процессе доказать. Это — если вам нужна истина. — Вадим выжидательно смотрел на судью. Помолчали. Вадим продолжил: — Не хочу играть…
— Вспомнил! — вдруг воскликнул судья. — Вы работали в процессе у Косыгиной! И три месяца валяли дурака, делая вид, что не знаете дела. — Николай Серафимович радостно и как-то по-доброму рассмеялся. Даже по коленке ладонью себя хлопнул. — Ох, хитрец, нашу „старую волчицу“ обманул.
— Она не старая. — Вадим улыбнулся.
— Я в другом смысле, — смутившись, поправился судья. — Так со мной вы решили не играть?
— Я хочу просить вас о помощи! — в упор глядя в глаза судье и размеренно выговаривая слова, произнес Вадим.
— Что вы имеете в виду? — Лицо Николая Серафимовича стало не просто серьезным, а жестким, отталкивающе жестким.
— Ничего лишнего, — Вадим понимал, чего так испугался судья. В те времена, хотя и гораздо реже, чем сейчас, судьям, бывало, предлагали взятки. — Только то, что прямо предусмотрено уголовно-процессуальным кодексом.
— Слушаю! — вновь подчеркнуто официально разрешил говорить судья.
— На самом деле у вас не две потерпевших, а одна…
— У меня пока, слава богу, потерпевших нет! — без тени улыбки перебил Николай Серафимович.
— Да, извините. Оговорился. Волнуюсь. — Вадим посмотрел на судью, но лицо того оставалось абсолютно непроницаемым. — Я имею в виду — у вас в деле.
— Что вы хотите сказать?
— А просто рассказать вам правду.
— Вы это уже говорили. Давайте короче. По сути! — Теперь Николай Серафимович полностью вспомнил, что ему рассказывала коллега. И обозлился на этого хитрюгу, который явно затеял какую-то игру, смысл которой пока он понять не мог.
— Спасибо. Извините. Так вот, мой подзащитный…
Через десять минут, закончив свой рассказ, Вадим услышал: „Хорошо! Я не буду вам мешать. Но храни вас Бог, если вы меня обманули! Гарантирую, что партийный билет на стол вы положите точно!“ „Знал бы он, что я не член его партии“, — подумал, выходя из кабинета, Вадим.
После оглашения обвинительного заключения Николай Серафимович задал подсудимому традиционный вопрос — признает ли тот себя виновным. Николай ответил: „Частично“. Судья не стал уточнять, а обратился к участникам процесса — прокурору, адвокату и двум потерпевшим с предложением высказаться по поводу порядка исследования доказательств. Прокурор, пожилой мужчина с полковничьими погонами, сказал, что считает необходимым сначала допросить подсудимого, потом потерпевших, затем свидетелей. Осипов согласился, уточнив лишь, что первой из потерпевших полагал бы правильным допросить Екатерину, а Ольгу — потом. Обе девушки, испуганные, Оля — больше, Катя — в меньшей степени, сказали, что им все равно. Судья поправил: „Вы хотите сказать — на усмотрение суда?“ Обе закивали головами. Николай, когда очередь дошла до него, воспользовался формулой, только что произнесенной судьей, и тоже, не поднимая головы, тихо произнес: „На усмотрение суда“.