Поразмышляв на досуге, Таубе решил обо всём поставить в известность графа Магнуса. Скрывать от него происшедшее не имело смысла: позже всё может выплыть и предстать в ещё более невыгодном для него свете. Уж лучше сразу доложить так, как оно есть на самом деле – сбежал. Напишем, что приняли меры к розыску.
Надо было дать ответ и в Новгород, чтобы смягчить то неблагоприятное впечатление, которое капитан Репин получил от последней аудиенции. Ромодановский – упрямый и въедливый тип, который, по слухам, никому не прощал обиды. Не в интересах генерал-губернатора пограничного с русскими края портить с ними отношения. К тому же теперь Таубе без всяких угрызений совести может подтвердить свои слова Репину: Котошихин был, но потом исчез. Отлично.
Он вызвал секретаря и продиктовал следующее:
«Достопочтенному воеводе Великого Новгорода князю Ромодановскому.
Князь, я отпустил намедни твоего верного слугу капитана Ивана Репина со словами, что нужный вам человек Григорий Котошихин в пределах вверенного мне края не значится. Спешу уведомить тебя, князь, что сразу после убытия твоего гонца сей человек у нас объявился. Действительно, он уже несколько дней находился в городе и жил у какой-то местной вдовы. Бывший пленник польский, он прибыл на корабле из Любека и находился в самом бедственном положении. Он твёрдо заявил нам, что по-прежнему верен своему государю и ни в какой распре с ним не состоит. Он намерен вернуться в своё отечество, однако, к несчастью, не имеет средств, чтобы исполнить своё сие желание.
Полагая, что сей русский находится в милости у русского царя, я по дружбе и по соседству решил помочь ему и снабдить в дорогу в Москву всем необходимым. Однако когда мои люди пришли к нему, то хозяин дома, в котором он жил, сказал, что указанный ими русский убыл в неизвестном направлении – предположительно в Псков к воеводе Ордин-Нащокину, с сыном которого Котошихин встречался в Польше.
Обещаю тебе, князь, что как только он вновь появится в Ингерманландии, он немедленно будет схвачен моими людьми. Одновременно обращаю внимание русской стороны на то обстоятельство, что упомянутый в вашем письме Котошихин не подходит под пункт 21 Кардисского договора, поскольку он не беглец, не пленник, а прибыл из чужих краёв.
Писано декабря девятнадцатого числа 1665 года.
Генерал-губернатор Ингерманландии, генерал от инфантерии Якоб Юхан фон Таубе».
Он попросил секретаря прочесть вслух написанное, поморщился в некоторых местах, но поправлять ничего не стал и приказал отправить курьера в Новгород.
Главное – надо было выиграть время в тяжбе с русскими. Пока он будет объясняться с Ромодановским, из Швеции прибудет Эберс и сразу заберёт с собой этого проклятого русского, которого, надеюсь, мы к этому времени разыщем.
И очень удачно получается, что прибытие комиссара Эберса задерживается!
…Гришка сидел на скамейке, чесал голову и слушал, как хлопотала по дому Авдотья, затапливая печь. Это опять напомнило ему детство – отнюдь не взрослую, семейную жизнь с супружницей. Жена его не очень-то приучена была к домашнему хозяйству. Да если и признаться, у них хозяйства-то никакого не было. Снимали комнатку у стрелецкого капитана Силантьева, перебивались с кваса на хлеб, а пожитки их составляло всё, что было на себе. Вспомнить было нечего, кроме жалости к себе.
– Ты уху-то тройную любишь? – спросила Авдотья, присаживаясь к Гришке и любовно поглаживая его по плечу.
– Мне всё едино – уха, требуха али медовуха!
– А мой-то венчанный – уж каков привередлив был! И это ему не по ндраву, и то ему не по вкусу!
– Бил, небось? – лениво спросил Гришка.
– А как же! – с гордостью ответила Авдотья. – Как напьётся – так лютый зверь! И то сказать: не бьёт – значит, не любит. Сгинул где-то под Смоленском. Сказывали, сражение там было большое, много православных полегло, вот и мой там живот положил. Царство ему небесное, рай ему пресветлый! Только, видать понапрасну – завоевали нас опять свеи-еретики…
Авдотья перекрестилась и заплакала. Впрочем, слёзы тут же прошли.
– А ты, Иванушка, хоть и не нашей земли-роду, а пищи нашей не гнушаешься. Почто так?
– Кухарка у хозяина была из-под Пскова, она варила нам всё русское, значит. Вот я и привык.
– Вон оно как! А много ли наших людей по чужбине шатается?
– Много. Особенно много в княжестве Литовском. Впротчем, и на Неметчине видел русских людишек. К примеру, в ганзейских городах – в Амбурге, в Любоке – и московские, и новогородские, и псковские торговые люди живут.
– Вишь ты! И возвращаться, стало быть, не желают?
– Ну, почему: поторгуют, продадут товар и – домой!
– А сам-то ты как решил: когда обратно-то поедешь?
– Вот поживу немного и поеду.
Авдотья вздохнула глубоко и пошла возиться у печи.
Похлебав наваристой ухи, Гришка залез на печку и задремал. Авдотья, как обычно, пошла на базар. Вернулась она с мороза румяная, помолодевшая и уже с порога крикнула:
– Иванушка, ты живой? Новость-то какая! Пелагея сказывала, приехал из Стекольни какой-то большой начальник – сам наместник ихний генерал Тауб его встречал! Кто приехал и зачем, неведомо. Знать, опять против нас что-нибудь замыслили. У них одно на уме: соки из нас последние выжимать! Тьфу!
Авдотья ещё долго ворчала и ругала шведов, а Гришка проснулся и слушал. Он и вида не подал, что новость его сильно взбудоражила. Судя по всему, важным человеком был Эберс. Шведы вошли в новый 1666 год, на дворе было 9 января – уж пора, давно пора было ему показаться в Нарве.
Уйти надо было незаметно. Расспросы, слёзы, причитанья Авдотьи только навредят – даже если объяснить ей, что отлучается временно. Он ей был весьма благодарен за всё, но пусть не обессудит – иначе нельзя.
10 января Котошихин, воспользовавшись отсутствием Авдотьи, тайком выскользнул из избы и поспешил к переправе. Делая вид, что ему холодно, Гришка спрятал лицо под воротником и с бьющимся от страха сердцем стоял на плоту, ожидая того благословенного момента, когда плот стукнется о нарвский причал. К его счастью, народу на плот набилось много, и никому в сутолоке до него дела не было. Первым соскочив на берег, Котошихин, озираясь по сторонам, рысью пустился к спасительным стенам ратуши.
У входа в ратушу он увидел знакомого солдата и попросил немедленно доложить о себе генерал-губернатору. Через несколько минут он стоял перед рассерженным Таубе и давал путаные объяснения о причинах своего исчезновения. Скоро к ним присоединился Адольф Эберс. Комиссар изобразил на лице радость встречи и даже обнял своего бывшего помощника, потрепав его своей отеческой дланью по спине. Так хозяин обычно треплет своего пойманного и стреноженного коня.
Шведы, однако, решили не затягивать радость встречи и оглоушили Гришку сногсшибательным известием.
– Дорогой Котошихин, – обратился к нему генерал-губернатор. – К сожалению, обстоятельства в данный момент таковы, что мы не можем просто так забрать вас к себе. Пока вы где-то от нас скрывались, царские соглядатаи доложили о нашем якобы небрежении по части выполнения Кардисского мира, и мы были вынуждены сделать видимость, что готовы словить вас и выдать обратно Москве. В противном случае нас ожидали бы серьёзные дипломатические осложнения.
– Это так, – сухо подтвердил Эберс, отходя в сторону.
– Так вот, прежде чем мы вас отправим в Стокгольм, нам нужно, в соответствии с обещанием, данным князю Ромодановскому, арестовать вас и посадить в тюрьму.
Гришка при этих словах рухнул на колени и умоляюще протянул к шведу руки. Слова у него застряли где-то в горле.
– Нет, нет, вам нечего опасаться, – поспешил заверить Таубе. – Ваш арест – это только одна видимость. Вы посидите в тюрьме денёк-другой, а потом мы вас незаметно вывезем оттуда и посадим на корабль. Господин Эберс готов сопровождать вас до Стокгольма. Так нужно, господин Котошихин. Поймите нас, иначе… иначе у нас возникнут большие проблемы с вашими властями.
К Гришке подошёл Эберс и поднял его на ноги.
– Не бойтесь, господин Котошихин, вы под шведской защитой, и никто не может вас лишить её. Канцлер Швеции граф Магнус Габриэль Делагарди в знак своего расположения к вам и в награду за вашу службу повелел передать вам вот это.
Швед взял со стола Таубе увесистый мешочек и показал его Котошихину.
– Здесь двести риксдалеров. Это на первые расходы в Швеции и на обзаведение дома. Потом вы будете приняты на королевскую службу, и в Стокгольме вам будет положено приличное жалованье. А сейчас… Сейчас вы отдохните, и мы вас проводим до выхода. Вы пройдёте до торговой площади, побродите там с полчасика и наши солдаты обнаружат вас, арестуют и приведут обратно. То есть, сначала в тюрьму, но это не надолго, мы клятвенно обещаем вам… Деньги вы получите потом, когда вместе сядем на корабль. Так будет лучше и для нас и для вас.
Гришка переводил непонимающий взгляд с Эберса на Таубе, глупо улыбался, но не мог произнести ни слова – всё было как в тумане. Между тем Таубе уже вызвал солдата – им оказался тот самый стражник, который десять минут тому назад привёл Гришку к нему. Солдат взял беглеца за руку и поволок его на улицу. На улице Гришка сразу протрезвел и побежал прочь от этого злосчастного дома, в котором ему дают много обещаний, но всё никак не могут их выполнить.
В торговых рядах было тесно от народа, и Гришке совсем не трудно было слиться с толпой и затеряться в ней на какое-то время. Он угрюмо слонялся от одной лавки к другой, рассматривая для видимости выставленный товар, но как только за прилавком появлялась физиономия в шапке с длинной бородой, он бежал вон из лавки, чтобы не узнали свои. Сколько он так ходил по рынку, сказать трудно, но, во всяком случае, больше того отпущенного Эберсом полчасика. Он уже почти потерял терпение и надежду на то, что шведы его найдут, как вдруг за спиной раздался громкий голос:
– Стоять! Именем короля вы арестованы!
Он оглянулся и увидел перед собой знакомое лицо шведского офицера – цейхмейстера, отводившего его с месяц тому назад на постой к местному таможильцу. Гришка развернулся и побежал в обратную сторону.