Только сев в машину, Вадим сообразил, что Мишу-то в „Сандуны“ не позвали. Не по рангу. Он ждал в гардеробе. Проводил Вадима до машины и попросил открыть багажник.
— Зачем? — удивился Вадим.
— А у нас для вас сюрприз, — подобострастно улыбнулся „шестерка“. — Вы же говорили, что грузинское вино любите? Грузинского разлива. Вот сегодня с проводником передали. „Ахашени“ — как вы заказывали!
— Да ну что вы, не надо, — почувствовал неловкость Осипов. — Сколько я вам должен?
— Да вы что? — искренне обиделся Миша. — Это подарок от Папы.
— От кого? — не понял Вадим.
— От Папы. От Эдуарда Николаевича, — видя, что Вадим никак не „врубается“, уточнил Миша.
Разговор прервал Саша:
— А завтра прошу на экскурсию в мои владения.
— Это куда? — Вадим вдруг понял, что он так и не знает, чем, собственно, занимается Саша. Со „сморчком“ все было понятно — воры в законе не работают.
— А я, позвольте представиться, — Саша дурашничал, — директор Черемушкинского рынка. Того самого, Вадим Михайлович, где вы с супругой два раза в месяц, по воскресеньям, изволите отовариваться! По совершенно неразумным ценам, замечу! — Саша наблюдал за произведенным эффектом. — Больше этого не повторится. Завтра я вас познакомлю со всеми нужными людьми. Представлю, так сказать.
— Что еще вам про меня известно? — с ощутимым недовольством спросил Вадим.
— Все. Я же говорил, — обрадовался возможности вставить слово Миша.
— Вино принеси! — оборвал Саша. — Так что завтра в десять — у центрального входа. Оркестра из Большого театра не обещаю, но букет белых гвоздик, так любимых вашей женой, гарантирую. За счет заведения, — на всякий случай уточнил балагур.
Все-таки женское любопытство — сила всепобеждающая! Уж на что Лена ненавидела, когда нарушались семейные планы на выходные дни, но возможность поехать на недоступную для других экскурсию, пусть даже на рынок, не только не породила взрыва негодования, которого так ожидал Вадим, но, наоборот, вызвала прилив энтузиазма. Лена задала только один вопрос: „Что мне надеть?“
Саша действительно встретил Лену и Вадима с огромным букетом белых гвоздик Вадим накануне очень подробно описал жене поход в „Сандуны“, но про ожидаемый букет сказать забыл. Сюрприз получился, и Лена под довольными, хотя и по разным поводам, взглядами Саши и Вадима радовалась, как ребенок.
Саша показывал подсобки, знакомил с неофициальными старшими по рядам. Больше всего неосведомленных постоянных клиентов Черемушкинского рынка поразило, что даже молочным „сектором“ командовал азербайджанец по имени Гасан. В ряду стояли русские бабки. А „рулил“ кавказец. Но как они ему улыбались! Просто как отцу родному! Саша легко развеял недоумение Лены, объяснив, что Гасан не только строго ограничивает конкуренцию пришлых, но и позволяет бабкам держать заоблачные цены. В десять раз перекрывающие себестоимость товара. Так что, отдавая Гасану десятую часть выручки, бабки все равно могли за год легко заработать своим мужикам по „Жигулям“. „Так вот ты какая, „рыночная“ экономика!“ — весело пошутила Лена. „О, она такая, ну просто золотая!“ — отозвался Саша, Вадим отметил про себя, что привычка рифмовать для Саши была столь же естественна, как для него самого дышать. И добавил: „Ага! Только русская традиционная десятина и здесь себе место нашла!“
— В чужой монастырь со своим уставом — все равно что к девушке со своим самосвалом, — опять срифмовал Саша. — Мы же в России, вот по российским традициям и живем.
— А вы, кстати, кто по национальности? — воспользовался поводом для вопроса Вадим.
— Я бакинский армянин, — бодро ответил Саша.
— А что, просто армянин и бакинский армянин — это не одно и то же? — поинтересовалась не без иронии Лена.
— Да вы что? — искренне возмутился Саша. — Бакинский армянин, бакинский еврей, бакинский азербайджанец — это одна национальность — бакинец! Вот Юлий Гусман — бакинец! Он что, еврей? Да его брат Миша в ЦК комсомола работает! Вы что, думаете, будь он евреем, его бы туда взяли? Он бакинец! Поэтому ему везде дорога открыта! А Каспаров? Да что там говорить! — Саша разошелся не на шутку.
Вадим вспомнил разговор с Кузьмичевым о том, что такое национальность. Вот еще одна версия объяснения этого понятия.
— Но остальные здесь, они что, тоже все из Баку? — не унималась Лена.
— Нет. Почему? Просто азербайджанцы, — ответил Саша.
— И как они вас, армянина, слушают? Ведь, говорят, армяне и азербайджанцы не дружат, — продолжала проявлять любопытство Лена.
— Я же сказал, я — бакинец! — Выражение привычного радушия на Сашином лице сменилось недовольством.
— А Эдуард Николаевич кто? — скорее чтобы сменить тему, нежели на самом деле интересуясь, спросил Вадим.
— Говорят, наполовину татарин, наполовину еврей, — сразу посолиднев, как только речь зашла про Папу, ответил Саша.
— Так у вас интернационал? — не сдержался Вадим.
— У нас деньги. Большие. — Саша говорил так, как говорят с малыми детьми. — А там, где большие деньги, национальность значения не имеет. Проблема ксенофобии, проблема национализма — проблемы бедных. Нищих!
Вадим никак не ждал от Саши ни подобной философии, ни подобной терминологии. „И такие люди заведуют рынками! Нет, эта страна — вся навыворот!“ — грустно подвел итог своим размышлениям адвокат.
— Если деньги — специальность, не важна национальность, — опять повеселев, завершил тему Саша.
— А за что сидел Эдуард Николаевич? — решил дожать рифмача адвокат.
— Один раз, точно знаю, за валюту. А последний срок — за болоньевые плащи. Он первым наладил их производство. Вот первым и сел. Полстраны обшить успел. — В голосе Саши звучало нескрываемое почтение.
— А я думала, болоньевые плащи делали в Болонье, в Италии, — невпопад вставила Лена.
— На Малой Арнаутской, — отозвался Саша, проявив свою эрудицию и в литературной сфере.
— А вы, Саша, на зоне были? — спросил Осипов.
— Да бог с вами! Тьфу-тьфу, не сглазить… — Саша трижды плюнул через левое плечо, поискал глазами деревяшку, нашел только плинтус, наклонился и три раза постучал. — Нет. И не хочу, поверите ли?
— А как же вы с Папой познакомились? — не унимался Вадим.
— Возникла проблема. Я обратился к людям, нас познакомили. Папа помог. Ну, так постепенно и сошлись. — Саша явно не считал вопросы Вадима неуместными и отвечал спокойно, без подозрительности или раздражения. Просто разъяснял.
— А Володя? — Вадим решил узнать все и сразу.
— Володя — не знаю. Знаю только, что Папа ему абсолютно доверяет. Иначе бы кассу не поручил.
— Что не поручил? — не поняла Лена.
— А мясо у вас санэпидстанция проверяет или свои ветврачи? — быстро сменил опасную тему Вадим.
— Свои врачи санэпидстанции, — рассмеявшись, ответил Саша.
С понедельника процесс по делу Кузьмичева покатился дальше. Пошли допросы свидетелей. Начинал каждый из них, как по заученному, ровно то, что говорил на следствии. Несколько уточняющих вопросов Зеленцовой, пара вопросов прокурора — и свидетель попадал на растерзание Вадиму. Осипов работал с каждым из обличителей Кузьмичева сурово. Смотрел в упор, играл голосом, иронически ухмылялся, когда свидетель явно врал. Зеленцова снимала его вопросы, не все, но многие. А Вадим радовался. Чем несправедливее вела себя судья, тем менее гадким казалось ему то, что он для нее придумал. К концу третьего дня допроса свидетелей, когда желание Зеленцовой посадить или даже расстрелять Кузьмичева стало совершенно очевидным, Вадим решил, что его план — просто образец торжества моральной чистоты и коммунистической нравственности.
Вадим прекрасно понимал, что путаница в показаниях свидетелей при ответах на его вопросы, несогласованность их слов, противоречия их утверждений документам — все это при составлении протокола судебного заседания будет Зеленцовой тщательно вычищено и подогнано под написанный приговор. Однако еще много лет назад Гарри Тадва подсказал Вадиму, как этому помешать. Прием вполне легальный. Замечания по протоколу судебного заседания адвокат может подать, разумеется, только после его написания. А „изготовление“ протокола, вернее, срок на это — три дня после вынесения приговора. В результате — процесс, предположим, идет полгода. Судья может неофициально подправлять ежедневные протоколы. А бедный адвокат, когда все уже закончено, половина нестыковок в допросе позабыта, должен на одном дыхании восстановить все свои замечания за прошедшие полгода. Судья, который их либо утверждает, либо отклоняет, станет читать эту муть? Оно ему надо?! Возьмет и одним росчерком пера напишет — „Отклонить!“. Как потом доказывать, что ты не верблюд? И что в суде на самом-то деле говорились совсем другие слова?!
Тадва научил: „Как только свидетель сказал нечто важное для защиты — тут же подавай письменное ходатайство о чем угодно. Главное, процитируй в нем нужные слова свидетеля. Ходатайство остается в деле“. Поди потом попробуй в протоколе слова свидетеля переиначить! Называл это Гарри- „столбить показания“.
Удовлетворит суд ходатайство или нет, ни малейшего значения в этом случае не имело, а содержание его можно было использовать многократно. Поэтому Вадим использовал совет мэтра следующим образом. Едва какой-то свидетель произносил хоть слово в пользу Кузьмичева, чего в тиши следственного кабинета либо не случилось, либо в протокол следователя не попало, Вадим сразу заявлял ходатайство о вызове в суд следователя. В качестве свидетеля. Для выяснения, почему свидетель такой-то, сказавший в суде то-то и то-то, на предварительном следствии таких показаний не давал. А если давал, то почему их не внесли в протокол.
Зеленцова бесилась, отклоняла такие ходатайства влет, но к материалам дела вынуждена была приобщать. Прокурор прекрасно понимал, куда клонит Осипов, но относился к этому спокойно. Он, естественно, заявлял, что ходатайство защиты считает необоснованным и просит его отклонить. Однако прокурор разумно полагал, что адвокат, пусть и хитрит, но делает свою работу, а вот подгонка протокола судебного заседания под приговор — не его, обвинителя, проблема. Ну а уж какой приговор будет, это он решит с прокурором обл