– Глянь, глянь, – засмеялся Гришка, дёргая за рукав своего русского переводчика, – прямо как петух на навозной куче!
– Точно, – заржал переводчик, – истинный Бог, петух!
Сопровождавший их Баркхусен назидательно сдвинул брови, но ничего не сказал. Когда зашла речь о том, в какие деньги обходились аристократам богатые наряды, Баркхусен рассказал им, что во время войны мародёрство в шведской, да и в других европейских армиях, было распространено не только среди солдат, но и среди офицеров. Последние снимали с убитых и пленных врагов дорогие принадлежности туалета, предметы одежды и обувь, отмывали их при необходимости от крови и носили потом без всякого зазрения совести. Котошихин хотел было сказать, что это не по-христиански, но промолчал.
Простой люд был одет бедно, но чисто. Баркхусен и тут сподобился объяснить, что обычные небогатые горожане покупали на блошиных рынках ношеную одежду и обувь, ибо новое платье или башмаки были для них недоступны. Хозяйка дома перешивала и перелатывала свою одежду и одежду членов семьи до тех пор, пока она от ветхости не расползалась на части. Поэтому разница между простолюдином и дворянином сразу бросалась в глаза.
Баркхусен завёл разговор о том, как было устроено шведское государство. Он рассказал о том, что король правит в совете с правительством – Государственным советом и что по важным вопросам он собирает риксдаг и запрашивает мнение представителей четырёх сословий: дворян, духовенства, купцов и ремесленников и крестьян.
– Это что же – король советуется с подлыми людишками? – удивился Котошихин.
– Да, – подтвердил Баркхусен, – только они у нас называются иначе.
– Чудные дела твои, Господи! – воскликнул царский гонец. – А у нас цари советуются только с боярами, и только раз или два созвали в Москву лучших людей государства на Земский собор.
Баркхусен заинтересовался этим и стал подробно расспрашивать, как часто созывались Земские соборы, какие вопросы обсуждал с ним царь и в какой степени он прислушивается к мнению выборных представителей народа. Гришка в силу мер и своих скудных знаний давал пояснения.
Город располагался на острове, и, пройдя из конца в конец по Большой Новой улице, спутники вновь вышли к Слюссену, к перемычке, соединяющей Город с южным предместьем – Сёдермальмом. В этом месте южная протока Мэларена перекрывалась системой шлюзов, подпруживающих Мэларен и открывавшихся по четыре раза в день: в 6 и 9 часов утра, в полдень и в три часа пополудни. Гришка со своим спутником как раз застали один из этих моментов, и стоя на мосту, смотрели, как из-под ног вырывается поток воды и вливается в бездонное Солёное море.
Дорога пошла в гору. Поднявшись повыше, Котошихин оглянулся назад и увидел перед собою всю Стекольню.
– Прямо как у нас на Воробьёвых горах, – заметил он, стоя на краю высокого берега. – Истинно говорю – Воробьёвы горы!
Сёдермальм был погружён в естественную идиллическую атмосферу. Дворы и огороды, утопавшие в зелени, хибарки, кружечные дворы и питейные заведения, ветряные мельницы, кирхи посреди тихих кладбищ, убогие торговые и ремесленные лавки составляли его облик. Многое, очень многое напоминало здесь московские слободы.
Население Сёдермальма всегда славилось своим строптивым, несговорчивым характером и скандальным поведением. Почти в каждом доме гнали самогон, на каждом углу стояло питейное заведение или притон с наглыми финскими девками. Здесь жили, работали и умирали рыбаки, зеленщики, табачники, текстильщики, моряки, мелкие торговцы и чиновники и в больших количествах – воры, бандиты, грабители, контрабандисты и прочий деклассированный люд. Здесь жили бедно, весело и беспечно. Богатые семьи осваивали эту слободу с большой неохотой. В этом районе русские купцы облюбовали себе место для подворья.
Из Сёдермальма вели дороги на юг страны, но самый короткий путь вёл в Блокюллу, до места шабаша ведьм. Тот, кто побывал в Швеции в эти годы, мог стать свидетелем странного массового поверья, охватившего все слои населения страны. Блокюлла была везде: достаточно было отойти полсотни шагов со своего огорода, взобраться на ближайший холм, выйти за городскую стену или углубиться в рощу, помазать себя мазью с рога Дьявола, сесть на метлу – и ты мигом оказывался на празднике ведьм!
Блокюлла – это место, где каждый чувствовал себя как дома. Блокюлла – это предел мечтаний каждого крестьянина и простого шведа. Там, в сверкании праздничных огней, в обстановке всеобщего веселья и в красивой одежде, в окружении многочисленных слуг можно было есть и пить до отвала, танцевать до упадка, играть в карты до последнего эре, петь, врать и спать с женщинами, покуда хватит сил. На этом шабаше идут драки за ближайшее к Сатане место за столом – чем ближе к нему ты сидишь, тем тебе больше почёта. Сатана – чёрный, как мавр, господин с седой головой и в белом одеянии – стоит поодаль и с мрачной усмешкой наблюдает за всем происходящим.
Самое весёлое заключается в том, что на шабаше всё происходит шиворот-навыворот, кверху ногами или задом наперёд. Гости сидят задом к столу, рот у них находится на затылке, танцоры танцуют, прижавшись друг к другу спинами. Подарки, которые раздаёт Сатана на празднике – золотые дукаты, цепи, серебряные кубки, парчовые одежды, – всё по возвращении утром домой рассыпается в прах, исчезает и проваливается сквозь землю. Женщины, зачавшие детей на шабаше, рождают потом лягушек, черепах или змей.
Блокюлла не была адом, Преисподняя находилась как раз под ней, и пламя, на котором поджаривались грешники, пробивалось на шабаш сквозь железные решётки пола. Блокюлла – это мечта о прекрасном и порочном мире, мучившая горничных в богатых домах, бездомных бродяг, замерзающих в чистом поле, изуродованных на войне спившихся солдат и ремесленников, мечтающих стать богатыми купцами.
Блокюлла стала ужасной реальностью для приходских пасторов, правительственных чиновников и находкой для истерической приходской паствы. Старые народные предания переосмысливались и превращались в деяния Дьявола. Крестьяне, которые сами излечивали своих коров и овец подсобными средствами, подозревались в преступной связи с Дьяволом. Дети добровольно приходили к властям и рассказывали, как их родители водили их по ночам на праздник ведьм. Совращение детей было самым страшным преступлением и каралось смертью. В Швеции наступали самые мрачные времена охоты за ведьмами.
Лютеранские слуги Христа проповедовали с трибун строгость нравов и жёсткую церковную дисциплину. Слабым и сомневающимся в вере церковь грозила страшными наказаниями. Но чем больше церковь закручивали гайки, тем развязней и неутомимей становился Сатана. Его последователи не уменьшались, а, наоборот, с каждым днём прибывали и множились. Ну, а там, где церковь становится бессильной, в дело вступает меч. Население на местах давно и настоятельно просило власти ужесточить меры против злодеев.
Правительство, идя навстречу пожеланиям трудящегося населения, решило повсеместно учредить комиссии по расследованию деяний колдунов и чародеев. И комиссии заработали на полную катушку, дело сдвинулось, процесс пошёл. В год шведская инквизиция осуждала на смерть до ста двадцати «слуг и пособников Сатаны». Дети доносили на родителей, а родители – на детей. На этих же комиссиях находили завершение старые споры о земле – тот, кто донёс первым, выигрывал спор, а проигравший оказывался слугой Дьявола и шёл на костёр. Хитрые мужья избавлялись от надоевших им жён, а наследники торопились побыстрее вступить в наследство и делали доносы на своих бабушек, дедушек и тётушек.
Инквизиционная истерия на многие годы захватила королевство свеев.
Безмятежное настроение Котошихина и его спутника быстро улетучилось, как только они вступили на главную улицу Сёдермальма. Сначала на них напала стайка грязных маленьких оборвышей, которые с диким криком выскочили из подворотни, окружили и стали избивать палками. Их спас какой-то солдат, возвращавшийся из города домой. Он выстрелил в воздух из своего мушкета, и несовершеннолетняя банда тут же исчезла. Когда солдат узнал от Баркхусена, что спасённые – русские, он плюнул им в лицо и заругался.
– Что он говорил? – поинтересовался Котошихин, когда солдат оставил их, наконец, в покое и удалился на приличное расстояние.
– Он сказал, что русские убили у него на войне брата, а потому он очень жалел, что разогнал маленьких бандитов.
– Надобно держать язык за зубами и не пролыгаться за русских, – предложил Гришка.
На пути им несколько раз встретились нищие и попросили денег. Из одного дома на улицу выбежала простоволосая женщина и пыталась затащить их к себе в заведение. Наконец они добрались до большой площади, на которой с одной стороны стояла церковь, с другой – ратуша, а в центре толпился возбуждённый народ. На расстоянии были слышны истошные крики, удары и человеческие стоны. Котошихин с переводчиком не были лишены чувства любопытства и подошли поближе, чтобы узнать подробности происходящего, но сквозь плотную стену мужских и женских спин ничего не было видно.
Гришке удалось протиснуться вглубь людского клубка, и из-за плеча какого-то верзилы он увидел лежащую в пыли женщину. Над ней с крестом в руке стоял священник и произносил какие-то слова-заклинания, похожие то ли на угрозы, то ли на допрос. Из-за спины священника выступал толстый чиновник в треуголке, а сзади представителей двух ветвей власти возвышались солдаты с мушкетами в руках. Их начальник, сержант с огромным шрамом на лице, неожиданно обнажил шпагу и с диким криком вонзил её кончик в тело женщины. Лежавшее, как казалось, без чувств тело вздрогнуло и встало на ноги, и Гришка увидел, что женщина беременна. На лице этой мученицы были написаны великие горе и мука, и он без труда прочёл эти знаки на лице чужой женщины.
Котошихин замер от ужаса и любопытства и больше уже не контролировал свои действия. Он, как зачарованный, следил за происходящим, не в силах вырвать себя из озверевшей толпы.
Отчаявшись услышать хоть одно слово раскаяния от обвиняемой, священник приказал взять бедняжку за руки и вести её то ли на место казни, то ли суда. Шпыняя арестованную, забрасывая камнями, насмехаясь и оплёвывая её со всех сторон, толпа медленно, не выпуская её из своего круга, двинулась в направлении Мэларена. Котошихин как-то выпал из толпы, оставшись стоять на крутом склоне и уже сверху наблюдая за развязкой. Он видел, как солдаты взяли женщину за руки и за ноги, раскачали и бросили в воду. Толпа одобрительно загудела и замерла в ожидании.