Но в условиях личной власти политический режим определяется не столько конституционными установлениями, сколько убеждениями и целеполаганиями политического моносубъекта. Очевидно, что эти убеждения и целеполагания обнаружили свое полное несовпадение с естественной философией Конституции. За прошедшие 15 лет все предусмотренные Конституцией механизмы народовластия были приведены в полную непригодность для их использования по назначению. Они тоже являются симулякрами политического режима, категорически не соответствующего духу и смыслу Конституции. Анализ состояния этого режима позволяет сделать единственно возможный вывод о его авторитарном характере, нуждающемся в постоянной искусственной пропагандистской поддержке.
Глава 11Авторитарные режимы прошлого и Российский политический режим: сходство и различия
В целом политический режим, сложившийся в России к концу второго десятилетия XXI века, не только воплотил в себе ряд уже хорошо знакомых нам из истории авторитаризма второй половины XX века признаков, но также выявил некоторые весьма специфические черты, связанные с разложением тоталитаризма, его медленным изживанием из общественной жизни со всеми его соблазнами и рецидивами. Достаточно длительный и многоступенчатый процесс формирования российского авторитарного режима явно отличает его от большинства подобных режимов, выраставших из первоначального акта противозаконного устранения предшествовавшей власти либо из отмены действовавшего конституционного порядка. В России после 1993 года политическая жизнь развивалась в формально конституционных рамках, и действие Конституции не прекращалось и не приостанавливалось. Выборы проводились регулярно, и представительные (законодательные) органы внешне вполне исправно функционировали. Но после 2003 года их реальная роль постепенно свелась практически к нулю, поскольку все основные решения принимались в президентской администрации.
Если искать тут какие-то исторические аналогии, то подобным образом политическая жизнь складывалась лишь в Мексике, где политический режим, обеспечивший фактическую монополию на власть одной группировки, сложился в ходе достаточно мирного процесса при формальном сохранении многопартийности и немногих независимых от власти, но маловлиятельных печатных изданий. Правда, в Мексике с середины 1930-х годов президенты могли избираться лишь на один срок, что обеспечивало сменяемость власти.
В то же время аналогии с нынешними политическими режимами в Беларуси и ряде стран Центральной Азии вполне очевидны и не требуют серьезных исторических изысканий. В этих странах процесс ослабления и выхолащивания демократических институтов при персонализации политических режимов также шел постепенно. Как и Российская Федерация, эти государства стали результатом распада Союза ССР и кризиса ряда институтов «советского» однопартийного режима. Но эти институты оказались воспроизводимы в новых условиях и в несколько иных формах.
Средства институционализации российского политического режима имеют довольно много общего с опытом подобных режимов второй половины XX века. Как в Индонезии, Бразилии, Парагвае, на Филиппинах 1960–70-х годов, власть главы государства (и его аппарата) была поставлена в Российской Федерации вне парламентского контроля при формальном сохранении парламента. Обе его палаты, как и парламенты названных государств, были сформированы в основном из лиц, совершенно лояльных главе государства.
Причем эта лояльность носит именно персональный характер, поскольку партийная принадлежность депутатов имеет в данном случае скорее символическое значение. Партийный бренд «Единой России» (как и бренд «Голкар» в Индонезии, Движение за новое общество на Филиппинах и т. п.) в реальности использовался именно как обозначение указанной персональной лояльности.
Так же как в Мексике, Бразилии и Индонезии, в России начала XXI века была создана декоративная партийная система, включающая в себя доминирующую партию, предсказуемо выигрывающую все выборы, и две (три) партии, выполняющие функции ее псевдооппозиционных спойлеров, не пытающиеся ставить под сомнение неограниченную власть главы государства как основу политического режима. До 2012 года создание новых политических партий было предельно затруднено с помощью специального закона, почти дословно воспроизводящего ряд положений соответствующего мексиканского закона о минимальной численности политической партии, об обязательном создании и регистрации ее региональных отделений и т. д. Начиная с 2012 года после соответствующего решения ЕСПЧ порядок создания политических партий был облегчен, и пару лет спустя их стало уже около семи десятков. Тут российский политический режим оказался бы оригинален, если бы регистрация новых партий для участия в выборах по-прежнему не зависела бы от воли президентской администрации и если бы многие из новых партий не оказалась искусственными образованиями, созданными властными структурами исключительно для ослабления немногих реальных партий и для разрыва электорального поля. Поэтому основное политическое меню, сформированное примерно двумя десятилетиями раньше (партия власти — КП РФ — ЛДПР — «Справедливая Россия»), осталось без изменений.
При этом партии — «спарринг-партнеры» (или «партии-сателлиты») не были совершенно марионеточными, как партии в тоталитарных государствах (например, партии, входившие в Единый фронт в Китае, или Демократическая и Христианская партии в ГДР). В пределах достаточно узкого коридора возможностей они могли принимать самостоятельные решения. Подобным образом, например, действовала Партия национального обновления (АРЕНА) в Бразилии, которая представляла собой опору для генерала-диктатора, но вполне самостоятельно определяла свои предвыборные стратегии. Ее единственный оппонент на электоральном поле — Партия демократического действия, созданная отчасти искусственно, не была тем не менее лишена возможности вести борьбу за избирателей и могла даже наращивать свои результаты[47].
Что касается судебной системы, то ее отношения с исполнительной ветвью власти в России развивались в рамках традиции, исключающей, по сути, независимость судебной власти. И хотя такая независимость официально-конституционно провозглашена, на деле судьи осознают себя представителями не обособленной ветви власти, но скорее единой властной корпорации, интересы которой они должны блюсти в первую очередь. Как уже отмечалось, подобные Сухарто, Филиппин под властью Маркоса, Сингапура под властью Ли Куан Ю, ряда других авторитарных государств[48].
При этом все же нужно отметить, что в период, связанный с началом судебной реформы в России, в 1990-е годы прошлого века, суды на какое-то время почувствовали себя реальной и самостоятельной ветвью власти. И, конечно же, этот период ознаменовался принятием целого ряда ярких судебных решений. Но устойчивая традиция судейской независимости не успела сформироваться — в начале 2000-х годов правящая группа создала специальные условия для постепенного возвращения судов под контроль исполнительной власти. К таким условиям, в частности, относился и порядок назначения и переназначения председателей (и заместителей председателей) судов, характер взаимоотношений председателей судов с рядовыми судьями и готовность квалификационных коллегий судей исполнять любые пожелания руководства.
Да, конечно, современное состояние российской судебной системы пока еще не привело к объему массовых репрессий сталинской поры или преследований политических оппонентов в Бразилии, Чили и Аргентине в 1970-е годы. Но точечные репрессии, связанные с давлением на конкретных лиц и через них на определенные социальные группы — это уже зафиксированная современная российская реальность. Но не всегда эти репрессии носят точечный характер. Цель власти — обеспечить полный контроль над экономическими ресурсами — привела к тому, что, по данным уполномоченного при Президенте Российской Федерации по защите прав предпринимателей (бизнес-омбудсмена), за последние 10 лет за экономические преступления было осуждено около 2,5 миллиона человек, большинство из которых — бизнесмены. «Ни одна социальная группа в России не подвергалась столь массовым преследованиям», — констатировал он[49]. Причем в этих уголовных делах часто нет потерпевших и всего набора элементов состава преступления, подтасованы цифры, факты и критерии оценки имущества.
Как и во всех авторитарных режимах второй половины XX века, в России был установлен жесткий контроль власти — как на федеральном, так и на региональном уровне — над наиболее популярными телеканалами. При этом несколько большей свободой (как в Мексике и Бразилии) все еще пользуются печатные издания. Правда, те из них, что решаются публиковать критику в адрес власти, крайне немногочисленны и находятся в очень уязвимом положении. Речь не идет о том, что им угрожает неминуемая ликвидация. Просто ряд изданий, пользовавшихся популярностью у определенной аудитории, но вызывавших раздражение власти, были поставлены под контроль лиц, близких к власти либо пользующихся ее доверием (например, газеты «Известия», «Коммерсантъ», «Ведомости», интернет-издание «Лента.ру» или даже медиахолдинги, такие как РБК).
Как и в большинстве авторитарных режимов (за исключением режимов в Чили и Сингапуре), в Российской Федерации представители правящей группы фактически контролируют наиболее важные и доходные экономические активы, насильственно изъяв их из частных рук и превратив в государственные компании, образовавшие в итоге гигантский государственный сектор экономики.
Отдельная подтема — роль и положение лидера авторитарного режима. Как уже говорилось, для его безусловного доминирования требуется соблюсти по крайней мере два условия. Во-первых, устранить с политической сцены всех возможных конкурентов и, во-вторых, обеспечить доминирование в медиапространстве. В этом пространстве допускается существование л