А Данелиус тоже пустился в загул. То ли измена жены задела его за живое, то ли была ещё какая на то причина, только последнее время он приходил домой пьяный, смурной, и все домочадцы старались не попадать ему на глаза. Почти каждый день он пропадал у русских купцов, и те его изрядно и исправно накачивали – да так, что Анастасиус вползал в дом на карачках. Мария пыталась на него воздействовать, журила, просила, умоляла прекратить пьянку, но всё было напрасно. Тогда она уходила к соседям, чтобы переждать там, пока муж не протрезвеет. Данелиус не только не внимал её просьбам, но и частенько её поколачивал.
Стоял жаркий августовский день. Они молча шли по улице, не обращая внимания на зазывные клики развратных финских девок, выглядывавших почти из-под каждой подворотни. Данелиус шёл в излюбленное своё место – пивную отставного капитана Свена Гёте. Там он довольно быстро спустил только что полученные от Гришки деньги – правда, не без помощи самого Гришки, и пока Котошихин мирно калякал о том-о сём с капитаном, переводчик куда-то исчез.
Домой Гришка вернулся к семи часам вечера. Каково же было его удивление, когда обнаружил, что Данелиус уже был дома. Он, очевидно, отходил ко сну, но был на взводе и разгуливал по комнате в ночной рубахе и туфлях на босу ногу. Котошихин пребывал в самом безмятежном настроении, которое ему захотелось передать хозяину.
– Данилушка, куда же ты пропал, дорогой?
– Ты мне надоел, вот я и ушёл, – зло огрызнулся тот и беспокойно забегал туда-сюда по комнате. Из кухни выглянула свояченица, – похоже, Марии в доме не было. – И вообще я решил, что тебе не место в моём доме. Собирай свои пожитки и проваливай прочь.
– Как же так, Данилушка? – удивился Гришка. – Мы же вроде бы давеча договорились…
– Ни о чём мы не договорились, русская свинья!
– Ты шутишь? – опешил Котошихин.
– Нисколько. – Данелиус подошёл к Котошихину, схватил за рукав и начал тащить его к двери. Котошихин сообразив, что хозяин не шутит, попытался вырваться и всё толком объяснить, но тот крепко вцепился в одежду и не выпускал. Гришка рванулся – рукав кафтана затрещал по швам.
– Ах, ты так? – обозлился Гришка. – На, получай!
Он размахнулся и что есть силы звезданул Данелиуса кулаком по уху.
Данелиус отпустил Гришку, отшатнулся и снова набросился на него. Он тоже не остался в долгу и больно ударил его под самый дых. Гришка задохнулся и согнулся пополам от боли, а Данелиус наскочил на него, вцепился обеими руками за горло и стал душить. Гришка стал отчаянно отбиваться, началась потасовка. Они повалились на сундук, и Гришка раскровенил об его угол всё лицо. Выбившись из сил, оба скатились с сундука на пол и продолжали бороться там, нанося друг другу беспорядочные удары. Данелиус продолжал держать Котошихина за горло, и Гришка стал слабеть. Он понял, что хозяин сильнее его и вот-вот задушит.
Собрав последние силы, Гришка попытался подняться на ноги, но это у него не получилось. Катаясь по полу, противники задели стол, стол закачался, и Гришке прямо под руку свалился кухонный нож. Не раздумывая, он схватился за рукоятку и инстинктивно наугад полоснул Данелиуса ножом. Данелиус вскрикнул, отпустил Гришку и закричал благим матом:
– На помощь! Убивают!
Он встал на ноги и, подняв левую руку к свету, с испугом наблюдал, как кровь из разрезанной ладони стекала на пол. Гришка тоже поднялся, и тяжело дыша, не выпуская ножа из руки, недоумённо смотрел на него. Откуда ни возьмись, появилась Ханна. Набравшая до сих пор, словно воды в рот, она вдруг завизжала, будто резали её саму:
– А-а-а-а-а! Убили! Люди, на помощь!
– Ты что? – тихо произнёс Данелиус. – Ты… меня… Вор! Убийца! Ты своровал у себя в Москве, а теперь прокрался в мой дом… чтобы украсть у меня жену! Ну, погоди, сейчас я с тобой разделаюсь.
Данелиус с решительным видом пошёл на Гришку.
– Стой! – предупредил Котошихин дрожащим голосом. – Я сейчас сам не свой! Не ходи!
Но Данелиус со сжатыми кулаками и горящими от бешенства глазами продолжал наступать.
– Я тебя уничтожу, паршивый московит! Ты узнаешь, как паскудничать в доме у честного шведа!
Гришка испуганно попятился, выставив руку с ножом впереди себя, но Данелиус, не обращая внимания, бесстрашно шёл прямо на него. Неожиданно Гришка упёрся спиной в стену – дальше отступать было некуда. Он заверещал и прямо перед носом у Данелиуса замахал ножом:
– Не подходи!
– Попался! – С победоносным криком Данелиус ринулся вперёд прямо на нож. Лезвие мягко наполовину вошло в живот и остановилось, потому что Данелиус обеими руками перехватил Гришкину руку с ножом. Какое-то время оба противника стояли неподвижно и в оцепенении смотрели друг другу в глаза. Первым пришёл в себя Котошихин и резким рывком выдернул руку с ножом. Данелиус захрипел, обмяк и стал валиться на Гришку, а тот от испуга, не помня себя, нанёс ему ещё два удара ножом: один в грудь, а потом, когда тот свалился под ноги, – в спину.
Хозяин, поджав колени к подбородку, свернулся на полу клубочком и затрясся всем телом. Вокруг него сразу образовалась лужа крови.
– Ты что наделал, подлец? Ты же убил его! – вне себя закричала свояченица и подскочила к Гришке, чтобы то ли ударить его, то ли отнять нож.
Котошихин лениво махнул рукой, и нож по касательной достал свояченицу по животу.
– А-а-а-а! – заверещала по-поросячьи Ханна и, прижав руку к ране, бросилась вон из дома.
Гришка, всё ещё не понимая, что произошло, стоял посреди комнаты и смотрел на нож. Потом он увидел, что вся его одежда была вымазана в крови. Он открыл было рот, чтобы произнести что-то, но не смог – слова застряли у него в горле, и его тут же вырвало.
Тогда он бросился на пол рядом с Данелиусом и то обнимая его, то толкая, словно пытаясь разбудить, запричитал:
– Данилушка, дорогой… Как же это? Я не хотел, прости меня заради Христа!
Но королевский переводчик только хрипел и плевался кровью.
Когда в дом вбежали люди – два стражника, Мария и её сестра, соседи, Гришка с ножом в руке ходил по комнате и исступлённо повторял странные слова:
– Не надо было плеваться… Не надо!
За неимением в Сёдермальме настоящей тюрьмы Котошихина отвели на гауптвахту и посадили в общую камеру, в которой в ожидании разбирательства уже сидели несколько человек: какие-то бродяги с испитыми лицами, одна финская гулящая девка и молодой парень в деревенской одежде. Все они лежали или сидели на полу, застеленном соломой и тихо переговаривались между собой, глядя на единственное окошко, через которое в камеру пробивался тусклый свет.
Стражник подтолкнул Гришку ногой в зад и загремел засовом.
– Добро пожаловать в нашу святую обитель, херр егермейстер! – с издёвкой произнёс один из бродяг и снял с головы грязную шляпу. – Постель застелена, горячая грелка подана. Не желаете ли послушать колыбельную?
Его спутник захохотал сиплым голосом и тоже поддержал игру:
– А может быть, господин шталльмейстер, пожелает развлечься на ночь? Так прекрасная дама в его распоряжении. – Широким приглашающим жестом бродяга указал в сторону проститутки.
– Но-но, это ты брось, – отозвалась женщина из угла. – Я женщина порядочная и не с каждым…
– Конечно-конечно, – поспешил заверить её первый бродяга, – сию минуту к вам для случки приведут самого графа Магнуса. Ха-ха-ха!
Гришка, не обращая внимания на грубые шутки, взял охапку чистой соломы, бросил её на свободное место и уселся на него, как ни в чём не бывало – словно он с него не слезал всё последнее время, а только временно отлучился и теперь вернулся снова.
– Что-то наш барон не разговорчив, – не унимался первый бродяга, придумывая для Гришки всё новые титулы и прозвища, – может вам стражник чем не угодил и слишком мягко погладил вас сапогом по заднице?
– Отстань! – ответил Гришка по-немецки и лёг на спину.
– Наш камергер говорит по-немецки! Какая честь для нас! – Бродяга снова снял шляпу и деланно поклонился.
Но скоро юмор записного тюремного остряка иссяк, и в камере снова воцарилась тишина. Где-то зазвонил церковный колокол – вероятно, с колокольни церкви Святой Марии. Потом совсем рядом заблеяла коза. В маленькое окошко попытался проникнуть голубь, но всё время ударялся грудью об стекло. Вот, дурашка: сам лезет в тюрьму! Через окошко доносились чьи-то голоса. Снаружи жизнь продолжалась, как ни в чём не бывало. Остановилась она только здесь, на гауптвахте.
Итак, Котошихин очутился под стражей и в тюрьме. Судьба миловала его от этого в России, зато уж дважды наградила на территории королевства Швеции. Ничего особенного от этого он не почувствовал. Тюрьма так тюрьма. Что с ним будет, его пока не интересовало. Как так получилось, что он ударил Данилу ножом, он тоже не знал – вероятно, на него нашёл какой-то дурман. Убивать переводчика, несмотря ни на что, у него не было никакого намерения. Бог даст, Данилушка оклемается, и его выпустят на свободу. Помнится, хозяин ещё дышал, когда в дом пришли два солдата и увели Гришку с собой на гауптвахту. Хуже всего, конечно, неизвестность. Уж хоть бы поскорее всё определялось и с Анастасиусом, и с наказанием, которое ему предстоит принять. Что ж, он заслужил его и примет безропотно.
На утро его привели к начальнику гауптвахты, и офицер допросил его об обстоятельствах драки и причинах, вызвавших её. Котошихин сообщил всё, как было, писарь составил с его слов протокол, офицер попросил Гришку подписать его и приказал снова поместить в камеру.
На третий или четвёртый день пришёл Баркуша и добился с Котошихиным свидания. Он рассказал, что Анастасиус ещё жив, но чувствует себя плохо. Он много потерял крови, ничего не ест и не пьёт и часто теряет сознание. К нему приходил лекарь, дал каких-то лекарств для заживления ран, но ничего обнадёживающего в отношении раненого не сообщил. Ханна, свояченица Анастасиуса, ранена легко, и ничто её жизни не угрожает.
Гришка с безучастным видом слушал Баркушу и оживился только при упоминании Ханны.