– О-о-о! Не буду задерживать. До свидания. Жду.
По дороге к дворцу Котошихин удовлетворил разыгравшееся любопытство Баркуши в отношении Гербиниуса. Магистра они скоро навестили вдвоём. Пить пиво под звон курантов, издаваемых двадцатью восемью часовыми механизмами, привезенными из Амстердама и водруженными на башню Немецкой церкви, было очень приятно. Немец, швед и русский стали большими друзьям.
…Дежурный офицер-немец в парадной форме при шпаге поинтересовался, кто они и к кому следуют и предложил Гришке следовать за ним. Баркхусен остался в приёмной, а офицер повёл Котошихина по длинным коридорам, переходам и лестницам королевского замка к канцелярии Государственного совета, которая располагалась в восточном крыле дворца на втором этаже. Наконец, немец подвёл его к большой украшенной золотой резьбой двери и передал дворецкому. Дворецкий постучал в дверь, открыл её и прокричал фальцетом:
– Григорий Котошихин!
Дверь закрылась, и Гришка очутился в просторном зале. То ли из экономии, то ли в соответствии с модой, в помещении царил полумрак, и Гришке пришлось прищуривать глаза, чтобы осмотреться. В дальнем углу, на который падал свет из окна, он увидел огромный стол, заваленный бумагами и документами, перед столом – огромный шар с изображением Вселенной, а рядом со столом – какого-то высокого и важного господина. Величественная поза, пышное убранство его притягивало взгляд, и Гришка уже чуть позже обнаружил другого шведа, стоявшего чуть сзади важного господина. В последнем Гришка признал своего знакомца Адольфа Эберса.
– Подойди поближе, Котошихин! – услышал Гришка густой бас, раздавшийся эхом по залу. Канцлер говорил на хорошем немецком языке. – Ну что же ты? Не бойся, иди сюда.
Гришка сделал несколько робких шагов, потом упал на колени и пополз к столу.
– Встань, Котошихин, ты не в Москве, а в просвещённом Стокгольме! У нас это не принято!
Гришка неуверенно поднялся на ноги и сделал глубокий поклон. Перед ним стоял красивый осанистый человек и улыбался.
– Государственный совет Швеции рассмотрел твоё прошение и принял решение удовлетворить его. Доволен ли ты этим?
– Ваше превосходительство… достопочтенный и высокоуважаемый канцлер… уж я так вам благодарен, будучи обласкан вашими милостями… До конца живота моего буду помнить, – лепетал Котошихин.
– Мы помним твои услуги, оказанные шведской короне, – при этих словах канцлер повернулся в сторону Эберса, замершего в почтительной позе, – и верим, что ты окажешься хорошим подданным нашего короля. А потому объявляем тебе, что ты принят на королевскую службу на должность переводчика с годовым окладом в размере 150 риксдалеров на прокормление, содержание и обзаведение.
– Благодарствуйте, высокородный граф… Я буду честно служить вам… его королевскому величеству… Если что – казните меня, раба недостойного вашего…
– Если будет за что, казним. – Делагарди усмехнулся, повернулся к Эберсу. Тот в знак согласия почтительно кивнул головой. – Теперь о том, какую услугу ты мог бы оказать нам здесь, в Стокгольме. Повелеваем тебе приступить к написанию трактата о государстве Российском. Ты долго служил в Посольском приказе, тебе досконально известно, как управляется Русь Московская, каковы там нравы и обычаи, каков царь Алексей Михайлович и его приближённые. Одним словом, это должен быть труд, который поможет нашим дипломатам и государственным людям лучше понять Московию и соответственно строить политику по отношению к царю. Сможешь?
– Смогу, ваша милость. Как же не смочь?
– Вот и отлично. Наши чиновники и учёные мужи будут тебе помогать, а ты не стесняйся, спрашивай их, если что понадобится. Что ещё?
Граф посмотрел на Эберса. Комиссар наклонился к канцлеру и что-то прошептал на ухо.
– Ах, да, – вспомнил канцлер. – На жительство ты поселишься к королевскому переводчику Анастасиусу Данелиусу. Человек ты холостой, и тебе лучше находиться под заботливой рукой семейного человека. Надеюсь, ты останешься доволен.
– Премного благодарен, ваша светлость. Не извольте беспокоиться… Я…
– Тогда всё. Вы свободны.
То и дело кланяясь в пол и пятясь задом, как рак, взопревший под застёгнутым на все пуговицы тесным камзолом, Гришка пошёл к двери, стараясь не попасть мимо неё. Делагарди провожал его надменным насмешливым взглядом. Глаз да глаз нужен за этим лукавым московитом! Он много говорит и пишет о своей преданности, но в глазах его играет бес. Вот и пускай Анастасиус Данелиус хорошенько присмотрит за ним.
Стокгольмское Замоскворечье
Ещё же и незлобие во время гонения подобает иметь голубино.
Протопоп Аввакум, «Послание братии на всем лице земном»
На следующий день Гришка съехал из казённой квартиры и переселился к Данелиусу, или, как он его стал звать, к Данилушке. Королевский переводчик жил в Сёдермальме, знакомом для Гришки районе, по которому он прогулялся ещё в первый свой приезд в Швецию. В Сёдермальме с тех пор почти ничего не изменилось: те же домишки, окружённые садами и огородами, затрапезного вида обыватели, ленивые собаки и драные кошки на улицах, дикие нравы с драками, попойками и проституцией, – бедность, разврат и ежедневная борьба за выживание. Было впечатление, что Котошихин вернулся в своё родное Замоскворечье.
Анастасиус неплохо говорил по-русски, и Гришке не пришлось прибегать к немецкому, чтобы объясняться с ним. Что касается его красивой и молодой жёнки Марии и её бойкой сестры Ханны, свояченицы Данелиуса, то с ними он объяснялся на первых порах через хозяина или языком жестов.
Котошихину на втором этаже отвели отдельную комнату – небольшую, но чистую и светлую. Под окном рос куст сирени, чуть подальше от куста были видны грядки картошки, капусты, лука и ещё какой-то зелени. За кров и услуги хозяин запросил восемь риксдалеров в месяц. Гришка начал было торговаться, но, в конце концов, согласился. Он находился у них на полном обеспечении: и кормили его, и поили, и обстирывали, и убирали комнату. Хозяин с первого же дня начал обучать его шведскому языку.
На работу они стали ходить вместе с Данилой. Поднявшись рано поутру, они пили приготовленный Марией или её сестрой кофе и шли пешком через весь Сёдермальм, поворачивали к заливу, переходили понтонный мост и вступали в Старый город. Королевский переводчик был неразговорчив и за всю дорогу удосуживался перемолвиться с постояльцем двумя-тремя незначащими фразами. Гришке это было не понятно – со шведским менталитетом он начинал только знакомиться. Впрочем, Баркуша тоже был швед, но его было не сравнить с Анастасиусом – живой, общительный, разговорчивый. Выходит, и шведы были разные.
Гришка шёл в государственный архив, находившийся в ведомстве канцлера Делагарди, а Анастасиус направлялся в коллегию переводчиков, располагавшуюся рядом. Переводческая служба у шведов была поставлена хорошо, большое внимание уделялось переводчикам русского языка, в штате коллегии всегда состояло три-четыре квалифицированных специалиста. Они требовались всюду: и на дипломатической службе, и в торговле, и при опросе пленных. Кроме того, переводчики день и ночь трудились над переводом шведских законов и религиозной литературы, распространяемых на территориях с русским населением.
На работе секретарь архива Эрик Рунель отвёл ему комнату со столом, дали стопку бумаги с письменными принадлежностями и приставили помощника – антиквариуса Гадорфа, в обязанности которого входило обеспечение подсобными и справочными материалами. Сначала надлежало ознакомиться с тем, что уже было написано на предложенную тему. После работы Анастасиус, как правило, заходил за Гришкой – иногда в обществе Баркуши, и тогда они шли втроём в кружечный двор и пили там пиво. Гришке такая жизнь была по нраву.
Гришка с большим интересом прочитал записки Герберштейна, потом ему принесли труды Одсборна, Бусова и Пера Перссона. Последнего посылал в Россию ещё Карл IХ, и его «Достоверное и правдивое известие о некоторых событиях, произошедших в великом княжестве Московском» было посвящено Великой Смуте. Автор в духе официальной доктрины Швеции времён Тридцатилетней войны обвинял в нём во всех мыслимых и немыслимых грехах поляков и католиков, но Гришке все равно было небезынтересно узнать кое-какие важные события из истории своего отечества. Второй труд Перссона назывался «История великого княжества Московского» и состоял в основном из заимствований, взятых у того же Герберштейна и других иностранцев, посетивших Московию.
К маю Котошихин прочитал всё о России, чем располагали архивы канцелярии Делагарди, и стал думать над планом своего будущего произведения. После ознакомления с записками иностранных путешественников и дипломатов Котошихину стало ясно, что ему было что рассказать шведам, и что его познания о собственной стране были куда глубже и достоверней, нежели у какого-то Перссона. У него появилась уверенность в том, что его записки получатся намного интереснее и точнее отразят состояние России на сегодняшний день. Созрело в голове и их название: «О России в царствование Алексея Михайловича».
Господи, вразуми меня на путь истинный и помоги свершить задуманное!
С середины мая Котошихин приступил, наконец, к написанию записок. Работа сразу споро пошла вперёд. Он заранее составил примерный план труда, наметил темы-главы, а потом уже обдумывал содержание предстоящей главы, и слова сами ложились на бумагу, ни на минуту не задерживаясь в памяти. Сама память его обострилась до предела, все картины прошлого бытия живо и наглядно вставали перед глазами, и он торопился быстрее положить всё на бумагу, чтобы ничего не упустить и не забыть. Когда к нему заходили Анастасиус с Баркушей, он только махал на них руками и прогонял прочь. У него просто зудели руки от нетерпения. Домой он возвращался поздно, проглатывал приготовленный хозяйкой ломоть хлеба, запивал его молоком и ложился спать, чтобы утром вскочить, бежать в присутствие и побыстрее очутиться наедине с чистым листом бумаги. Неожиданно он обнаружил в себе способности и вкус к литературной работе. Раньше он писал да переписывал в основном официальные документы, а теперь приходилось излагать собственные мысли, и это занятие показалось ему куда более увлекательным и захватывающим.