Только куда же ехать Лигариду? Кому он теперь нужен был? Через полтора года Лигарид из Киева снова пожаловался великому государю «на горестное жизни своей состояние».
Хотя Иерусалимский патриарх Досифей, писал он, и разрешил его по просьбе Алексея Михайловича, но требует подарка, а коли бы подарок был, так Лигарид и от Константинопольского патриарха добыл бы разрешение от проклятия. Но и этим мольбам не внял Алексей Михайлович. И позабыл тогда Лигарид о русском невежестве, начал предрекать в своих посланиях Алексею Михайловичу, что освободит тот греков от турок и овладеет Константинополем, захлопотал о присоединении Валахии к России.
Но в Москве хорошо помнили, во что царской казне обошлись устроенные Лигаридом уроки вселенских учителей, и дипломатические инициативы Лигарида поспешили пресечь самым решительным образом. Немедленно увезли его в Москву, где и держали под строгим домашним арестом. Только через несколько лет снят был арест. Попытался было предложить Лигарид свои услуги в составлении писем римским кардиналам, но ему велели уезжать. На этот раз на дорогу ему было дано всего пятьдесят рублей. И снова только до Киева и добрался митрополит-авантюрист.
В Киеве и умер в нищете этот человек, приезд которого в Россию святитель Филарет Московский назвал несчастьем Русской Церкви. Умер, собрав за свою бурную жизнь, наверное, самую большую коллекцию анафем. Его проклинали патриархи Парфений Второй, Мефодий, Паисий, Нектарий. Проклинали в Константинополе и Иерусалиме. Кажется, только русские патриархи и позабыли проклясть Лигарида. Недосуг им было. Другие заботы одолевали...
5
И в 1669 году конец света тоже не наступил. А ждать-то его ждали. Крестьяне целыми деревнями снимались с мест и уходили в пустыни... Алексей Михайлович тоже ждал... Всё к тому шло. Какая-то непонятная болезнь поразила в этом году семейство государя. Рыхлело всё тело, грузно наливалось и расползалось под собственной тяжестью, так что уже и не чаял поправиться.
Смерть пришла в царскую семью в феврале 1669 года с рождением тринадцатого ребёнка. Вначале новорождённая Евдокия умерла, а следом и Мария Ильинична скончалась.
18 июня преставился царевич Семён. Потом — шестнадцатилетний Алексей, наследник престола.
Частенько смерть к великому государю наведываться стала. Видел Алексей Михайлович, что и оставшиеся сыновья Фёдор и Иван не крепки здоровьем.
В семье страшно было. В державе — ещё страшнее.
На юге бушевали воровские казаки Стеньки Разина. Уже не суда на Волге грабили, а большие города захватывали, как ляхи или басурманы!
В Астрахани — страх какой! — бояр и служилых людей предавали лютой казни. Одних с раската сбрасывали, других вверх ногами вешали, третьих на крюке, поддетом под ребро, умерщвляли. В Петров пост принуждали горожан мясо и молоко есть...
Встал на юге сатанинской силою Стенька Разин. Поднимались по Волге на стругах, город за городом брали. А на севере — тоже беда. Соловецкий монастырь восстал.
«Милосердный государь! — соловецкие монахи писали. — Помилуй нас, нищих своих богомольцев... Не вели преподобных Зосимы, Савватия, Германа и Филиппа предания нарушить и вели государь нам в том же предании быть, чтоб нам врознь не разбрестись и твоему богомолию, украйному и порубежному месту от безлюдства не запустеть».
Плакал государь, челобитие это читая. Всем сердцем, всей душою своей доброю милостивым хотел к богомольцам быть, да куда там... Антиохийский патриарх Макарий строгую грамоту с дороги прислал. Писал, что в России, как он заметил, много раскольников и противников не только между невеждами, но и среди священников.
«Вели их смирять и крепким наказанием наказывать!» — внушал патриарх.
Как ослушаться святейшего? Уже не скажешь сейчас, что самозванец он... Сам ведь Алексей Михайлович и хлопотал, столько денег потратив, каб на кафедре восстановить. Теперь чего же, теперь слушаться надо! Велик государь, вся сила у него, всё державное веление, но что сила тут? Лучше слезами, усердием и низостью пред Богом помысел чинить, чем силой и славой!
Вот ведь заварили кашу учителя вселенские, теперь и за сто лет не расхлебать будет! И что поделаешь? Покориться надо...
Плакал Алексей Михайлович, заливался слезами, войско на осаду Соловецкого монастыря снаряжая.
На севере — соловецкие монахи, на юге — Разин, вся Русь между Богом и дьяволом... Что делать?
Дементий Миныч Башмаков сказывал недавно, что у Разина в ватаге, что по Волге подымается, два струга идут чёрных. На одном, по слухам, мёртвый царевич Алексей плывёт, на другом — патриарх Никон, который в Ферапонтовом монастыре под замком сидит.
Над дикостью, над невежеством казачьим смеялся Дементий Миныч, а великому государю страшно было. Да и как не бояться, коли сын-мертвец и патриарх низвергнутый на чёрных стругах к Москве подымаются ...
Эх, Никон, Никон, друг ты собинной! Кто тебя, сиротину, спрашивал власти над боярами да над самим великим государем искать? Дороги ли мы пред Богом с тобою будем, коли живём так?
— Крепко ли заперт Никон? — спросил у Башмакова государь.
— Крепко, великий государь! — обнадёжил думный дьяк. — Никуды не вылезет.
И то добро. Надо, каб и Аввакуму со товарищи тоже добрую тюрьму сделали.
Доложил Башмаков, что хлопочут об этом. Когда привезли раскольников в Пустозерск, каждого в отдельную избу поместили, очистив избы те от хозяев. И сразу хлопотать о строительстве хорошей тюрьмы стали. Посланы тогда были воеводские памяти из Пустозерска о присылке весною по воде леса. Строго держат раскольников. Уже жалуются они, что еды «псам больше метают, а соли не дают совсем и одежишки нет. Ходят срамно и наго». Ну да тюрьма на то и тюрьма, чтоб в разум человек приходил.
— Побыстрее надо тюрьму хорошую для них выстроить... — снова повторил своё указание государь Алексей Михайлович. — И на Волгу, воров унять, тоже войско послать надобно.
— Послано уже... — отвечал Башмаков. — Боротянский там и Долгорукий, живо приструнят воров тех.
— Дай-то Бог... — рассеянно отвечал государь, думая о тюрьмах, которые надо бы для богомольцев своих выстроить. И Никон в Ферапонтовом монастыре Богу за него молился, и Аввакум в Пустозерске. И оба, хоть и ненавидели друг друга, а одно ему, государю, писали...
«Если неразумная запретительная клятва восточных патриархов осуждением русского Первосвятителя, наложенная на весь русский народ, не снимется, добра ждать нечего», — писал Никон.
«Царь-государь! Из темницы, яко из гроба, тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и вниди паки в первое своё благочестие, в нём же ты порождён еси и преже бывшими тебя благочестивыми цари, родители твои и прародители!» — предупреждал Аввакум.
И добра хотелось государю, и душу свою помиловать тоже хотелось. Но рыхлым, совсем рыхлым было тело. Гасло в нём всё. Разина страшно было. Макария страшно. Смерти...
— У батюшки-то, когда помирал, тоже всё шкворчало в брюхе... — прислушиваясь к шуму в своём животе, задумчиво сказал вечером государь.
— Нетто правда?! — подивилась карлица, позванная рассказать сказку. — Сказывали-то, будто на молитве батюшка твой, Царствие ему Небесное, преставился...
— На молитве?
Задумался государь, пытаясь вспомнить. Вроде и не столько годов прошло, а будто в другой жизни было. Там, где святой Елеазар Анзерский у Бога его, Алексея Михайловича, вымаливал. Где святой Савва Сторожевский явился, чтобы от медведя Алексея Михайловича спасти. Там ввинчивались в глубину поднебесья византийские соколы... Там, опустив глаза в длинных ресницах, стояла перед Алексеем Михайловичем красавица Евфимия... Там город за городом брали его войска и не было конца победам!
Заплакал государь, опустив голову, смотрел на своё опухшее от жира, рыхлеющее тело. Жалко было себя. Державу тоже жалко было. Православных жаль...
— Ох-хо-хо! — загоревала карлица. — Кручиноват ты, свет-государь стал! Жонку тебе найти надо. Печаль развеять, свет ты наш!
По простоте ляпнула карлица.
Ощупывая руками рыхлеющее, заплывшее жиром тело, ничего не ответил государь. С печалью размышлял, что никогда так равнодушно не думал о делах государственных, никогда так равнодушно не мыслил о Церкви своей Православной. Тягучими были мысли. Неподвижно стояли в голове. Уже и не пугался им Алексей Михайлович, царь всея России...
Так и не дождалась ответа карлица. Сама сообразила. Побежала к царевнам — сёстрам государя. Зашептались старые девы. Загулял шепоток по царским теремам. Государя женить — дело хорошее. Девок везти надо. Выбрать государю всея России самую здоровую, самую пригожую...
6
Тогда на Руси царицею могла стать любая девушка. Если, конечно, красотой уродилась. Если здоровье доброе. Если разум имеет. Если счастье ей государевыми очами улыбнётся...
И везли, везли на смотр девушек. Из Владимира везли и из Рязани. Из Новгорода и из Костромы. Вначале близкие царю бояре девиц смотрели, потом самому царю показывали. Которой отдаст государь платочек с колечком, той и быть невестой царя.
Всем девицам, которые были в приезде для выбору, роспись делалась...
Иевлева дочь Голохвастова Оксинья...
Смирнова дочь Демского Марфа...
Васильева дочь Векентьева Каптелина, живёт у головы московских стрельцов у Ивана Жидовинова...
Анна Кобылина, живёт у головы московских стрельцов у Ивана Мещеринова...
Марфа Апрелева, живёт у головы московских стрельцов у Юрья Лутохина...
Львова дочь Ляпунова Овдотья...
Князя Григорьева дочь Долгорукого княжна Анна...
Печатника Алмаза Ивановича внуки Анна да Настасья...
Тимофеева дочь Дубровского Анна...
Княж Михайловы дочери Гагарина, княжна Анна, княжна Марфа...
Матвеева дочь Мусина-Пушкина Парасковья...
Андреева дочь Дашкова...
Соломонида Редрикова...
Алексеева дочь Еропкина Настасья...
Елизарьевы дочери Уварова Домна да Авдотья...