Мы должны учитывать возможность такого сценария, притом что нам представляется совершенно неизбежным возвращение на путь, ведущий к конституционному государству, — вследствие неизбежного кризиса режима личной власти.
Часть третьяИгра в наперстки с демократиейИмитационный характер современного авторитаризма
Глава 12Гибридный или имитационный?Дискуссия о современных политических режимах
Остановимся вначале на юридическом и политологическом подходах к исследованию. Известный французский политолог Морис Дюверже утверждал, что любая конституция рисует не одну, а множество схем правления, построение которых зависит от расстановки сил в данный момент, и что различные политические режимы могут функционировать в одних и тех же конституционных рамках. Так ли это? С одной стороны, такие примеры есть, и мы сами в современной России являемся тому живыми свидетелями-очевидцами. С другой стороны, Дюверже, автор многочисленных книг по конституционному праву и политическим наукам[52], официально отошел от чисто юридического метода исследования политической организации общества в сторону социологического подхода к политическим институтам и процессам. Во многом он был, по-видимому, прав. Тем не менее его утверждение не дает ответа на вопрос, действительно ли любая конституция позволяет властям произвольно манипулировать политическими режимами. Если любаято почему? Если не любая, то какая и вследствие чего это происходит? А быть может, манипуляции политическими режимами осуществляются вне конституционных рамок? Но тогда нам необходимы четкие признаки подобных явлении в целях их диагностики, прогноза и предотвращения.
Поэтому, используя определение Г. О’Доннелла и Ф. Шмиттера, утверждающих, что политический режим — это вся совокупность явных и неявных моделей, определяющих формы и каналы доступа к важнейшим управленческим позициям[53], мы все же попытаемся проанализировать влияние политических режимов на конституционную действительность.
В своем анализе политических режимов конституционалисты обычно не столь изящны, нежели политологи и чистые теоретики. У них другие задачи, более практического толка. И быть может, в этом анализе даже что-то умышленно опускается. Но при этом конституционалисты отталкиваются от главного — от принадлежности власти и способов ее осуществления. Причем зачастую даже без учета того, что написано в учредительных или высших нормативных документах. Вернее, с учетом, но только лишь для определения состояния их регулирующего воздействия. Мы практики. Мы хорошо понимаем, что бесполезно и невозможно рассматривать политический режим отдельно от всех остальных составляющих явления — формы правления и государственного устройства, поскольку только все эти три характеристики вместе позволяют создать наиболее достоверный портрет конкретного государства. И даже заранее предполагаем, что портрет этот вряд ли идеально впишется в уже существующие модели. Но надо ли при этом признавать теорию ошибочной и менять ее? Вряд ли. Поскольку общие посылки и типологии остаются верными, потому как они и не рассчитаны на детали, которые возникают в повседневной жизни государства и права. Да, наш подход иногда вызывает у нас самих некое подобие комплекса неполноценности, но ненадолго. Мы этот комплекс оставляем за скобками и идем вперед. И для нас вообще не принципиально, как все это называется. Нам важно, откуда исходит регулирующее воздействие (те самые формы и каналы доступа к управленческим решениям) и каким образом формируется государственная воля.
Таким образом, у нас, юристов, другой угол зрения. Мы сравниваем то, что закреплено нормативно, с тем, что происходит на самом деле (от юридического к фактическому состоянию). Мы пытаемся установить, как осуществляется конституционная трансформация, какие механизмы используются для искажения конституционных установлений, и прогнозируем развитие. Или, наоборот, анализируем фактическую принадлежность власти, выявляем симптомы и суть явлений, даем юридический прогноз и анализируем возможные последствия. То есть даем в руки политикам, которым хватает мудрости и мужества принимать во внимание мнение экспертов, инструментарий для понимания и корректировки действительности и ее защиты от негативных последствий. Потому что, как известно, предупрежден — значит вооружен.
Есть еще одна причина, по которой мы это делаем, — каждый ответственный ученый, владеющий профессиональным материалом и навыками его научного осмысления, не имеет права молчать, если в ходе этого анализа получает результаты, которые свидетельствуют об ошибках развития и о возможности кризисного развития ситуации. В противном случае он перестает быть ученым. Именно поэтому мы включили в наше исследование анализ состояния современного конституционного строя России. Ровно так, как было заявлено, — от юридического к фактическому.
То есть в качестве основного предмета лабораторного исследования нами предложен анализ российской конституционной трансформации. Мы выяснили, что за прошедшие с момента принятия действующей Конституции четверть века она далеко отошла от заложенных в ней принципов и смыслов. Настолько далеко, что эти принципы и смыслы в ряде случаев не просто перестали работать из-за искаженного правоприменения, но, по сути, превратились в свою противоположность с помощью подконституционного правового регулирования. Сама же Конституция практически не претерпела изменений. И, к сожалению, этот опыт, со всеми вытекающими из него последствиями, был воспринят (вплоть до калькирования) некоторыми нашими соседями, поскольку они привыкли рассматривать Россию в качестве ориентира для подражания.
Многолетняя системная трансформация конституционного и сопутствующего ему законодательства привела к серьезным искажениям политического режима. В итоге получился некий микс — внешне один, а по содержанию совершенно другой. И однажды эти изменения стали настолько очевидными, что называть такой режим демократическим стало просто невозможно. Всему же неназванному принято придумывать новые названия. Но это непросто — придумать название политическому режиму, в котором с формально-институциональной точки зрения присутствуют и многопартийность, и парламентаризм, и политическая конкуренция, и относительная свобода слова, и многие другие внешние и институциональные признаки, которые принято считать неотъемлемыми чертами демократических режимов. Как в таких условиях отделять зерна от плевел?
Видимо, именно поэтому в начале 2017 года разгорелся спор между известными российскими представителями политической науки. Инициировала его доцент Института общественных наук РАНХиГС Екатерина Шульман[54]. Позже в дискуссию вступили Григорий Голосов и Александр Морозов, Глеб Павловский[55], Алексей Чеснаков[56] и Элла Панеях[57].
Шульман начала обоснование своей позиции с публично заявленного пожелания венгерского премьер-министра Виктора Олбана построить в Венгрии нелиберальную демократию на российский манер, поскольку либеральная модель себя якобы исчерпала. Это заявление и стало точкой отсчета для рассуждения о современных мутациях политических режимов. А они, как и формы государств, действительно мутировали. По словам Шульман, появление имитационных демократий как гибридных политических режимов не результат порчи демократий неимитационных. Это плод прогресса нравов, который уже не позволяет применять насилие так широко и беспечно, как это было принято еще 50 лет назад. Если «лицемерие — дань, которую порок платит добродетели», то имитация — это налог, который диктатура платит демократии. Звучит красиво. Только вот диктатура несовместима с демократией, потому как при диктатуре демократии быть просто не может, равно как и наоборот.
И все же что-то такое в рассуждениях Шульман есть. Хотя бы то, что появление имитационных демократий не всегда есть процесс порчи демократий настоящих. Для некоторых стран и сегодня еще демократия является формой прогресса. Они демократию провозгласили, но пока находятся в процессе поиска путей ее достижения. А пути эти зачастую бывают весьма тернистыми и извилистыми. С поворотами, возвратами и даже ходьбой по кругу[58]. Четверть века, прошедшая со времени массового крушения тоталитарного социализма в Европе и Азии, для истории вообще не срок. Этот срок значим лишь для отдельной человеческой жизни, а в рамках всемирного процесса он всего лишь мгновение. За это время невозможно полностью изжить все прежние диктаторские стереотипы и представления. Видимо, именно поэтому имитация демократии вместо официального возврата к диктатуре воспринимается как прогресс. И заявление премьер-министра Венгрии о построении нелиберальной демократии — явление того же порядка.
Считается, что гибридный режим — это авторитаризм на новом историческом этапе. Все исследователи, называющие гибридный режим нелиберальной демократией или электоральным авторитаризмом, обращают внимание на одну его обязательную отличительную черту — декоративность демократических институтов. В таких режимах проходят выборы, но власть не меняется. Есть несколько телеканалов, но они говорят одно и то же. Существует оппозиция, которая на самом деле никому не оппонирует. А население гибридным режимам только мешает и создает дополнительные риски заветной мечте — несменяемости власти.
Да, действительно, гибридные политические режимы пока еще являются неустоявшимся предметом исследования. Их природа особенная. И поскольку исторический пессимизм всегда в моде, эту природу следует понимать хотя бы во избежание навязчивых исторических аналогий. Можно ли, например, вопреки устоявшимся стереотипам называть политический режим автократией, диктатурой или тиранией, если в стране есть хотя бы две партии и регулярные выборы? Или это все-таки «гибриды»?