Худший из них — «Хаммер», самая уродливая машина по эту сторону от танка, от которого она мало отличается. «Хаммеру» не нужна дорога, ибо он может катиться по любой, включая лунную, поверхности. Однако до Луны далеко, и большая часть «Хаммеров» принадлежит биржевым маклерам. Поэтому чаще всего эти монстры (я про машины) стоят в манхэттенских пробках, напрасно съедая бензин и отравляя последний воздух.
Летом, когда нефть стоила в три раза дороже, я стоял в очереди на автостанции рядом с заправлявшимся «Хаммером». Цифры в окошечке мелькали, будто счет шел на песеты, а не на доллары. После первой сотни я злорадно взглянул на шофера. Молодой и глупый, он еще улыбался, но уже делано.
«Хаммер» — автомобильная виагра. Но вместо того чтобы избавить от сомнений, она обнажает их. Чем больше автомобиль, тем мельче сидящая в ней личность. Поэтому растянутые, как гармошка, лимузины арендуют школьники на выпускной вечер: у них еще все впереди и им трудно наполнить салон даже в складчину.
Долгие годы Детройт, автомобильная столица Америки, паразитировал на национальном комплексе неполноценности, от которого страну вылечила дороговизна. Когда цена на бензин добралась до четырех долларов за галлон, внедорожники стали бросать и подкидывать — продавать их было уже некому.
Нельзя сказать, что детройтская тройка не видела, куда все идет. Она просто не верила, считая, что с большими машинами американцев связывают вечные патриархальные узы, а с маленькими — ветреное либеральное увлечение. Возможно, так и есть. И страна, переждав трудные времена, еще вернется к своим домашним самосвалам. Но сейчас будущее, особенно после того как Вашингтон, вроде греческого «бога из машины», готов вложить в него 15 миллиардов, выглядит совсем иначе.
— Кризис, — говорят экономисты, — слишком дорог, чтобы не использовать его по назначению.
О том, каким оно — назначение — может быть, говорит пример компании General Motors, как раз этой осенью отметившей свое столетие. У юбиляра, славного прежде всего «Кадиллаками» (они до сих пор считаются непреложным знаком богатства в Китае), было много звездных часов. Незадолго до войны инженеры GM создали автоматическую трансмиссию, что радикально упростило управление машиной и усадило за руль женщин, удвоив число водителей в стране. В 60-е фирма продавала 51% всех автомобилей в Америке. Сегодня GM, потеряв за три последних года больше 70 миллиардов, выпросил денег у Вашингтона. Они нужны, чтобы спасти уже готовую к продаже в 2010 году судьбоносную новинку — электрический автомобиль «Вольт», который заряжается от обыкновенной домашней розетки. Такой машине не нужен бензин, а электричества она расходует меньше, чем холодильник на кухне.
Если Америке окажется по карману такая машина, она, став панацеей и лозунгом, сможет смыть грязное пятно с нашей экологической совести и геополитической карты. Успешный электрический автомобиль способен радикально изменить расклад сил, упразднив геологические преимущества, которые кормят и дразнят нефтяные режимы.
— Каменный век, — тревожно сказал по этому поводу саудовский принц, — кончился отнюдь не потому, что не осталось камней.
И это верно, потому что прогресс, как жизнь, идет не только окольными путями, но иногда и вспять. Я, скажем, в ответ на автомобильный кризис сделал, что мог: купил четвертый велосипед. Теперь у меня есть горный — для гор, спортивный — для равнин, гибридный — для покупок и трехколесный — для жены, которая только на таком и умеет ездить.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/37622.html
* * *
Почему я за Обаму - Политика
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=38196&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
Сегодня кандидаты молчат: агитировать уже поздно, голосовать еще рано. Первая пауза в двухлетней кампании позволяет вместо них поговорить о себе. Ведь по-настоящему я знаю, что творится в голове лишь одного избирателя. Чтобы разобраться с ним, мне придется начать сначала.
В Англии, где среднего американца часто считают мускулистым братом-второгодником, все американские выборы называют «абортными». Это объясняется тем, что вопрос об искусственном прекращении беременности рано или поздно оказывается в центре полемики кандидатов даже тогда, когда среди них нет женщин. Такой – отвлекающий – маневр применял еще Ганнибал, но республиканская партия довела эту стратегию до совершенства. Ее драматургия предвыборной кампании строится на побочном сюжете, который постепенно вымещает главный со сцены. Этим американские выборы напоминают авангардный театр. Если главным героем в «Гамлете» оказывается Лаэрт, то это – инверсия трагедии, если Розенкранц – ее перверсия. В американской политике, как и в пьесе Тома Стоппарда, смена перспективы позволяет говорить о своем, не меняя обстоятельств места и времени.
За 30 американских лет я уже привык к тому, что каждый четвертый год страна оказывается на краю пропасти, которой вчера не было, а завтра не будет. В разгар предвыборной борьбы внезапно, как Хоттабыч из кувшина, выползает проблема, из-за которой избиратели бросаются друг на друга, хрипя и давясь от ярости. Эмоциональный заряд всегда обратно пропорционален важности темы. Больными всегда оказываются вопросы эзотерические, схоластические, экзотические и не имеющие никакого отношения к реальной жизни. Ну, скажем, можно ли сжигать американские флаги? Следует ли обсуждать интимные вопросы с теми гомосексуалистами, которые служат в армии? Правда ли, что человек произошел от обезьяны? Разрешено ли однополым жениться? Ну и, конечно, всегда актуальными остаются аборты, о которых подробно высказаться обязан каждый политик.
Ни одна президентская кампания не решила ни одну из этих проблем (кроме флагов, которые научились делать несгораемыми), что и неважно. В сущности, это – искусство для искусства, вопросы без ответов, предвыборные коаны. Их задача – занять нас отвлеченными силлогизмами. На них можно было бы не обращать внимания вовсе, если бы на них не обращали внимания избиратели, определяющие не только свою, но и мою судьбу.
Другими словами, моя долгая распря с республиканцами началась с мелочей, ибо исторический фундамент у нас общий: нам не нравится манера государства вмешиваться в не свои дела.
– Если правительство тебе все дает, – говорят республиканцы, – то оно может все и отнять.
Зная это на собственном опыте, мой отец вступил в республиканскую партию, как только добрался до Америки. Он слишком долго жил в стране, где государство граничило, с кем хотело, решало, сколько стоит масло, и назначало Исаева главным, а Бродского – местечковым поэтом. Неудивительно, что отец прельстился партией, которая ему торжественно обещала, что государства будет меньше.
Я понимал его правоту не только умом, но и бумажником. Считается, что власть республиканцев выгодна среднему классу, который получает от Вашингтона меньше, чем ему дает. Остальные американцы, впрочем, тоже не любят своего правительства, ибо оно, как всякое другое, мешает им жить, как хочется, – без налогов и чиновников. Подогревая эту врожденную антипатию, республиканцы говорят, что рвутся к власти, чтобы свести ее на нет. Демократы просто рвутся к власти. Однако различий между двумя позициями меньше, чем кажется, потому что, добравшись до Белого дома, каждая партия поступает не как обещала, а как получится – затевает войну и тратит чужие деньги.
Другое дело, что последние восемь лет республиканцы делают это с особым азартом. К тому же они выдают свои партийные приоритеты – от той же войны до тех же абортов – за американские. Такая подмена кажется мне рискованной, потому что патриотический аргумент нужен только неумелой власти. Всякий раз, когда я вижу американский флаг на лацкане кандидата, мне хочется проверить оценки в его дипломе. Конечно, риторической возбудимостью страдают и их соперники. Но они хотя бы не учат меня жить и молиться.
Это еще не причина, для того чтобы голосовать за Обаму, но завтра я это все же сделаю.
Я пойду голосовать за Обаму не потому, что его план действий кажется мне намного лучше. Я не верю ни одному кандидату, твердо зная, что никто из них не сможет сделать все, что обещал. Политика нужна не для того, чтобы решать проблемы, а для того, чтобы жить с нерешенными.
Я пойду голосовать за Обаму даже не потому, что он сам мне больше нравится. Маккейн – идеалист, патриций, американская знать в лучшем смысле этого слова, вроде Сципионов. Ему бы я доверил прошлое, но не будущее. Маккейн лучше знает, каким он хочет видеть мир. Зато Обама лучше знает, каким мир хочет видеть Америку, и это значит, что у них больше шансов договориться.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/politics/38196.html
* * *
Логос водки - Общество - Новая Газета
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=38262&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
У поэмы «Москва — Петушки» — гениальная судьба: ее все знают. Фольклорный характер придает столь условные черты автору, что все, но особенно — незнакомые, называют Венедикта Ерофеева именем персонажа: Веничка. Нам трудно поверить, что за ним стоял настоящий, а не вымышленный, вроде Козьмы Пруткова, писатель. Веничка будто бы соткался из пропитанного парами алкоголя советского воздуха, материализовался из той фантасмагорической атмосферы, в которой вольно дышала лишь его проза. Но я знаю, что это не так, потому что видел Ерофеева, правда, только в гробу.