– Котошихин, херр Паткуль. Я бы… Я бы… не знаю, что сделал, – ответил Гришка и покраснел.
– Вот то-то и оно! – Паткуль поднял указательный палец в небо. – Жить-то каждому хочется. И мы все выбрали жизнь и присягнули польскому королю. А потом поляки стали налаживать свою администрацию – ведь совсем без власти страна не могла находиться! И меня выбрали председательствующим окружного суда. И я честно служил своим гражданам, помогая им добиваться справедливого суда. А потом весь этот карточный домик рухнул. Через десять месяцев шведы вернулись, а поляки ушли. Спренгпорт опять стал комендантом Волльмара, а меня, как изменника, посадили в тюрьму. Потом суд выпустил меня на поруки, но следствие не отменили. Назначили комиссию по расследованию обстоятельств, при которых я изменил шведскому королю, меня постоянно допрашивают, я отвечаю, собираю доказательства, но никто не хочет меня слушать. Я потратил все свои сбережения, все свои доходы на судебные издержки. Вот сейчас ездил в Стокгольм, но ничего конкретного не добился. Сказали, чтобы я вновь обращался в местный суд в Риге.
Паткуль, наконец, умолк. Молчал и Котошихин. Война повернулась к нему совсем другой стороной, да и жизнь в целом – тоже. Чем он отличается от Паткуля? Да в сущности ничем. Где справедливость по отношению к его родителям? Да там же, где она прячется от этого бедного лифляндского помещика.
Когда прибыли в Ригу, Паткуль сошёл на берег первым. Перед тем как исчезнуть навсегда, он обернулся и кивнул Гришке головой. Первое время Гришка вспоминал о нём довольно часто. А потом забыл.
Мог ли он себе представить, что через сорок лет сын этого лифляндца, барон Йохан Рейнхольд Паткуль, окажется в самом центре событий следующей, более масштабной, Северной войны, и, спасаясь от шведского короля, поступит на службу сначала к польскому королю, потом к русскому царю в надежде добиться для своей Лифляндии справедливости и правды, а под конец погибнет на плахе, став жертвой вероломства и предательства?
Вряд ли.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Скитания
Не ваше то дело, а бесовское научение.
Протопоп Аввакум, «Книга бесед»
Война явилась сущим разорением для государства российского. Она требовала постоянного пополнения казны и ратных сил. Служилых и середних людей без конца собирали по городам и весям и отправляли на войну. Многие из них разбегались по окраинам, их ловили, наказывали, но ощутимых результатов в укреплении войска всё равно не наступало. Устало село, поставляющее т.н. даточных людей, мобилизуемых на всякого рода царские работы. Семьи лишались рабочих рук, сельское хозяйство приходило в упадок. Из последних сил напрягались поселяне, поставляющие государству и ратным людям продовольствие. Торговые и промышленные люди, обложенные десятой деньгой, вынуждены были теперь платить пятую – такой указ был издан царём в 1662 году.
А для нынешния Полские и Свейские войны сбирано со всего ж Московского государства, со всяких торговых людей, и с вотчинниковых и с помещиковых крестьян и бобылей, сперва двадцатую денгу, потом десятую денгу не по один год; а в 1662-м и 3-м годах собирали со всякого чину людей… пятую денгу серебряными денгами…
Пятая деньга основательно подорвала торговлю и промышленность России, но положение ещё более усугубилось, когда Тишайший, при подсказке своего тестя Милославского, провёл радикальную финансовую реформу. Чтобы собрать как можно больше серебра в оскудевшую казну, царь распорядился выпустить медные деньги, которые должны были заменить ходившие до сих пор серебряные. При этом все налоги царь приказал взимать серебром, а расплачиваться с «бюджетниками» – медными копейками, грошовиками и полтинниками.
– Так деется во всех полунощных странах, – увещевал царя дорогой тестюшка князь Илья. – Христианские государи издавна чеканят медную монету. И ничто: народ не жалуется.
Что хорошо в «полунощных» странах, не всегда оказывается подходящим на Руси. Народ сразу насторожился и стал прятать серебро в сундуки или закапывать его в землю. Кто побогаче бросились в массовом порядке скупать серебро на медные деньги. Если первоначальный курс серебра против меди в 1658 году был один к одному, то к 1660 году за рубль серебра давали уже рубль и 10 алтын, а два года спустя серебряный рубль поднялся в цене до 26 алтын и 4 деньги. Благородный металл, в противность хитрой задумке, большей частью шёл мимо царской казны и оседал на руках у населения.
Но этого было мало. Поскольку процесс чеканки медной монеты был намного проще производства серебряных денег, то назначенные для наблюдения за производством новой валюты головы и целовальники «искусились» этой простотой и начали чеканить свою монету и пускать её на рынок. Результат не заставил себя ожидать. В государстве российском началась обвальная инфляция – кажется, первая в его истории. Царь велел наказывать фальшивомонетчиков, отсекать им руки, гвоздями прибивать к стенке денежного двора, заливать им растопленным оловом горло, но репрессивные меры не помогали, и добрая половина денег продолжала чеканиться мимо царской казны.
И тут в Москве распространился слух, что князь Милославский и царский любимец Матюшкин потворствуют фальшивомонетчикам и вместо того, чтобы их наказывать, как царь приказал, выпускают преступников на волю. Милославских в народе не любили. У всех ещё на памяти был безобразный поступок князя, помешавшего молодому царю жениться на княжне Евфимии Всеволожской. Смотрины устраивал Милославский и ещё несколько ближних бояр. Одевать невесту в царские одежды было поручено всяким мамкам да нянькам, и Милославский подговорил одну из них стянуть невесте волосы на затылке так крепко, что когда княжна предстала перед женихом, то не выдержала боли и упала в обморок. По наущению же Милославских все сразу закричали, что невеста больна падучей. Царь рассердился за обман и распорядился сослать всю семью Всеволожских в Тюмень. Женился царь потом на дочери Милославского.
Бороться со слухами на Руси – это всё равно, что плевать против ветра. Все слухи рано или поздно кончаются большой гилью и распрей. 5 июля 1662 года от рождества Христова, когда царь удалился на отдых в своё любимое село Коломенское, на Лобном месте собралось тысяч пять народа. На возвышенное место поднимались какие-то люди и зачитывали подмётные письма, настраивающие москвичей против Милославского и Матюшкина. Инфляция, сопровождаемая несправедливостью, имеет обыкновение сильно возбуждать страсти. И возмущённая толпа закричала:
– Идти к царю и требовать от него, чтобы он выдал виновных бояр на убиение!
Простодушные, коих на всех митингах оказывается больше, немедленно двинулись с Красной площади на село Коломенское, а которые похитрей – те кинулись грабить дома ненавистных бояр и служилых людей.
Бывшие в Москве бояре заранее предупредили Тишайшего о сборище на Лобном месте, и когда толпа прибыла в Коломенское, царь приказал тестю вместе с Матюшкиным спрятаться в самом надёжном месте – в покоях у царицы Марии Ильинишны, а сам пошёл в церковь, чтобы подтвердить бытующий в народе образ царя-боголюбца. Алексей Михайлович настолько был увлечён службой, что когда толпа окружила церковь, он даже не стал прерывать своих молитв и выстоял всё богослужение до конца, несмотря на доносившийся с улицы грозный рёв.
Отстояв службу, Алексей Михайлович вышел к народу. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как тут же был окружён бурлящей толпой.
– Что, детушки, взбаламутилися? – кротко обратился к народу Тишайший. Несмотря на испуг, он сделал над собой усилие и изобразил улыбку.
Детушки, как водится, стали кричать и перебивать друг друга, и естественно, ничего разобрать в этом гаме было невозможно. Стоявшие рядом с царём бояре сделали попытку утихомирить разошедшихся людишек, но добились только противоположного: людишки завопили ещё громче и неистовей, а из задних рядов в бояр – как ближних, так и дальних – полетели камни. Слава Богу, на Тишайшего ни один камень не упал. Он стоял, бледный, жалкий, беспомощный и улыбался.
Наконец вперёд выскочил какой-то человек, поднял вверх руки и закричал:
– Тихо, так вашу …! Охолонитесь! Так царь-батюшка разве вас услышит? Я буду сказывать, зачем мы к нему пришли!
Тишайший не терпел сквернословия и в своё время даже издал указ о борьбе с ним, но в данный момент на мат никак не среагировал – видно, посчитал его к месту и времени. Народ постепенно успокоился, человек повернулся к царю и с достоинством заговорил:
– Царь-батюшка, дозволь слово сказать. Мы тут не захребетники какие, а все люди православные и пришли к тебе за ради правды, которая тебе не ведома. Знай, что тесть твой совместно с боярином Матюшкиным и прочими свойственными людьми обманывают тебя, покрывают за посулы воров-делателей медных денег и ввергают нас всех в расходы великия! Издорожались мы до последней нитки, и жить стало не на что. Хотим, чтоб ты избыл этих бояр и выдал их нам на суд праведный! Так я сказываю, народ православный?
– Та-а-ак! – всколыхнулась толпа.
– Вот, значитца, и всё наше дело к тебе, царь-государь.
– Благодарю вас за правду, люди московские. Обещаю учинить сыск по всей строгости и правде настоящей. Воры будут наказаны, а вы идите обратно домой с Богом, – как-то скороговоркой, довольно неубедительно произнёс царь.
– Не верим! Выдай нам Милославского здеся!
– Вы что ж: царю не верите? – вскричал один из ближних бояр князь Иван Андреевич Хованский.
– Не верим! – бесновалась толпа. – Вынь нам да положь Милославского с Матюшкиным туточки!
– Детушки! Обещаю исполнить своё слово нерушимое! Вот вам моя рука! – Царь протянул к толпе руку.
Толпа замерла. Человек, говоривший от имени толпы, выскочил вперёд и ударил с царём по рукам. В толпе раздались одобрительные крики: «Вот этта верна-а-а! Эт-та по-нашенски!». Русские люди настолько же возбудимы, насколько отходчивы. Противники медно-денежной реформы при виде идущего на компромисс царя дрогнули и стали поворачиваться в обратную сторону. Через несколько минут вся процессия уже топала по дороге в Москву. Царь облегчённо вздохнул, с надеждой осенил уходящих крестом – для любого русского сановника нет вида приятней, чем спины ходоков – и пошёл к себе во дворец собираться для розыска в столицу. В Москву же покамест был послан князь Иван Хованский, которому царь поручил до своего прибытия уговаривать бунтовщиков.