[16]. Православные священники получили статус государственных служащих и гарантированную государством зарплату. Из бюджета регулярно выделялись значительные средства на строительство храмов. Государство взяло на себя финансирование духовных академий, пытаясь влиять на то, чтобы приходы возглавлялись полностью лояльными режиму священниками с консервативно-националистическим мировоззрением.
Все явления культурной жизни оценивались режимом и церковью с крайне консервативных позиций. Враждебными православной традиции и национальной культуре объявлялись любые формы популярной западной культуры, в том числе рок-музыка, движение хиппи, атеизм. Литературные и сценические произведения подвергались цензуре.
Идеологи режима охотно использовали понятие «национальный дух», заимствованное ранее из немецкой философии. «Нация» понималась в духе французского традиционализма де Местра как совокупность всех поколений греков, начиная с V–VI веков до Рождества Христова. Один из главных слоганов режима звучал как выражение крайнего национализма — «Греция для греков-христиан». При этом явных проявлений расизма или антисемитизма, а также выпадов против демократии эти идеологи избегали. Они все же нуждались в поддержке западных союзников.
Но в любом случае с апреля 1967 года в Греции, на родине самой идеи демократии, была запрещена деятельность всех политических партий, а СМИ оказались под жестким идеологическим контролем. Правда, этот контроль не означал полного подчинения редакций государству, как в СССР.
Демократический режим, существовавший в Греции до апреля 1967 года, критиковался как продажный, коррумпированный и выражавший интересы лишь кучки политиканов. Для его обозначения был введен термин «старопартизм». С точки зрения «черных полковников», этот «старый» режим допустил образование «анархокоммунистического заговора», угрожавшего самому греческому государству, именно для ликвидации данного заговора потребовалась и «революция»[17].
Предполагалось, что идеология «черных полковников» предложит какие-то новые основы для новой греческой демократии. Но ожидание этой «новой демократии» затянулось до падения режима.
С теоретической точки зрения идеологи режима должны были бы защищать идею монархии. Но поскольку отношения с реальным королем у членов правящей группы не сложились, монархизм был постепенно удален из идейного арсенала. А в 1973 году по результатам общенационального референдума монархия в Греции была отменена.
Особенности идеологии «режима полковников» должны были доводиться до старшеклассников в гимназиях — в школьные программы был введен специальный предмет, посвященный «революции 21 апреля», и пересмотрены учебники по истории и литературе.
Несмотря на идею построения «Великой Греции», лидеры режима «черных полковников» изначально не декларировали намерений расширять территорию государства. Но по мере снижения популярности режима и сужения его социальной базы в пропагандистском обороте все чаще стала использоваться идея «энозиса» — присоединения Кипра. После смещения Пападопулоса и захвата лидерской позиции Иоаннидисом данная идея была выдвинута на первый план. Предполагалось, что движущей силой «энозиса» будет воля греческого большинства острова. Эту волю предполагалось подкрепить действиями вооруженных формирований греческой общины. На какое-то время задача присоединения Кипра оказалась главной в идейном оснащении режима. Но, как известно, эта идея и привела в конечном счете к краху диктатуры.
В отличие от греческих «черных полковников» лидеры авторитарных режимов Бразилии, Чили и Аргентины, возникших и существовавших примерно в те же годы, не придавали идеологическому оформлению специального значения, не делали идеологию и пропаганду важным направлением внутренней политики. Безусловно, они контролировали СМИ и преследовали журналистов и писателей, критиковавших власть. Но конструирование целостной государственной идеологической программы лидерам этих режимов не было свойственно. Прежде всего потому, что свои главные задачи они воспринимали как охранительство или защиту — защиту от коммунистического движения и идеологии (как раз создание целостных государственных идеологий считалось свойством коммунистических режимов). Но все же, помимо своего жесткого и агрессивного антикоммунизма, южноамериканские диктаторы обычно достаточно четко обозначали — в официальных документах и выступлениях — некоторые свои важнейшие идейные установки. Речь шла о принципах, ради которых, собственно, и устанавливались авторитарные режимы и проводились репрессии. Обычно говорилось о защите частной собственности (подразумевалось и предпринимательство) и традиционной религии. В Бразилии и отчасти в Чили эти установки дополнялись еще и идеей технологической модернизации. Бразильские авторитарные лидеры неоднократно заявляли о необходимости развития любой ценой, о том, что с помощью диктатуры можно вытащить страну из отсталости. Что касается репрессий, то они рассматривались главами режима как адекватная цена за реализацию экономических мер, позволяющих защищать частную собственность и создавать условия для развития предпринимательства. Эти лидеры также представляли себя защитниками и хранителями религиозных ценностей, которые, по их мнению, требовали крутых мер против тех, кого «хранители» считали врагами религии и идеи собственности.
Данные установки нужно рассматривать в определенном историческом контексте. В частности, авторитарные лидеры Бразилии, Аргентины, Чили и Парагвая ссылались на негативный пример коммунистического режима на Кубе, где были национализированы почти все частные предприятия, а оппозиция подавлялась не менее жестоко. То есть лидеры авторитарных режимов предлагали рассматривать себя как альтернативу реализации кубинского сценария в Южной Америке. Они, конечно, преувеличивали кубинскую угрозу. Но их аргументация все же работала, поскольку холодная война, порожденная межблоковым противостоянием 1950–80-х годов, распространяла атмосферу идеологической вражды на общественную жизнь очень многих стран, в том числе южноамериканских и азиатских.
Отдельно следует упомянуть случаи использования широкой исламизации общественной жизни в целях создания идеологической базы авторитарных режимов. В первую очередь речь идет о режиме генерала Зии-уль-Хака в Пакистане, существовавшем в 1977–1988 годах. Хронологически исламизация государства в рамках политики генерала Зии предшествовала иранской революции, и, вероятно, именно она может считаться предвестником того, что несколько позже назовут «исламским возрождением конца XX века». В своей политике генерал использовал реальный рост интереса к традиционным и радикальным формам ислама в Пакистане в 1970-х годах, хотя этот процесс охватывал не самую большую часть пакистанского общества и не затрагивал те его слои, которые вовсе не желали возврата к средневековым нормам. Но генералу важно было опереться на традиционалистов. Им была обозначена цель — построение «подлинно исламского общества». С учетом этой цели в законодательство были инкорпорированы некоторые нормы шариата и введены традиционные наказания за некоторые виды преступлений. При Верховном суде Пакистана был создан Федеральный шариатский суд, наделенный правом объявлять недействительным любой закон, противоречащий, по его мнению, исламу. На предмет соответствия исламу были пересмотрены и все школьные учебники, в каждом подразделении армии появились муллы, а английский язык был повсеместно заменен на урду.
Следует еще раз подчеркнуть, что у значительной части общества исламизация вызвала раздражение. Но после введения в 1979 году советских войск в Афганистан режим генерала получил дополнительный импульс для укрепления — его значимость возросла в глазах элиты США, еще не заметившей угрозы радикального ислама, но считавшей необходимым препятствовать экспансии СССР.
Наряду с режимами, ориентированными в условиях межблокового противостояния на США, в мире функционировали авторитарные режимы, относившие себя к противоположному лагерю, связанному с Советским Союзом. Их идеологии имели свою специфику.
Среди таких стран в первую очередь следует упомянуть Египет и Ливию. У египетского и ливийского режимов были схожие обстоятельства рождения и немало общих черт в организации власти и ее идеологическом оформлении. Помимо всего прочего, ливийский диктатор считал себя последователем диктатора египетского и был его безусловным почитателем. Оба режима возникли после военных антимонархических переворотов (в Египте в 1952 году, в Ливии в 1969 году). В обоих случаях авторитарная власть монарха была замещена еще более авторитарной властью «лидера революции». В обоих случаях эти революционные лидеры после незначительных колебаний и с учетом национальных специфик начали воспроизводить идеологическую модель Советского Союза в части взаимодействия государства и доминирующей политической партии. В СССР данная модель называлась «социалистической ориентацией». Поэтому советские лидеры считали данные режимы идеологически близкими и оказывали им разностороннюю поддержку.
Идеологическая база авторитарного режима, возникшего в Египте после переворота 1952 года, оформлялась примерно в течение десятилетия. Лидеру режима Гамалю Абдель Насеру потребовалась всего пара лет, чтобы, устранив конкурентов, стать единоличным правителем, и еще два-три года, чтобы определиться со своей внешнеполитической стратегией. После того как в 1956 году СССР поддержал Египет в ходе войны, связанной с национализацией Суэцкого канала, выбор лидера Египта был предрешен. Он стал заявлять о необходимости строительства социализма и социалистического государства по образцу СССР. Внешнеполитический выбор обусловил выбор идеологический.
Некоторые предпосылки для этого уже были. Изначально режим, установившийся в 1952 году, использовал сильные антианглийские настроения в египетском обществе. У многих египтян вызывало раздражение, что и после обретения политической независимости их страна оставалась в экономической зависимости от Великобритании, от британского и вообще европейского бизнеса. Отвечая этим настроениям, Насер национализировал не только Суэцкий канал, но и имущество сотен английских, а заодно и иных частных компаний. Вопрос, насколько эти мероприятия улучшили состояние экономики Египта, мы выносим за скобки. Но данный курс был обозначен как в Каире, так и в Москве как антиимпериалистический. В книге Насера «Философия революции» (1954 год) можно было найти обоснование этого курса, а также претензий Египта на лидерство в арабском и мусульманском мире. Панарабизм в ней рассматривался как форма антиимпериализма.