ждать..." - "Я бы все равно пришел..." - "Это хорошо. Хорошо".... Она придвинулась к нему, присела на колени около: "Сними рубашку. Мокрый же весь. Замерз". Он со стоном приподнялся, протянул вверх руки. Прилипшая рубаха никак не хотела стягиваться. Она рванула, отлетела пуговица, больно резануло кисти. "Что у тебя с пальцами?.. Садись сюда...". Они теперь оба сидели за столом друг напротив друга. Светлана осторожно снимала мокрую черную марлю. Он только поскуливал, сжав зубы, чтобы потерпеть, да никак не удавалось - челюсть тряслась от выходящего наружу озноба. Она встала, из угла достала большой коричневый шерстяной платок. Накинула Глебу на плечи, пропустив под руки крест-накрест, завязала на спине: "Вот так лучше. Да?" "Д-да. Д-да",- простучал ответ... Вид его кистей был просто ужасен. Они распухли, порезы и ссадины разошлись, обнажив живое мясо, с которого сочилась кровь и сукровица. От этого зрелища ему стало очень себя жалко. Даже озноб стал проходить... Светлана, очевидно, неплохо ориентируясь в избушке, достала откуда-то маленькую чеплашку с темной, почти черной, густой жидкостью: "Это мумие. Только сегодня развела... Терпи!" А он опять заскулил, когда эта темно-коричневая жижа огненно протекла в ранки, затопал ногами. "Потерпи, пожалуйста, потерпи". Она поцеловала его в лоб. Как маленького... Потом откуда-то еще появилась белая чистая марля. Светлана смочила ее в мумие и принялась заматывать кисти заново...
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далеком,
Я буду тебе женой...
Почему она зашептала именно эту песню? Глеб окончательно раскис. А она продолжала чуть громче:
Там, в краю далеком,
Буду тебе сестрой...
"А! Вот откуда: моя Валькирия - жена и сестра".
- Ты долго шел. Я тебя с утра ждала. Ждала и ждала.
- Я спешил.
Светлана завязала узелочек на запястье второй руки. Вот и все...
- Посиди, потерпи. Это тебя не Юля задержала?.. Если очень болит, я сейчас самогона достану. Да? Будешь?
- Буду.
Светлана достала уже знакомую бутыль. Помаленьку плеснула по чашкам. Глеб:
- Чашки-то староверские. Нам, пожалуй, нельзя?
- Они теперь ничьи. А что ты видел?
- Свет.
- Смешно: я - Светлана.
После двух глотков он опять почувствовал, что взлетает.
- Ты куда? Сиди. Это у нее самогон на чем-то таком настоян.
Глеба сносило куда-то на сторону. Он вцепился в краешек стола, уронил голову и снизу посмотрел на Светлану. Она засмеялась. Потом достала гребень и начала расчесывать ему волосы.
Там, в краю далеком,
Есть у меня раба...
Глеба как ударило:
- Постой! Постой! Перестань: ты же сейчас уйдешь!
- Уйду.
- Не надо! Прошу тебя... я прошу тебя.
- Миленький ты мой... Да я же умру. Умру скоро! У меня же рак... Рак... А это - боль и смерть. Тьма. Ничто. И боль.
Она бросила гребень и теперь гладила голову Глеба ладонями:
- А я не хочу умирать. Не хочу. Ты слышишь? Я очень хочу жить. Хоть нищенкой на вокзале, но хочу. Я хочу ласкать своих детей. Мыть им головки. Целовать на ночь... Ведь я - мать. А мне даже грудью малыша кормить запретили... А я хочу! Как все... Ведь все имеют право - жить. И кормить грудью. О-а-а! Жить хочу! Жить!
Они уже стояли. И Светлана горько-горько рыдала у него на груди, царапая через платок плечи и мотая головой. А он, крепко обняв, раскачивал в объятьях и тоже тихонечко выл, выл.
- Ты слышишь меня? Слышишь? Я так люблю жизнь. Я даже родила, чтобы жить... Врачи обещали. Обещали... Он - я его не любила никогда... Но не могла отказать. Ты мне веришь? Я такая маленькая деревенская дурочка... Он страшный человек, ты его бойся! Он все про всех знает. Страшный... Ты мне веришь? Я ведь всегда любила только своих детей... И вот - тебя... А сейчас я умираю. Мне очень больно... Ты веришь? Ты - мой единственно любимый, мой самый добрый! О-а-а! Как же я хочу жить!..
Свеча догорела, фитиль завалился, и огонек утонул в расплавленной жиже. В темноте она вдруг оттолкнула его:
- Стой там... Я сама. Сама.
Светлана рванулась к двери, распахнула. Там, за порогом, уже не было и следа от прошедшей грозы. Сверху - качались звезды... Снизу - сильно и свежо пахло зеленью... Ручей шумел, но уже без той злой напористости. Изломанная лиственница, склонясь над избушкой, поскрипывала под падающими со звезд порывами ветра. Он подошел, стал вплотную сзади.
- Ты мне веришь? - она откинулась, прижалась спиной, закачав головой, вспенила волосы о его пересохшие губы. - Так веришь?
Глеб опять обнял ее. Что сказать? Что? Лучше бы он умер сам...
- Я тебя люблю.
Светлана опять тихо заплакала. Сдавленно зашептала:
- Я так тебя ждала... Так ждала... Почему ты опоздал?..
- Я спешил!
- Нет. Я тебя ждала целых десять лет. Где же ты был? Милый, где был?.. Если бы ты успел... Милый, почему? Почему? О-а-а! Я не хочу, не хочу умирать!.. Мне только тридцать два... Почему? Ну почему - я?! О-а-а! Милый, мой ты милый!..
Глеб целовал ее затылок, шею, плечи... Он повернул ее к себе лицом, опустился на колени и целовал руки, ноги. Землю возле ее ног... Да, да! Он опоздал! Он опоздал!..
- Нет, милый, нет! Встань. Слушай: я сейчас уйду... За мной придут. Они уже где-то рядом. Где-то совсем рядом... Не плачь! Ты же не обрекал своих детей не знать счастья? Так и я: я не хочу, чтобы меня видели мертвой, свою мать мертвой... Дети простят меня. И ты простишь - да?.. Тихо! Они давно меня звали. Каждый раз, как я приходила сюда... Но тогда я еще могла терпеть, а сейчас уже очень, очень больно. Сейчас уже постоянно нужны наркотики... Больно...
Она оттолкнула Глеба, оглянулась. Долго всматривалась в темноту. Он приподнялся, потянул за руку, и Светлана поцеловала его. Первый раз понастоящему. Как мужчину.
- Какие у тебя губы...
- Какие? Соленые? - Она вдруг засмеялась. - Я дура. И славно. Славно!..
Глеб продолжал стоять в проеме, а Светлана вышла в ночь....
- Они уже здесь...
Светлана все дальше отходила вверх по-над ручьем. Она отдалялась, а ее шепот звучал рядом, совсем рядом:
- Ты только не ходи за мной. Только не ходи: они заберут меня одну. Но все равно, я и там буду теперь навсегда счастлива: ты любишь меня... Я останусь счастлива, ибо тут у меня были мои дети и ты... Дети и ты... милый...
Неведомая сила плотно прижала плечи, уперлась в грудь, лоб. Страшная, твердая сила... Он только смотрел, как тоненькая фигурка отходила в темноту... Махнула ему рукой, махнула и - исчезла... Света...
Упор пропал. Но бег был как во сне: медленно-медленно нога отрывалась от земли, и колено поднималось вверх, чтобы распрямить, выбросить голень... Потом Глеб видел, как носок шел вперед и приближался к земле... "Боже мой, я не смогу, не смогу ее так догнать". Это же бег во сне... Через сон... Сон... Он спал, а она стояла перед ним: маленькая, совсем беззащитная. Любимая... Она протягивала ладонь с тонкой серебряной змейкой браслета: "Верни Котову. Я думала - он знает, что дарит. А он не знал. Прости его. Я ждала тебя".
...И сразу стало темно. Абсолютно. Вход в пещеру был где-то рядом, где-то в этих вот огромных валунах. Огромных мокрых валунах с разлапистым, жестким и мокрым папоротником в промежутках... Глеб осторожно пробирался между ними, на ощупь ища этот вход. Где-то здесь, здесь... Один круг- нет! второй побольше. Опять нет! Третий... Да где же вход, где? Он, кажется, заблудился. Нужно взобраться на камень. И осмотреться. Хоп! На скользкой вершине валуна его ударило и чуть не сбило порывом ветра, Глеб так и застыл на четвереньках. А когда распрямился - с противоположного камня на него в упор смотрели два красных горящих глаза. Секунду они поупирались, и в голове у Глеба все высохло. Словно от сильного вдоха нашатыря, мозг его разом отдал всю воду и сухим шершавым порошком осел на внутренних стенках черепа... Осталось только зрение. Совсем бездумное, совсем безучастное: Глеб просто видел, как кто-то огромным телом легко и без шума спрыгнул с камня вниз. Выпрямился во весь свой гигантский - не меньше трех метров - рост. Еще раз оглянулся на него своими излучающими красный свет глазами. И, сгорбясь, ушел в темноту...
Способность двигаться пришла с первым разрядом. Молния как сетью обвязала все видимое из ущелья небо. Треск! Основной удар приняла скалаотлетели камни. И еще где-то под ногами глухо загудело. Ага! Это отозвалась пещера. Этот "кто-то" был наверняка из нее. Это же где-то здесь, здесь! Значит, скорей туда - за ним... Еще разряд! Еще! Дождь снова захлестал сплошными жесткими струями. Развязал и сбил с Глеба платок. Он едва успел подхватил его, накинул на голову. Спрыгнул неудачно - голой спиной по камню... Но теперь плевать, вперед! Главное - вперед!.. Не уйдете. Эй! Красноглазые, не уйдете... Без меня не уйдете... "Света-а!" Глеб точно вышел на то место, куда скрылся "неизвестный". Но никакого входа там не было. Вспышка! Треск! Совсем ослепнув и оглохнув, он кружил и кружил между валунами, ощупывая каждый провал, каждую ямку, каждую щелочку... Нет. И здесь нет... И здесь... "Света-а! Где ты... где?.. Света-а!" Глеб уже сто раз обошел, обежал, ополз, ощупал этот проклятый пятачок. Каждую его пядь, каждый куст... Стоп! Нужно вернуться. И начать снова. Все снова.
Черная туча уплывала вниз, открывая зеленовато светлеющее от восточного края, но пока ярко-синее в зените небо. Она отползала, и растрепанные деревья освобождались, осторожно выпутываясь из ее косм. Еще немного... Последний, прощальный удар молнии - и там, в расщелине под ней, ярко вспыхнуло, загорелось! Почему Глеб понял, что это избушка? Почему? Неважно, но побежал к огню... Ручей стихал на глазах, там, где десять минут назад бурлило яростное месиво из воды, камней, песка и веток, теперь уже просто пузырилась почти мирная, нервно переваливающая мусор речушка. Перепрыгивая выброшенную былым потоком грязь, он выбежал на площадку: да, молния ударила в крышу, и та наполовину рухнула. Горела дальняя от реки стена. От мокрого дерева валил сильный, смешанный с паром белесый дым. Огонь удержался за счет внутренней сухой стены - окошко уютно светилось. "Сгорит, все теперь сгорит!" Глеб с ходу перепрыгнул на тот берег и открыл дверь. По глазам ударило жаром и едким дымом. И вылетел, пугающе метнулся под ноги и отрикошетил в темноту черный воющий комок - кошка! Беги, тварь, живи. Всем хочется... Так, а ему-то что теперь делать? Уж