Первая и самая внятная глава книги описывает любовный эпизод, ненадолго соединивший героиню книги Флору-Лауру с ее любовником в чужом доме на одолженной постели. Эту, казалось бы, пошлую сцену Набоков насыщает теургической энергией. Входя в силовое поле акта, материальный мир наделяется жизненной — животной — силой. Автор постепенно, незаметно и сладострастно одушевляет вещи, дотрагивающиеся до женщины. Ее ридикюль становится «слепым черным щенком», в бауле лежат «сафьяновые ночные туфли, свернувшись, как в утробе», «все полотенца в ванной были из толстой, сыроватого вида рыхлой материи», у часов на запястье открывается «ониксовое око». Страсти оплодотворяет натюрморт, делая мертвую природу живой, а живую — мертвой. В центральный момент герой (и автор) овеществляет объект своего желания, создавая и тут же разнимая возлюбленную на части, как анатомическую куклу. «Словно накладывал на лицо маску, словно краской покрывал бока, словно передником облегал ее живот поцелуями... Ее худенькое послушное тело, ежели его перевернуть рукой, обнаруживало новые диковины — подвижные лопатки купаемого в ванне ребенка, балериний изгиб спины, узкие ягодицы двусмысленной неотразимой прелести». А чтобы у читателя не осталось сомнений при виде знакомого набоковского фетиша, в ход идет арифметика. «Груди этой двадцатичетырехлетней нетерпеливой красавицы... казались лет на десять моложе ее самой»: 24 — 10 = 14.
Построив книгу вокруг новой нимфетки, Набоков с неожиданной ясностью отвечает на проклятый вопрос. Что бы ни говорили интерпретаторы о символическом характере его эротики, для Набокова она — не средство, а цель. В литературе, объясняет он, не находится «выражение тому, что так редко удается передать современным описаниям соития, потому что они новорожденны и оттого обобщены, являясь как бы первичным организмом искусства».
У секса — не любви! — нет языка, ибо он лишен культурного контекста. Нам нечем описать то, что происходит за порогом (спальни), потому что в ней открывается целостный, нерасчленимый, невоспроизводимый в слове опыт. Пытаясь вновь изобразить его, Набоков выдает сокровенный секрет. Чтобы настоящая страсть стала книжной, чтобы Лаура совместилась со своим оригиналом, ее надо отождествить с «ненаписанной, наполовину написанной, переписанной трудной книгой».
Эту книгу Набоков писал до последнего дня.
P.S.17 ноября книга появилась на прилавках американских магазинов. Русский перевод выйдет в 20-х числах ноября. На обложке — богиня Флора с картины Боттичелли «Весна».
P.P.S.4 декабря на аукционе Christie’s будет представлена рукопись «Лауры», выставленная на продажу Дмитрием Набоковым…
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/42579.html
* * *
«Лишний человек звучит гордо» - Культура
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=42642&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
Как всегда у Бахчаняна, каламбур разрывается смехом и начинен философией. Лишнее — это свобода, и Вагрич берег ее всю жизнь, ибо был самым принципиальным человеком в истории искусства. Он был его рабом и хозяином. Покоряясь искусству, себе он оставлял свободу, деля ее только с любимой музой — женой Ирой. Бахчанян осознано и мужественно выбрал трудную и завидную судьбу. Он делал всегда, давайте повторим: всегда, только то, что хотел. Не было на него ни Политбюро, ни Папы.
В красном уголке харьковского завода «Поршень» вместо Ленина Вагрич создал оммаж Джексону Поллаку. Раздав рабочим дырявые ведра с разноцветной краской, он научил их весело метаться по линолеуму цеха до тех пор, пока пол не стал горизонтальной фреской в авангардном стиле дриппинг. Такого не было и в Америке.
Из Харькова Вагрича выгнали. В Москве он стал любимцем лучшей точки столицы — «Клуба 12 стульев» при «Литературной газете». Однажды на помощь редакции пришел майор. Его солдаты создали музей абсурдных вещей Бахчаняна. Среди них были, например, ножницы. Одно лезвие кончалось ложкой, другое — вилкой.
На Западе Вагрич вел себя не лучше: он не терпел ни насилия, включая коммерческое, ни влияния, особенно — дружеского. Довлатов, который к Вагричу относился трепетно, не хотел, чтобы тот оформлял ему книги. Он резонно опасался, что обложка забьет текст.
— Ну и что? — говорил Бахчанян. И, согласившись, мы выпустили журнал «Семь дней» — единственный орган, строившийся под иллюстрации, а не наоборот. Каждую неделю Вагрич приносил несколько дюжин работ, а мы уж ломали голову, что под них напечатать. Теперь эти номера собирают коллекционеры.
Вагричу все сходило с рук, потому что его на них носили. Общение с ним было праздником — вроде Первого мая: весна речи и труд языка. В гости Бахчанян приходил, как на гастроли, и чтобы не отпускать его подольше, я однажды придумал затеять на весь день мелкие пельмени. Каждый он сопровождал шуткой, острой и закрученной, словно штопор. А я мечтал, чтобы пельмени никогда не кончились.
Но такого не бывает. Вагрич умер. Как хотел.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/arts/42642.html
* * *
Шкала языка - Общество - Новая Газета
Общество / Выпуск № 126 от 13 ноября 2009 г.
Испортив зрение миниатюрным мастерством, мы не поймем рассчитанных на эпос классиков. Их надо читать не в очках, а с биноклем…
13.11.2009
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=42680&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">