– Ежели женщина потонет, значится, будет доказано, что она в связи с Дьяволом не состояла, – тихо прокомментировал переводчик.
– А ежели будет плавать?
– Тогда вина её будет доказана, и её вынут из воды и предадут смерти.
– Куда ни кинь – смерть? – переспросил Гришка.
– Выходит так, херр Котошихин.
Женщина плавала и держалась на поверхности воды за счёт своего раздувшегося живота. Впрочем, голова её сразу ушла под воду, какое-то время она пускала пузыри, но потом всё кончилось, и она плавала по воде, как обычное полено. Это обстоятельство поставило членов правительственной комиссии в тупик, и между ними возник ожесточённый спор: считать ли женщину утонувшей или плавающей. Но потрясённого Гришку и обоих переводчиков исход спора уже не интересовал, они молча спускались с горы, торопясь вернуться на своё подворье.
Прогулка по шведской столице слишком хорошо напомнила Котошихину бесчинства, творимые никонианцами у себя дома, и просвещённая Европа не показалась Котошихину намного лучше российской азиатчины.
Наступило время, когда Адольф Эберс повёз их на приём к генералу Таубе – он был членом Госсовета Швеции и уполномочен принять докончальную грамоту от московского царя. Грамота была датирована 7 августа, в ней Алексей Михайлович просил шведов прислать в Кардис делегацию для ратификации мирного договора не позднее 30 сентября. До этого срока у шведов оставалось менее недели, и послать делегацию в Лифляндию Госсовет уже не успевал. Котошихин был отпущен домой с обещанием генерала в самое ближайшее время ратифицировать мирный договор с Москвой.
Эберс последние дни зачастил на подворье и заводил с Гришкой длинные беседы на разные темы, но больше всего он интересовался Россией, её порядками и фактами из личной жизни русского гонца. Гришка старался в меру возможности удовлетворить любопытство шведа, но всё время вспоминал о крестоцеловательной грамоте, которую он подписал перед отъездом из Москвы. На прощальной встрече Адольф Эберс вручил Григорию два серебряных кубка на общую сумму в 304 талера и весом в 253 с половиной лота. Подписывая бумагу на содержание русской делегации и отдавая её Эберсу, Котошихин увидел, что шведы на их содержание затратили целое состояние – 500 талеров! Это было совершенно невозможно! На такие деньги можно было в течение недели кормить чуть ли не всех нищих города. Он хотел, было, спросить Эберса о ценах на пропитание, но, подумав, решил этого не делать. В конце концов, если комиссар ради поживления залезал в карман, то не к Гришке. Поруха выйдет шведской казне, вот и пускай с плутишкой разбирается Госсовет, генерал Таубе, канцлер Делагарди или хучь сам малолетка Карла Одиннадцатая!
Котошихин соскучился по дому.
Швеция ему решительно не понравилась.
На обратном пути Котошихина с помощниками посадили на другой корабль, капитан которого оказался не таким общительным, каким был шкипер Страндберг. Зато он познакомился с одним пассажиром, рассказавшим ему свою печальную историю.
Как только Стокгольм скрылся из вида, Котошихин вышел на палубу полюбоваться морем. Оно уже не казалось ему таким страшным, а наоборот, внушало одновременно интерес, трепет и уважение. На палубе он увидел человека в немецком платье, бросающего куски хлеба за борт. Громкоголосые чайки подхватывали их на лету и устраивали драку. Кончив кормёжку, человек обернулся и, обнаружив Котошихина, пошёл к нему. Гришка подумал куда-нибудь скрыться, но было уже поздно – человек заговорил с ним на немецком языке.
– Русский? – спросил он с любопытством.
– Да, – неуверенно ответил Гришка. Вступать в разговоры с посторонними ему не рекомендовалось.
– Первый раз вижу русского. С поляками приходилось сталкиваться, с немцами, датчанами, голландцами, турками, а вот русского вижу первый раз. Позвольте представиться: лифляндский дворянин лантрат Паткуль. Фридрих Вильгельм Паткуль.
Гришка тоже назвал себя полным именем: Григорий сын Карпов Котошихин. По чину полное имя ему было не положено, но ронять себя перед иностранцем было негоже. Немец закашлялся и вытащил из-за пазухи платок.
– Купец? – продолжал допрашивать Паткуль.
– Приказный человек царя подъячий Посольского приказа, – отрекомендовался Гришка.
– Дипломат, значит. С чем приезжали в Стокгольм?
– С миром, – дипломатично ответил Котошихин.
– Мир – это хорошо, – сказал лифляндец и помолчал. – Вероятно, аудиенцию получили у самого канцлера?
– А как же, всё по чину.
– А мне вот добиться приёма у графа Магнуса не довелось, – вздохнул собеседник. – Хотя встречаться с ним приходилось. Да. Когда ваше войско вторглось на нашу землю, граф поручил мне как лантрату надзирать за Волльмарской округой и оказывать содействие шведским военным. Тогда он мне верил. А сейчас… сейчас я для него никто.
– Что так? – поинтересовался Котошихин.
– Потому что мы, лифляндцы, для шведов люди второго сорта. Нас даже в состав королевства не включили. Мы – просто заморская провинция, с которой можно только шкуру драть и требовать одного – повиновения.
Паткуль опять закашлялся.
– Вот возвращаюсь из Стокгольма с пустыми руками. Меня затаскали по судам – я вот уже четыре года никак не могу оправдаться. Здоровье всё потерял, имущество, а ведь мне уже шестьдесят, и на моих руках семеро детей – три дочери от первого брака и трое сыновей – от второго.
Послышались крики – кричал смотровой на носу судна. Началась суматоха, послышались команды и топот ног матросов. На палубу с испуганным лицом выскочил гришкин челядник и, увидев хозяина, стал махать ему руками. Но скоро всё выяснилось: шведы заметили справа по курсу парус и сыграли тревогу. Капитан опасался встречи с датчанами и голландцами, которые время от времени нападали на шведские корабли и отбирали грузы. Убедившись в том, что никакой опасности судну не угрожает, дали команду «отбой», слуга исчез, и Паткуль продолжил свой рассказ. Котошихин уже не смог уйти и решил дослушать его до конца.
– В августе 1657 года я получил письмо от Делагарди, в котором он благодарил меня за усердие при выполнении его поручения и посвятил меня в новые планы шведского командования о том, как нужно было противостоять наступлению войск царя. Когда литовский гетман Гонсевский напал со своим войском на нас, я находился в своём имении в Папендорфе. Я решил не рисковать и хотел отправить семью в Ригу под защиту крепостных стен. Но тут генерал Адеркас, стоящий со своей частью под Венденом, сообщил мне, что дороги на Ригу перерезаны поляками, и я решил податься в ближайшую крепость Волльмар.
Котошихин внимательно слушал и вспоминал – названия всех этих населённых пунктов были у него наслуху, когда он находился в Вильно у князя Никиты Одоевского, а потом под Нарвой с Афанасием Ордын-Нащокиным.
– Комендантом Волльмара был немец майор Вольмар Якоб Роландт, потом, когда получил от короля дворянство, он стал называть себя Спренгтпортом. Тоже мне дворянин! Выскочка! – Паткуль прошептал про себя какое-то ругательство. – Гарнизон был слаб, и для защиты крепостных укреплений пришлось привлечь гражданское население, собравшееся со всей округи. Скоро началась чума, и число защитников крепости таяло с каждым днём. Отряды Адеркаса и полковника Толля, которые находились рядом, могли бы с удовольствием прийти на помощь городу и присоединить своих солдат к гарнизону, но эта сволочь Спренгтпорт отказался открыть им ворота под предлогом того, что у него на всех не хватит продовольствия. Скотина! – снова выругался Паткуль – теперь уже во весь голос.
– Адеркас с Толлем ушли под Пернау, хотя среди осаждённых ходили слухи, что провианту хватило бы на всех чуть ли не на год. Как только Адеркас с Толлем покинули нас, поляки сразу окружили город и начали осаду. Я день и ночь находился на крепостных стенах, мои сыновья помогали мне тоже, я проверял посты, призывал народ к верности королю и не сдаваться ни при каких обстоятельствах. К концу октября у нас осталось в строю сто одиннадцать человек, способных носить оружие. Комендант собрал нас всех в замок и сказал, что третьего штурма гарнизон не выдержит. «Поляки предлагают почётную капитуляцию, в противном случае они угрожают нам истреблением», – сказал Спренгтпорт и предложил сдать крепость. Все граждане и солдаты поддержали его. Ситуация на самом деле была безвыходной.
С запада подул сильный ветер, море стало не просто беспокойным, но и грозным, корабль переваливался с волны на волну, нырял и снова выскакивал, и на палубе сразу стало довольно не уютно. Мало того, что тело насквозь пронизывал ветер, но и держаться на ногах становилось всё труднее. Паткуль, не обращая внимания, продолжал свой рассказ. Почуяв в Гришке сочувственного слушателя, он дал волю накопившемуся горю. Ему только, чтобы быть услышанным, пришлось повысить голос:
– Согласно условиям капитуляции, гарнизон получал право свободного выхода из крепости и перехода в Ревель с распущенными знамёнами, при полной амуниции, с порохом на двадцать выстрелов на каждого солдата, с горящими фитилями и с пулями во рту20. Все дворяне и их семьи, оказавшиеся в крепости, получали право на свободное возвращение по своим домам со всем своим имуществом и скарбом. Условия капитуляции были совсем неплохие. Но эта сволочь Спренгтпорт нарушил условия капитуляции и тем самым подверг опасности всех оставшихся в крепости гражданских лиц. Вместо того, чтобы выступить на Ревель, как того требовали поляки, он со всем оставшимся гарнизоном направился в Пернау, под крыло к графу Магнусу.
Гонсевский посчитал себя обманутым и страшно обозлился: он посадил в карцер трёх офицеров, оставленных Спренгтпортом в качестве заложников, а всем остальным запретил покидать крепость. Чума между тем продолжала свирепствовать в городе, заболели мои дети, слуги, жена. Умерших нельзя было положить в гробы, потому что их не из чего было сделать – в городе не было ни одной доски, всё сожгли в печах, чтобы согреться от холода. Я с трудом уговорил польского коменданта разрешить мне поехать в Папендорф и похоронить там детей и слуг. Для этого поляки выделили мне конвой. И тут я воочию увидел, как поляки беспрепятственно хозяйничали в Лифляндии. Шведы с королём все ушли воевать в Данию и оставили нас на произвол судьбы. После того как я сделал свои дела, поляки собрали нас всех в соседнем имении Хензельсхоф и поставили перед выбором: или убираться на все четыре стороны из страны, или присягнуть Яну Казимиру. Что бы вы сделали на моём месте, господин Котохи… Кото…