в долгах фермерам продать штату права на застройку. Фермер мог распоряжаться хозяйством только до тех пор, пока оно оставалось сельским.
Поделив жизнь между двумя странами, я всегда относился с тревогой к державной инициативе, которая — что одну, что другую — привела, например, к войне в Афганистане. Привыкнув не доверять государству, когда оно берется творить добро (зла ведь никто не хочет), я отношусь к власти, как к автодорожной полиции, от которой чаще ждешь штрафа, чем помощи.
Но тут, на небольшой территории, удачно окаймленной морем, я своими глазами видел, как умный закон преобразовывал реальность к лучшему — не отходя от кассы. Разумная политика спасла земледельческий Лонг-Айленд. Более того, она вырастила следующее поколение фермеров, сумевших дождаться обогатившей их перемены. Ею стала аграрная революция, которая не только вернула в кулинарный обиход сугубо местный продукт, но и придала ему высокий престиж и достойную цену.
В среднем каждый товар, прежде чем попасть в супермаркет, путешествует 700 миль. Неудивительно, что он — средний. Устав есть привозное и безвкусное, богатая Америка отправилась за едой туда, где она растет. Поход за сезонным съестным преобразовал ландшафт острова. Самой нарядной его частью вновь стала сельская идиллия: пестрый базар, поле с трактором, тучная корова, ухоженная лошадь, красный амбар. Сегодня, рекламируя недвижимость, маклеры хвастаются соседством фермы не меньше, чем видом на море.
— Да, — сказал я девице, — у вас был умный прадед.
— Почему был? — удивилась она. — Есть, ему — 98. У нас пять поколений живут под одной крышей.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/2154.html
* * *
Вкус и мера - Общество
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=2166&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
Редакция «Новой газеты» приносит глубокие соболезнования редактору отдела культуры Ольге Тимофеевой в связи со смертью мужа — известного переводчика Владимира Харитонова.
Главная из всех заслуг Харитонова перед отечественной словесностью — Сол Беллоу. Последний и самый русский из всех американцев, он явился своим «Герцогом» в Володином переводе.
Надеюсь, об этом не забудет следующее поколение читателей, когда оно научится любить эту мудрую прозу. Но мне от этого не легче. Умер друг, с которым мы 20 лет так мирно беседовали, как будто вокруг нас не бесчинствовала история.
Помимо всего прочего, Володя был энциклопедистом. Представляете, что в голове у человека, который исправляет энциклопедии? Мы с ним составляли хорошую пару: я хотел все знать, он — знал. Например, про кремлевские звезды или о погребальном обряде староверов, но больше всего я любил слушать его рассказы про великих предшественников. Однажды мы всю ночь просидели с Володей на даче, обсуждая гениального Франковского.
У англичан Харитонов тоже любил XVIII век и знал его интимно, как родной. Его комментарии к Филдингу можно издавать отдельной книгой: живой портрет страны, которую, на зависть другим, прозвали «старой и доброй».
Совсем иначе Харитонов переводил Ивлина Во, его сверстников и соперников. Володя любил их оптом, но цедил в розницу.
— Кто у тебя в планах? — спросил я его однажды.
— Тебе нравится проза Форда Мэддокса Форда?
— Еще бы! — соврал я.
— Вот почему я бы хотел перевести роман его брата.
Харитонову импонировала довоенная Британия: империя на выхлопе. Да и сам он казался питомцем своих любимых авторов. Ему шел плед, легкая лень, самоирония — манеры джентльмена-ученого, только вместо трубки проклятая «Прима». У англичан Харитонов слыл бы любителем, у американцев — профессионалом, у русских он считался просто мастером. В переводе Володя шел за самим Голышевым, другом и коллегой. Неудивительно, что только этих двоих удостоили неслыханной чести — сборниками текстов, объединенных не страной, не темой, а именем переводчика.
Володин сборник я снял с полки дареных книг, где осиротевших томов становится все больше. Только под этой обложкой могли собраться барочно-избыточный Томас Вулф, приподнятый Фитцджеральд, циничный Ивлин Во, мягкий Сароян. Чтобы каждый остался собой, переводчику надо исчезнуть. Принеся в жертву индивидуальность, он выбирает перо по чужой руке. Но это не значит, что у хорошего переводчика нет своего стиля. Он, конечно, есть: вкус да мера.
Своих учеников, а их наберется на школу, Володя учил верному тону — как, не утратив естественности, идти по краю, не срываясь в отечественное просторечие «чувих» и «бабок». Харитонов владел тактом — абсолютным, как слух скрипача. Его переводы говорят по-русски, не позволяя нам забыть об иностранном оригинале. И все же, читая Харитонова, я никогда не перевожу слова или шутки обратно на английский. Володина работа звучит по-русски органично, ибо он переводил не только смысл, но и звук. В поисках уникального, как пульс, ритма Володя прислушивался к автору и умел сохранить чужой голос на своей странице. Именно поэтому ее можно читать вслух. Это легко проверить: Харитонов расставил ударения в незнакомых — армянских — именах и названиях у того же Сарояна. Такое внимание лестно для автора, бесценно для читателя и уже слишком редко встречается. Теперь — тем более.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/2166.html
* * *
Летнее чтиво - Общество - Новая Газета
Общество / Выпуск № 82 от 30 июля 2010 г.
Приключенческие романы безнадежно устарели, именно поэтому их надо учиться читать заново. В них чувствуется прикосновение странной и непридуманной жизни. Это литература, выросшая до осязания. Это экзотика…
30.07.2010
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=2459