Дорога, однако, неуклонно сужалась. Сперва исчезла разделительная полоса, потом — обочина, затем — канавы. Мы ехали по лесу, и ветви цеплялись за фары. Но навигатор уверенно сокращал расстояние до цели, а когда жена выражала озабоченность, я отвлекал ее сведениями из ученой монографии, проштудированной до отъезда.
— В Шамборе, — говорил я, — 400 комнат и сокровищ без счету. Франциск I считался законодателем мод, и кавалеры носили на танцах составные шелковые шоссы цвета крамуази.
— Крамуази, — завороженно повторила жена, но тут все испортила чайка. Ей нечего было делать вдали от трех морей, в самом центре Франции.
— Перелетная, — объявил я с лживой уверенностью, но со мной уже не разговаривали.
Между тем, как торжественно объявил навигатор, мы достигли места своего назначения. В любом случае дальше ехать было некуда, потому что тропа обрывалась в болоте. Из него высовывался невысокий столбик с названием Chambord. Буквы, включая немую, совпадали, но замком не пахло.
— Нечто похожее королю Артуру устроила Фата-Моргана, — попытался я разрядить обстановку, но она не разряжалась. Тогда я вылез из-за руля и отправился за помощью в единственное строение, составлявшее Шамбор. Оно напоминало изрядный курятник и являлось, если верить вывеске, мэрией. Во дворе стоял старик с вилами. Он с таким восторгом смотрел в нашу сторону, что у меня зародилось подозрение: иностранцев здесь не было с войны.
— Шамбор? — спросил я его по-французски.
— Шамбор, — согласился он.
— Шато? — продолжил я беседу.
— Сhвteau?! — с восхищением переспросил он и пошел за женой.
Когда мы разворачивались, они все еще хохотали. Только выбравшись на шоссе, мы узнали, что уехали от замка на 300 километров к северу. Зато до Гавра — рукой подать.
— Хорошо, хоть в Англию не проскочили, — робко пошутил я, не рассчитывая на ответ. Навигатора тоже никто не слушал. Благодаря ему я узнал, что во Франции есть два очень разных, хоть и пишутся они одинаково, Шамбора. Хорошо еще, что на обратном пути у нас было вдоволь времени, чтобы решить, какой из них настоящий.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/42972.html
* * *
Встречи с буддой - Общество
Общество / Выпуск № 115 от 16 октября 2009 г.
На днях умер человек, повлиявший на меня больше всех встреченных в Америке. Возможно, потому что он был буддой
16.10.2009
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=43087&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
«Учеников я учу одному, — сказал он, — заткнуться, посидеть тихо, ни о чем не думая. Все, кроме нас, это умеют, даже колибри или бабочки. Только люди не останавливаются и во сне».
Все началось с того, что в сорок лет, заразившись модным кризисом зрелости, я отправился за лечением в дзен-буддийский монастырь, расположенный в Катскильских горах. Адрес был выбран случайно (если такое возможно), но результат себя оправдал. Что выяснилось после двух дней трудов и медитаций, когда каждого новичка принял в своей келье настоятель Джон Дайдо Лури.
Первый американец, возглавивший дзен-буддийский монастырь, бродил по двору в джинсах, грубых башмаках и бейсбольной кепке. Высокий, костлявый, загорелый, он казался своим среди местных рыбаков, охотников и ветеранов. Когда монах прикуривал, я увидел на его запястье чернильный якорь. В 16 лет, подделав год рождения, Лури сбежал из дома (скучный город Джерси-сити, по другую сторону от Нью-Йорка) в морские пехотинцы. После войны он стал физиком, занимался спектральным анализом, затем ушел из науки в искусство, фотографировал, выставлялся в музеях, опять ушел, на этот раз в буддизм, и, наконец, основал монастырь на склоне горы Тремпер. Но татуировка осталась. Она чуть не помешала Лури стать настоятелем: в Японии, где Лури экзаменовали дзенские авторитеты, наколки носят только бандиты из якудзы. С тех пор, приезжая на Восток, Дайдо (так его все называют в монастыре) заклеивал синий якорь пластырем.
В зале для медитации настоятель выглядел иначе. Босиком, в черной робе, с огромным, как у Шкловского, бритым черепом, он восседал в позе лотоса на укутанном шелком помосте. В одной руке — ритуальная чашка чая, в другой — особая мухобойка, древний символ монастырской власти. Наследник 25-вековой традиции, он отвечал на вопросы страждущих.
— Вряд ли, — заранее объяснили мне, — Дайдо поможет разбогатеть или жениться. Представьте себе, что у вас есть шанс спросить о главном самого Будду.
Придя в ужас от перспективы, я полдня бродил по заснеженным горам, пытаясь в одной фразе сформулировать свои претензии к жизни. Труднее всего оказалось составить вопрос, на который не знаешь ответа. Окончательно окоченев, я сдался обстоятельствам.
— Я пишу всю жизнь, — путано начал я, оставшись наедине с Дайдо, — но слова перестают много значить, как только они оказываются на бумаге.
Настоятель до обидного быстро согласился.
— Конечно, — мягко сказал он, — слова — иллюзия, но реальны стоящие за ними чувства.
Тут он неожиданно и страшно заорал что-то нечленораздельное. Я отшатнулся в ужасе.
— Вот видите, — опять спокойно продолжил он, — даже звуком можно оскорбить, но словом можно передать и любовь.
Озадаченный аудиенцией, я вновь побрел в уже темные горы. На морозе до меня наконец дошло сказанное: пиши о том, что любишь, надеясь разделить радость с другими.
С тех пор я не делал ничего другого и стал часто бывать в монастыре Дайдо.
В буддийском монастыре нет ничего пугающего, но странностей хватает. Подъем — в 3.30, зимой, правда, в четыре. Монахи (и монахини) ежедневно бреют головы, ходят в робах, зовут себя японскими именами, жгут курения, составляют букеты и безмерно уважают своего настоятеля. Их жизнь трудно назвать затворнической, потому что все силы уходят на густой поток паломников. Взъерошенную толпу встречает маленький гипсовый будда под большим американским флагом. Ему все равно, где сидеть. Собственно, к этому и сводится его учение. Будда ведь не отвечает на мучающий нас вопрос: есть ли Бог, и если нет, то — почему? Он не говорит, что с нами будет на том свете или даже на этом. Будду вообще не интересуют частности, ему хватает общей картины, но и о ней ничего определенного сказать нельзя.
Вернее, можно. В монастыре — мириады книг, разъясняющих буддийские истины на всех языках с картинками. Но для новичка они вполне бесполезны, и библиотеку запирают от гостей, чтоб не вводить в соблазн интеллектуального запоя. Учиться в монастыре приходится самому — как ходить или плавать.
— «Если ты встретил Будду — убей его», — цитирует Дайдо прежних монахов, — ибо даже он тебе не поможет.
Буддизм ведь не теория, а практика, в которой от сверхъестественного — одно усердие. С ударом диковинного гонга вы входите в зал для медитаций, садитесь на удобную подушку, распрямляете плечи, кладете одну ладонь в другую и фокусируете взгляд полуприкрытых глаз на стенке. 45 минут спустя разминаете быстрой ходьбой ноги и усаживаетесь на второй урок.
Со стороны это все равно что смотреть, как краска сохнет. Тем не менее весь буддизм вмещается в эти тихие полтора часа. Остальное — каменные истуканы, шафранные наряды и трогательные предания — всего лишь древняя экзотическая оправа, к которой можно отнестись с уважением, иронией или безразличием. Все это совершенно не важно — как цвет операционного стола. Важно только то, что происходит в медитации, во время которой не происходит ничего. Мудрость сосредоточена не в том, что ты делаешь, а в том, чего не делаешь. Поэтому так трудны уроки недеяния, в чем может убедиться каждый, найдя пустой угол.