В пятницу, 11 мая 1990-го, впервые после 13 американских лет, мы с Вайлем прилетели в Москву, договорившись, наконец, познакомиться с любимым писателем, но успели лишь к похоронам. Даже мертвый, Ерофеев поражал внешностью: славянский витязь. Его отпевали в церкви, вокруг которой толпился столичный бомонд вперемежку с друзьями, алкашами, нищими. Сцена отдавала передвижниками, но в книгах Ерофеева архаики было еще больше. Его стилю был свойствен средневековый синкретизм. Высокое и низкое тут еще не разделено, а среднего нет вовсе. Поэтому и ерофеевские герои — всегда люмпены, юродивые, безумцы. Их социальная убогость — отправная точка: отречение от мира — условие проникновения в суть вещей. В пьесе «Вальпургиева ночь» автор вывел целую галерею таких персонажей. Им, отрезанным от действительности стенами сумасшедшего дома, отданы все значащие слова в пьесе. Врачи и санитары суть призраки, мнимые хозяева жизни. В их руках сосредоточена мирская власть, но они не способны к духовному экстазу, которым живут пациенты, называющие себя «високосными людьми».
Ерофеев — сам такой. Автор глубокий и темный, он обрушивает на читателя громаду хаоса, загадочного, как все живое. У Ерофеева нет здравого смысла, логики, закона и порядка. Пренебрегая злобой дня, Веничка всегда смотрел в корень: человек как место встречи всех планов бытия.
Ерофеев никогда не был за границей, чего не скажешь о его поэме. В Америке я впервые столкнулся с ней в 1979-м. В Новой Англии тогда проходил фестиваль советского нонконформистского искусства. Его гвоздем была инсценировка «Петушков». Если не брать в расчет не упомянутую в тексте «Смирновскую», постановку можно было назвать адекватной. Удалась даже Женщина трудной судьбы со стальными зубами — а ведь такой персонаж нечасто встречается в Массачусетсе. Объяснить это можно было только тем, что консультантом университетского театра выступил Алексей Хвостенко. Богемный художник, драматург, певец и поэт, он лучше других мог объяснить симпатичным американским студентам, что такое «Слеза комсомолки», как и зачем закусывать выменем херес, а главное — почему в этой книге столько пьют.
Водка — ось ерофеевского творчества. Поэтому ее не надо оправдывать — она сама оправдывает текст. Алкоголь — стержень, на который нанизан сюжет. Герой проходит все ступени опьянения — от первого спасительного глотка до мучительного отсутствия последнего, от утренней закрытости магазина до вечерней, от похмельного возрождения до трезвой смерти. В строгом соответствии этому пути выстраивается и композиционная канва. По мере продвижения к Петушкам наращиваются элементы бреда, абсурда. Мир вокруг клубится, реальность замыкается на болезненном сознании героя. Но эта клинически достоверная картина описывает лишь внешнюю сторону опьянения. Есть и другая.
Венедикт Ерофеев — исследователь метафизики пьянства. Алкоголь у него — концентрат инобытия. Опьянение — способ вырваться на свободу, стать — буквально — не от мира сего. Каждый глоток расплавляет заржавевшие структуры нашего мира, возвращая его к аморфности, к той плодотворной протоплазме, где вещи и явления существуют лишь в потенции. Омытый водкой мир рождается заново — и автор зовет нас на крестины. Отсюда — то ощущение полноты и свежести жизни, которое заряжает читателя.
В этом экстатическом восторге заключена самая сокровенная из множества тайн этой книги — ее противоречащий сюжету оптимизм. Как бы трагична ни была поэма Ерофеева, она наполняет нас радостью. Рождение нового мира происходит в каждой строке, каждом слове поэмы. Главное — бесконечный, неостановимый поток истинно вольной речи, освобожденной от причинно-следственных связей, от ответственности за смысл и последовательность.
Ерофеев вызывает из небытия случайные, как непредсказуемая икота, совпадения. Здесь все со всем рифмуется. В каждой строчке — кипит и роится зачатая водкой небывалая словесная материя. Например, так: «Мне как феномену присущ самовозрастающий логос». «Логос» — это одновременно слово и смысл слова, органическое, цельное знание, включающее в себя анализ и интуицию, разум и чувство. У Венички логос «самовозрастает», то есть Ерофеев сеет слова, из которых, как из зерна, произрастают смыслы. Он только сеятель, собирать жатву читателям. И каков будет урожай, зависит от нас — толкователей, послушников, адептов, переводящих существующую в потенциальном поле поэму на обычный язык.
Перевод неизбежно обедняет текст. Вкладывая смысл в Веничкино словоблудие, мы возвращаемся из его протеичного, еще неостывшего мира в наш — уже холодный и однозначный. В момент перевода теряются чудесные свойства ерофеевской речи, способной преображать трезвый мир в пьяный. Зато такого — переведенного — Веничку легче приобщить к лику святых русской литературы. В ее святцах он занял место рядом с Есениным, Высоцким. Щедро растративший себя гений, невоплощенный и непонятый, — таким Ерофеев входит в мартиролог отечественной словесности.
Беда в том, что, обнаруживая в «Петушках» трагедию, мы теряем комедию. Причем — какую! Не хуже «Горе от ума», которая тоже разошлась на пословицы.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/society/38262.html
* * *
Черным по белому - Политика
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=38286&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
В «Записных книжках» Довлатова есть фраза, которую он услышал на боксерском матче: «Чернокожего спортсмена можно узнать по голубой каемке на трусах». Эта цитата вертелась у меня в голове во время всех президентских дебатов, потому что Обама и впрямь заставил Америку забыть о цвете своей кожи. За 20 месяцев кампании он так примелькался на экране, что мы перестали обращать внимание: кандидат не хуже других, разве что уши смешные.
На самом деле за этим стоит историческое достижение. Обама — не первый чернокожий претендент на пост президента, он — первый, кто не делает из этого проблемы. Отказавшись представлять угнетенное меньшинство, Обама вынес расу за скобки дискурса: раз он не говорит о неграх, и нам не положено. Но мы все-таки поговорим.
За проведенную в Америке треть века лицемерие стало моей второй натурой — необходимой и естественной. Пожалуй, это лучшее, что можно сказать о политической корректности. Не умея дельно отвечать на все больные вопросы взаимного бытия, она убирает их с поверхности, надеясь, что раз с глаз долой, так и из сердца вон.
Это не совсем ложь, но и не вся правда. С тех пор как негры стали афроамерикан-цами, многое изменилось. Гарлем перестал считаться трущобами (Билл Клинтон снял там себе офис). Постепенно сравнялись средние доходы белых и черных семей (другое дело, что процент последних куда меньше, чем первых). Тем не менее мне довелось бывать в церквах и школах, где белого лица не видели поколениями. Черные и белые живут в Америке похоже, но по-разному. Работают, скажем, вместе, а отдыхают врозь.
Обо всем этом, однако, вы не узнаете из газет, которые исповедуют бескомпромиссный расовый дальтонизм — как все приличные люди. Встречаются, конечно, и неприличные. Со мной такое было однажды, много лет назад и в Северной Каролине. Местная тетка, узнав, что мы из Нью-Йорка, с ужасом спросила у сына: «Как же ты в одну школу с ниггерами ходишь?»
Я так испугался, что до сих пор никому не рассказывал, ибо даже чужой расизм оставляет пятно на репутации размером с Аляску. Ляпнуть про негров в Америке очень стыдно. Просто не знаю, с чем сравнить. Разве что напиться в гостях у невесты или отобедать с Жириновским. Скрывая свои худшие чувства даже от себя, американцы не скажут, что думают, — никогда и никому, начиная, конечно, с социологов. Стараясь казаться лучше, им все врут с особым азартом. Согласно опросам общественного мнения, четыре пятых американцев говорят, что пьют диетическое пиво, но только 20 процентов покупают его на самом деле.
В этом главное препятствие Барака Обамы на пути к Белому дому. В политике оно называется «Фактор Брэдли», по имени первого чернокожего мэра Чикаго. Опережая белого соперника на шесть процентов, он все равно проиграл ему, потому что избиратели обещали одно, а сделали другое.
За две недели до выборов Обама тоже лидирует во всех опросах общественного мнения — и тоже процентов на шесть. Ситуация на его стороне: девять из десяти американцев считают, что страна под управлением республиканского Белого дома идет не туда, куда им бы хотелось. Рейтинг Буша лишь чуть выше, чем был у Никсона перед тем, как его собрались подвергнуть импичменту. Казалось бы, кандидат Демократической партии, к тому же победивший на всех дебатах, уже не может проиграть. Обама не только обещает, но и перечисляет перемены, он выглядит как президент и ведет себя не хуже. И все же дотошный и искусный анализ Стэнфордского университета показывает, что, будь Обама белым, за него проголосовали бы больше избирателей — на все те же шесть процентов.
Речь не идет об идейных расистах, которые ни при каких условиях не поддержат чернокожего кандидата. Таких всего 10 процентов, и они уже полвека не голосуют за демократов. Зато 50 процентов остальных американцев (и черных, и белых) подвержены расизму бессознательному, неуправляемому, бескорыстному, оставляющему вместо чувства вины легкий привкус недоверия.
Я знаю, потому что сам такой. Меня не смущает раса Обамы до тех пор, пока он ею не пользуется. А такое бывало. Красивая и умная Мишель Обама за 300 тысяч в год следила за тем, чтобы выгодные контракты доставались обойденным в других отношениях меньшинствам. Сам Обама вел университетский семинар, объясняя юристам-аспирантам, как обнаружить дискриминацию и побороть ее. В том, что будущая президентская чета сражалась за восстановление исторической справедливости, еще нет греха, но сомнения остаются.