Здесь, однако, никто и не торопился. Время для них прекратило свое течение век назад, когда расположенная в глухом углу, между Вермонтом и Массачусетсом, деревня шейкеров Хэнкок, окончательно обезлюдев, стала достоянием ряженых. Одни были родственниками умерших, другие — писали диссертации об их наследстве.
Самые интересные музеи Америки — те, где нет экспонатов. Это — выкраденные из настоящего оазисы любовно восстановленной истории. Лавочки, церкви, школы, тюрьмы, питейные дома, верфи, конторы. Здесь пекут хлеб по рецептам с «Мэйфлауэр», говорят на елизаветинском английском, распускают слухи о конфедератах, а президента Рузвельта фамильярно называют Тедди. Дороже всего в здешних домах — гвозди (железо!), газеты тут выходят раз в год, моды не меняются никогда. Устроив такой заповедник прошлого, ученый персонал с женами, детьми и домочадцами ведет здесь щепетильно воскрешенную жизнь, устраивая зевакам парад старинных ремесел, демонстрацию допотопных обычаев, выставку отживших нравов. Несмотря на бесспорную экзотичность музеев-аттракционов, это, в сущности, огороженное забором пространство будней. Индейских, как в Теннесси, колониальных, как в Вирджинии, фронтьерских, как в Неваде, или викторианских, как в Коннектикуте. Банальность, вроде сработанной доктором наук бочки, возводится в музейное достоинство. При этом теряет всякий смысл драгоценное для музея различие оригинала с копией: выставляется процесс, не что, а — как.
Среди «музеев образа жизни» деревня шейкеров Хэнкок — самый странный и по-своему соблазнительный уголок Америки из всех, где мне доводилось бывать. Шейкеры, которых в России издавна называют трясунами, — религиозная секта, перебравшаяся из Англии в Америку. Вот что о них велеречиво рассказывает источник столетней давности: «Эта религиозная конфессия была основана Матерью Энн Ли, прибывшей в Нью-Йорк из Англии с семью последователями в 1774-м. Они верили в равенство мужчины и женщины, а также всех рас и национальностей. Сообщества трясунов-шейкеров выращивали и делали почти все, в чем они нуждались. Имущество их было общим. И они не верили в брак».
Зато они верили, что второе пришествие Христа состоялось, что матушка Энн Ли — его земное воплощение, что Царство Божие уже наступило и трясуны первыми вкусили от его плодов. Попросту говоря, шейкеры верили, что живут в раю. Их мир был совершенным и завершенным. Он не нуждался в будущем, а значит, в детях: в раю, говорил Христос, не женятся. Поэтому шейкеры жили в целибате, соблюдая строгое разделение полов. Только танцевали они вместе — в кружок, по многу часов, на каждом богослужении. Отсюда и название.
— Почему все-таки трясуны? — спросил я у румяной поварихи, решившись оторвать ее от сложной стряпни.
Мне показалось, что вопрос ее смутил, но она ответила, как учили, вежливо улыбнувшись.
— Танцы такие.
— Покажите, — не отставал я.
Поняв, что от меня не избавиться, она отставила варево с чугунной плиты и запела один из тех десяти тысяч духовных гимнов, которыми трясуны наградили музыкальную традицию Америки.
Дойдя до умилительного места, девушка опустила руки вниз и потрясла кистями.
— Так стряхивают грехи.
Потом она подняла руки и опять потрясла ими.
— Так провожают душу на небеса.
Повторяя простые па, она кружилась все быстрее, тряслась все сильнее, дышала все тяжелее, и лицо ее становилось все счастливее.
Сперва богослужение у шейкеров было открытым — так вербовали новых сторонников, но когда выяснилось, что молитвы, песни и танцы приводят к трансу, пускать стали только своих, опасаясь преследований. Без новых адептов секта не могла долго протянуть. Сегодня в Америке осталась одна община — в штате Мэн. Живут в ней четыре человека.
Порядок был манифестацией Бога для шейкеров. Они верили, что обитать в раю должно быть легко и просто, как внутри больших часов, какими они видели Вселенную. «Колхоз» трясунов бесперебойно производил счастье, ибо они вели всегда одинаковую и потому предсказуемую жизнь, которая находила себе выражение в предельно рациональном устройстве быта.
Все жители Хэнкока делили многоэтажное общежитие с гигантскими окнами, чтобы экономить на свечах. В ярко-желтых (чтобы светлее) спальнях стояли широкие койки вдоль занавешенных для тепла кирпичных стен. Больница, оборудованная сидячими ваннами. Аптека с лекарственными растениями, которыми шейкеры славились на всю страну. Для духовных упражнений — синяя, как небо, молитвенная зала без признаков мебели. Трапезная вмещала всю общину, в период расцвета — человек двести. Длинные столы, стулья с низками спинками, чтобы проще поднимать, когда пол моют. Есть полагалось молча, поэтому на каждых четырех человек ставился поднос со столовыми приборами, включая солонку, — чтобы не надо было ничего просить у соседа. На обед уходило всего десять минут, но ели вкусно: каждое утро — яблочный пирог.
Та же экономия усилий и чистота линий отличает все хозяйство шейкеров. Они изобрели круглый скотный двор, чтобы проще кормить скотину, стиральную машину из дерева и овальные коробки, занимавшие меньше круглых места на полке. Их ремесло не терпело избытка — никаких украшений, узоров, ничего лишнего. Зато каждая без исключения вещь, вышедшая из шейкерской мастерской — метла, шкаф, те же знаменитые на всю Америку овальные коробки для мелочей, — сияет добротностью, «идеальностью»: лучше просто не сделать.
Дизайн шейкеров восхитил художников-модернистов и архитекторов-функционалистов, когда они открыли себе неожиданных предтеч в трясунах. И действительно: Хэнкок выглядит так, будто его построил Корбюзье пасторального века. Но в отличие от его развалившихся шедевров, изделия шейкеров сохранились в первозданном совершенстве и прелести. Как в дзене, столь созвучном практике шейкеров, красота здесь рождалась невольно — от брака утилитарной пользы со страстным усердием.
Сами шейкеры при этом не интересовались искусством, да и не знали его. Но благочестие труда вдохновляло все, что они делали. В том числе ту небольшую картину, которую мне удалось купить в Хэнкоке.
Шахматная рамка, тщательно загрунтованный холст, а на нем чисто-красное яблоко с зеленым листком. Написанное честно и прямо, оно светится изнутри и приковывает взгляд. Сразу видно, что это — праяблоко, первое и единственное. Наверное, так выглядел плод с Древа познания. Но жившие в строгом безбрачии шейкеры не познали его вкуса. Поэтому они, собственно говоря, и вымерли. Жалко.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/37441.html
* * *
Дары волхвов - Общество - Новая Газета
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=37535&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
Морозным вечером мы повезли друзей из провинции смотреть рождественский город. С набережной нас прогнал ветер, от которого мы решили укрыться в самых старых кварталах Нью-Йорка — кривых и узких улочках, окружавших базарную площадь.
Тут-то они и полезли — из всех дверей, щелей и закоулков. С каждой стороны к елке стекались Санта-Клаусы. Сосчитать их было нельзя, объяснить — тем более. Словно красные лемминги, они брели, ослепленные общей, но непонятной целью. Колонны пьяных Дедов Морозов туго заполняли переулки. Слабые шли обнявшись, сильные пихались ватными животами, остальные наступали друг другу на ноги в декоративных валенках. Это было Рождество — на марше. Я сумел опознать в толпе анклавы азиатов и африканцев. Как некогда — волхвы, они представляли все стороны света. Тут за спиной раздалась дружная дробь копыт.
«Олени!» — осенило меня, но вместо них из-за угла выскочило полсотни пикантных Снегурочек в коротких полушубках, цокающих высокими каблуками по сохранившейся только в этой части Америки булыжной мостовой.
— Откуда вы все взялись? — спросил я, отбив от стада самую покладистую.
— С Северного полюса, откуда же еще? — надменно ответила она и ускакала за подружками.
— Santa-Сon, — наконец сжалился над нами полицейский. — Фестиваль такой, интернетский. Они — ничего, когда в бороды не блюют.
Я увязался за алой волной, вполне безобидно буянившей в городе, пока не разобрался, чего мне в них не хватало: подарков!
Санта-Клаус на самообслуживании — с бутылкой, но без мешка.
В таком обличии, впрочем, он лучше вписывался в сегодняшнюю экономику, норовящую каждого превратить в скрягу Скруджа.
Две трети американцев уже объявили, что потратят на подарки меньше обычного. Для страны это — плохая новость, для детей — обидная, для всех — рискованная. В декабре всякий американец, включая атеистов и агностиков, ходит со списком людей, о которых он редко и без желания вспоминает в более спокойное время года.
Дело в том, что помимо праздника любви и добра, Рождество еще и национальный день блата. Традиция и коррупция советуют нам подкупить каждого, от кого мы зависим круглый год. Государство с этим борется: официальных лиц — от учителей до президентов — одаривать нельзя. Даже на почте запретили мои конфеты. Зато в частной сфере — чем больше, тем лучше, и попробуй забыть.
Послушный неписаным законам, я сую в конверт двадцатку парню, привозящему мне «Нью-Йорк таймс», — чтобы он, швыряя на крыльцо килограммовую газету, не промахнулся и не сломал три наши и без того капризные розы. Механику, честно и благородно, что великая редкость, починяющему мою машину, положена дорогая водка, тем более что я сам научил его пить — закусывая, но не разбавляя. Хозяину одесской лавки «Самовар» пойдет книжка «Русская кухня в изгнании» — чтобы не забыл позвонить, когда будет готовить фаршированную рыбу. Еще есть мясник, оставляющий мне почки для рассольника, рыбник, хранящий лососевые головы на заливное, зеленщик из корейский лавки, владеющий редкой в наших краях редькой, дворник, который из всех английских слов твердо знает только «Christmas», медсестра, ухаживающая за