ритории Российской Федерации» (статья 4 закона «О противодействии терроризму»), но его не было.
То есть буквально «за уши» пытались притянуть ситуацию хоть к какой-нибудь формулировке, в данном случае к формулировке закона «Об обороне». А она все равно никак не притягивалась, подводя нас к однозначному выводу о необоснованном использовании вооруженных сил за пределами России.
Даже весьма сомнительное Постановление Совета Федерации от 1 марта 2014 года № 48-СФ «Об использовании Вооруженных Сил Российской Федерации на территории Украины»[202] звучит намного корректнее. В нем сказано:
«Рассмотрев обращение Президента Российской Федерации и исходя из интересов безопасности жизни граждан Российской Федерации, наших соотечественников и личного состава воинского контингента Вооруженных Сил Российской Федерации, дислоцирующегося в соответствии с международным договором на территории Украины (Автономная Республика Крым), в соответствии с пунктом “г” части 1 статьи 102 Конституции Российской Федерации Совет Федерации Федерального Собрания Российской Федерации постановляет:
Дать согласие Президенту Российской Федерации на использование Вооруженных Сил Российской Федерации на территории Украины до нормализации общественно-политической обстановки в этой стране».
То есть пусть расплывчато и неполно, но здесь все же хоть как-то обозначены причины использования вооруженных сил, территория их действия и условия, при наступлении которых такое использование закончится.
Нарушение процедуры. Как бы ни менялась конституционная формула, как бы ни трансформировались основания, единственной процедурой рассмотрения Советом Федерации вопроса об использовании вооруженных сил за пределами России была и осталась процедура, установленная Законом о миротворцах. Все попытки свести вопрос к тому, что эта процедура относится только к случаям выполнения Россией своих международных обязательств и не распространяется на другие ситуации, — от лукавого. Другой процедуры нет, а значит, она, как единственно установленная, должна автоматически распространяться и на все иные случаи (по иным основаниям) использования вооруженного контингента за пределами страны, поскольку Конституция не проводит между такими основаниями различия.
В частности, в Законе о миротворцах сказано (статья 7), что предложение президента должно включать сведения о районе действий воинских формирований, об их задачах, общей численности, о типе и составе вооружений, подчиненности, сроке пребывания или порядке его продления, порядке замены и об условиях вывода, а также об устанавливаемых в соответствии с федеральными законами дополнительных гарантиях и компенсациях военнослужащим воинских формирований и членам их семей.
То есть запрос президента к Совету Федерации в обязательном порядке должен иметь не абстрактную отсылку к «общепризнанным принципам и нормам международного права», а четкий перечень сведений. Равно как и положительное решение Совета Федерации по предложению президента должно содержать те же сведения в полном объеме. Причем такая процедура подтверждена Определением Конституционного суда Российской Федерации[203].
Регламент Совета Федерации (пункт 3 статьи 45) требует, чтобы материалы по вопросу использования вооруженных сил за пределами территории России предоставлялись членам палаты до начала заседания. Однако СМИ утверждают, что 30 сентября 2015 года многие члены палаты узнали о проекте повестки дня только во время вступительного слова ее председателя В. И. Матвиенко. Не обнаружено никаких материалов по рассматриваемому вопросу и на сайте Совета Федерации.
В Регламенте (пункт 2 статьи 160) также говорится, что после получения Советом Федерации предложения президента председатель Совета Федерации незамедлительно отправляет его для дачи заключения в комитеты по обороне и безопасности и по международным делам. При созыве же внеочередного заседания Совета Федерации комитеты обязаны представлять свои заключения не позднее, чем за 24 часа до его начала (пункт 3 статьи 43). Но 30 сентября 2015 года заседания комитетов начались всего за час до заседания палаты, а это означает минимальную вероятность серьезного анализа выносимого на обсуждение вопроса.
Таким образом, анализируя порядок обращения президента и принятия Советом Федерации решения об использовании вооруженных сил за пределами России, мы видим последовательную конституционную трансформацию, осуществленную путем манипулирования процедурами в пользу внеконституционного перераспределения полномочий между ветвями власти. В описанной ситуации особенно наглядно продемонстрировано закручивание имитационной спирали, когда парламент-симулякр (в данном случае уже не Государственная Дума, а Совет Федерации) по собственной инициативе открыто имитирует парламентскую деятельность, отказываясь выполнять прямо предписанные ему Конституцией функции, а президент с помощью парламента-симулякра имитирует под конвенционную войну внешнее военное вмешательство для достижения своих политических целей. В результате такой имитации Россия смогла развязать серию войн и попала в крайне тяжелую международно-правовую и экономическую ситуацию.
Но, пожалуй, пора вернуться к самому термину «гибридная война». Звучит красиво и интригующе, особенно в сочетании с «гибридным режимом». Казалось бы, сами названия так элегантно свидетельствуют об их закономерной взаимосвязи. На самом деле это не совсем так. Мы уже в целом разобрались с термином «гибридный режим» и удостоверились, что сам он не вполне корректен по своей сущности. Режимы бывают демократическими и антидемократическими. Степень демократизма и антидемократизма вариативна. Демократии бывают устойчивыми и неполными (так называемыми ущербными), поскольку они только осваивают свой путь демократического развития. А недемократические режимы бывают явными и имитационными. Примерно так же и с войнами. Поэтому все же не «гибридные режимы — гибридные войны», а имитационные антидемократические режимы и гибридные войны. Хотя имитационный характер тоже этим войнам свойствен.
Как известно, гибридная война (англ. hybrid warfare) — это вид враждебных действий, при котором нападающая сторона не прибегает к классическому военному вторжению, а подавляет своего оппонента, используя сочетание скрытых операций, диверсий, кибервойны, а также оказывая поддержку повстанцам, действующим на территории противника. Такие войны известны с глубокой древности, хотя их технологии были другими. Например, старший аналитик Института безопасности Евросоюза Нису Попеску относит к методам гибридных войн в древности отравление колодцев и подкуп обороняющихся с тем, чтобы они открыли ворота крепости[204]. Троянский конь — это, пожалуй, один из самых ярких в истории примеров гибридной войны. На самом деле подавляющее большинство войн носят асимметричный характер, сочетающий в себе открытые и скрытые военные действия.
И все же, не вдаваясь в спор о военных терминах и определениях, понятных лишь специалистам, можно сказать, что «гибридная война» — это новое понятие. Сам термин впервые появился в британских и американских военных документах только в начале XXI века, а потом уже под него были подведены все подобные войны в истории[205]. Мало того, этот термин эволюционирует — в Европе сегодня обсуждают нечто именуемое «мультивекторной гибридной войной». Гибридная война, словно монстр Франкенштейна, преследует аналитиков, специализирующихся на России[206]. Депутаты Верховной рады Украины даже подумывают о том, чтобы ввести термин «гибридная война» в официальный законодательный лексикон вместе с термином «гибридное военное положение», поскольку ввести военное положение в условиях необъявленной войны нельзя, а термин «антитеррористическая операция» для сложившейся ситуации не подходит. Секретарь Совета национальной безопасности и обороны Украины Александр Турчинов убежден, что законодательство о военном положении, сформированное на основе представлений XX века о классической войне, устарело, и сегодня необходимо определить новый правовой формат, который будет учитывать «особенности гибридных агрессий»[207].
Однако главная новизна этого термина в том, что в ходе войн стало использоваться так называемое правдоподобное отрицание (plausible denial) — поведение, при котором нападающая сторона осуществляет стратегическую координацию указанных действий, сохраняя при этом возможность правдоподобного отрицания своей вовлеченности в конфликт или подводя этот конфликт под далекую от реальности, но правдоподобную основу (имитация легитимности). То есть речь идет уже не просто о военной тактической хитрости, а о секретной политической операции, которая отличается от открытых военных действий государства именно возможностью ее правдоподобного отрицания. Современные гибридные войны — это коррупционные[208] или политические войны в новых международно-правовых условиях. И можно попробовать провести уверенную параллель между такими войнами и имитационными недемократическими режимами, обнаружив в них причинно-следственную связь.
Как уже говорилось, до Первой мировой войны военная агрессия считалась законным методом осуществления государственной власти. Выработка международно-право-вых подходов к предотвращению войн и сохранению мира началась именно после ее окончания и мощно активизировалась в второй половине XX века, достигнув своего апогея к середине 1970-х годов. Во многом этому способствовала длившаяся почти 20 лет вьетнамская война, которая была войной гибридной. Сама по себе гражданская война во Вьетнаме вряд ли бы вылилась в такое длительное и кровопролитное противостояние, если бы противоборствующие стороны не были поддержаны двумя жестко конкурировавшими на тот момент сверхдержавами — СССР и США.