Меня смущает, когда профессией становится раса, происхождение, вера, национальность или сексуальная ориентация. Возможно, потому, что в жизни мне нередко доводилось встречать профессиональных евреев, профессиональных русских, профессиональных христиан, а также гомосексуальных поэтов, писавших всегда об одном и том же. Поскольку я вырос в стране, где классовое сознание заменяло человеческое, мне не нравится, когда личность выражает себя с помощью любой группы…
«Вот так, — перебивает меня политически корректный внутренний голос, — и работает подсознательный расизм. Ты рационализируешь предрассудки, чтобы найти повод проголосовать за кандидата одного с тобой цвета».
В этом, впрочем, я тоже не уверен. Особенно после того, как на недавнем митинге сторонников Маккейна к нему подошла немолодая дама в красном (цвет республиканцев) платье и, доверительно склонившись к своему герою, сказала:
— Сенатор, ну как я могу доверять Обаме? Он же — араб!
— Нет, мэм, — светясь от благородства, ответил Маккейн. — Обама — не араб, а приличный, семейный человек.
«Господи, что он несет», — подумал я и отложил окончательный выбор до первого вторника после первого понедельника.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/politics/38286.html
* * *
Зашить карманы - Политика - Новая Газета
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=38422&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
91 год он держался прямо, шел твердо и говорил громко, потому что сам ничего не слышал. Показывая свои немереные владения, занимающие лакомую часть дорогого штата Коннектикут, он вел меня через сад и лес к холму с мраморным амфитеатром.
- В 30-е, - объяснил он, - я решил помочь пораженной безработицей стране и построить ей античный театр по образцу афинского. Мрамор пришлось выписать из Италии, рабочих - тоже, и до спектаклей дело не дошло. Но остались руины красивого замысла и - еще один курьезный анекдот про Великую депрессию.
Она в Америке не обошла ни богатых, ни бедных. Став семейным преданием всей страны, она оставила шрам на душе и вошла в состав национальной памяти. Американцы вспоминают о Великой депрессии, как в России - о сталинском терроре: непонятный и незаслуженный катаклизм, природу которого не объяснишь постороннему, да и себе - не очень.
О том, как и почему экономика гигантской страны в одночасье сократилась на треть, написаны библиотеки. И это пугает, потому что собранные там книги противоречат друг другу. Сходятся они, пожалуй, только в психологических причинах кризиса.
Зная по прежнему опыту, что в больную пору рынок больше всего пугает бездействие, власти сейчас принимают решительные меры, суть которых не в мерах, а в решительности. Финансы держатся на честном слове, и нам должен его дать тот, кому мы поверим.
К этому, собственно, стремительно и неожиданно и свелась вся президентская кампания. Если бы кандидаты были нормальными людьми, крах Уолл-стрита показался бы им нечестным выпадом судьбы. Но нормальные люди не рвутся в президенты, а те, кто этого добивается, втайне жаждут кризисов, ибо, лишь разрешив их, они добиваются места в истории.
Эта незатейливая, но убедительная мысль озарила меня, когда я услышал, как горячо и искренне Билл Клинтон жаловался на то, что 11 сентября Буш, а не он сидел в Белом доме. Другой бы радовался…
У Маккейна с Обамой, впрочем, нет выбора: от них хотят одного - чтобы это кончилось. Кандидаты говорят о разном, но обещают одно: спасти страну - не дать, как это было в Великую депрессию, финансовому кризису превратиться в экономический. Ирак и Иран, бензин и Россия, климат и медицина - все отошло в сторону ради новостей с биржи. Мало кто их понимает по-настоящему, но все умеют если не считать, то читать: беда особенно впечатляет, когда она выражена цифрами. Реагируя на кризис, претенденты в надежде успокоить истеричку-биржу ведут себя так, как будто они уже попали в Белый дом: оба предупреждают об опасности, оба уверяют, что она не смертельная, но только в том случае, если мы сделаем правильный выбор. Это не так просто, ибо в сенате претенденты голосуют одинаково, избирателям обещают одно и то же, друг друга обвиняют в одних и тех же грехах, и оба не говорят главного: не что делать, а кто виноват.
Проще всего валить на банкиров. В Америке их ненавидят, как и всюду. Наверное, поделом. Но ни один банк в целом мире не может заставить вас взять в нем заем. Для этого, как в танго, нужна пара. Одержимые алчностью банки виноваты в излишней доверчивости: они слишком охотно одалживали деньги тем, кто не мог расплатиться. Но если кандидаты в президенты охотно говорят о том, кто давал, то о том, кто брал, они также охотно молчат. И понятно почему. Совет, который кандидаты должны были бы дать своим избирателям - зашить карманы и жить по средствам, - не понравится народу. А в американской политике народ, как в советском учебнике, всегда прав. Избиратель - тот же покупатель, поэтому с ним не спорят - ему льстят, его утешают, от него утаивают его же слабости.
Одна из них - безудержный оптимизм, который создал Америку и вовлек ее в нынешний кризис. Американцы свято верят, что завтра будет лучше, чем сегодня, поэтому уже сейчас можно жить лучше, чем вчера. Говорят, что на каждый заработанный доллар средний американец тратит доллар и двадцать центов. Этим все объясняется: Америка живет в долг - давно, обстоятельно и со вкусом.
На эту вакханалию кредита я смотрю со стороны и с восхищением. На то, чтобы приобщиться к их вере, у меня ушло 15 лет. Только собрав четверть стоимости дома, мы купили его, взяв недостающее в банке. Сперва долг приводил меня в ужас - сумма требовала двух строчек прописью и напоминала государственный бюджет небольшой постсоветской республики.
Американцы, однако, в отличие от нас непуганая раса. В Старом Свете мы привыкли ждать худшего и редко ошибались в прогнозах. Но в Америке прогресс - не гипотеза, а религия. Здесь все всегда рослотерритория, население, заработки. Мы копим на будущее, они занимают в счет его. Кредит расширяет экономику, которая кормит кредит. Попав в это колесо, американцы в нем вертятся - с удовольствием и с благословения правительства. Сразу после 11 сентября Буш предложил настоящим патриотам отправиться за покупками. Что все и сделали, за исключением моего това-рища-технофоба.
- Для Америки, - говорит он, - мы с женой - страшнее Бен Ладена: у нас холодильник 52-го года, телефон с вертящимся циферблатом, а компьютера нет вовсе.
Source URL: http://www.novayagazeta.ru/politics/38422.html
* * *
Все, что Обама знает, Маккейн уже забыл - Политика
<img src="http://www.novayagazeta.ru/views_counter/?id=38574&class=NovayaGazeta::Content::Article" width="0" height="0">
Экономика не является точной наукой.Это ясно уже потому, что экономисты грубо и резко противоречатдруг другу. С арифметикой такого небывает. Но если в ученом мире споры решают цифры и доказательства, то в экономическом - слухи, власть и психология.
Деньги, как утверждал в своей натурфило-софии Бродский, - пятая стихия. И управлять ею так же сложно, как остальными четырьмя, только еще труднее. Ведь тут мы имеем дело с нервной фантазией, опасным предрассудком, бестелесной абстракцией. Разве может нормальный человек представить себе те полтора триллиона долларов, которые потеряла американская биржа в этот понедельник? Или тем более внятно объяснить, куда они делись, откуда взялись, а главное - когда вернутся. Все, кто пытался мне это объяснить, так кричали друг на друга, что я выключил звук в телевизоре. Именно так - внемую - знатоки советуют следить за президентскими дебатами. Всю по-настоящему важную информацию человек выдает нам невольно, не открывая рта. Язык пытается отвлечь нас от правды, но жест, поза, гримаса выдают подноготную. Во всяком случае, с тех пор, как появился телевизор. Если бы его придумали раньше, чем радио, утверждал Маршалл Мак-Люэн, мир бы не знал Ленина и Гитлера. Дело в том, что, по его терминологии, телевизор -холодная медия, он не терпит идеологических скандалов. Опытный политик ведет себя в студии, как труп в морге. Он не позволяет себе впадать в раж, зная, что экран предательски преувеличивает эмоции, выдавая темперамент за истерику и шепот - за крик.
С физиогномической точки зрения на дебатах Маккейн проигрывает в сдержанности.Обама невозмутим и спокоен, может быть - чересчур. Он бесстрастно пережидает атаки и слишком педантично на них отвечает - не торопясь, сухо, вдаваясь в подробности, будто с кафедры.
Зато Маккейн реагирует на соперника всеми фибрами души и мышцами тела. Слушая Обаму, он недоверчиво ухмыляется, возводит глаза к потолку, разводит руками от удивления и передергивает плечами от неудовольствия. Пританцовывая от нетерпения, Маккейн ждет своей очереди врезаться в склоку с таким азартом, что посторонним становится неловко следить за этой пляской гнева и пристрастия. Хуже, что Маккейн, что уже все заметили, никак не может себя заставить посмотреть в глаза Обаме. Из этого следует, что Маккейну больше бы подошел взрослый противник - сверстник и ветеран, вроде Джона Керри.
Вынужденный терпеть того соперника,которого ему выбрали демократы, Маккейн каждую фразу начинает, как наш эмигрант в разговоре с американцами, - словами: «You don't understand». Обама, говорит Маккейн, не понимает, как и кем делается политика, что такое мир и зачем война, чего хочет средний американец и кого ему нужно слушаться. В ответ Барак Обама говорит что положено. Приводит цифры, цитаты, прогнозы. Но диалог не получается, турнир выходит вымученным, как дуэль, в которой противникам вручили заведомо разное оружие. Маккейну стыдно спорить с Обамой, как учителю с бывшим учеником, пусть и ставшим теперь профессором. Все, что Обама знает, Маккейн уже забыл. Один живет заемным умом, другой - своим прошлым. У них нет ничего общего, включая страну, за право управлять которой они бьются на глазах публики.