Во время благородной речи Деруледе ни один мускул не дрогнул на лице Фукье-Тенвиля. Он сидел за своим пюпитром, опершись подбородком на руки, и смотрел куда-то вдаль с видом полного равнодушия, почти скуки. При последних словах речи он медленно поднялся с места и спросил:
– Так вы утверждаете, что гражданка Марни – чистая и непорочная девушка, несправедливо обвиненная в безнравственности?
– Утверждаю, – громко и отчетливо ответил Деруледе.
– А вы все-таки имели обыкновение посещать спальню этой чистой и непорочной девушки, проживавшей под вашей кровлей?
– Это неправда!
– Если это неправда, гражданин Деруледе, каким же образом попали ваши предосудительные письма в ее спальню, а разорванный портфель оказался между ее платьями в чемодане?
– Это – неправда!
– Министр юстиции, гражданин депутат Мерлен отвечает за то, что это – правда.
– Да, это – правда, – спокойно подтвердила Джульетта.
Этот простой факт не был известен Деруледе; Анна Ми забыла упомянуть о нем. Деруледе не успел приготовить для него возражения или объяснения, и в эту минуту раздался торжествующий голос Тенвиля:
– Граждане! Вот как злоупотребляют вашим доверием! Гражданин Деруледе…
Но его голос затерялся среди поднявшихся криков разъяренной черни. Если Тенвиль и Мерлен хотели подстрекнуть толпу, то это им вполне удалось. Все, что таилось животного, дикого в этой ужасной парижской черни, все это вылилось в одно безумное желание жестокой мести. Все повскакали со своих скамей и, прыгая друг через друга, давя упавших детей, устремились вперед – может быть, чтобы разорвать в клочья своего прежнего идола и его бледную возлюбленную. Женщины кричали, дети громко плакали, и национальным гвардейцам стоило большого труда сдержать этот дикий порыв ненависти Напрасно председатель звонил, призывая очистить зал суда, – народ и не думал выходить.
– На фонарь изменников! На фонарь! Смерть Деруледе! A la lanterne les aristos!
И над всей этой ревущей толпой возвышалась голова широкоплечего гиганта Ленуара. Сначала его резкий, с провинциальным акцентом голос как бы подстрекал толпу, но, когда ярость черни достигла апогея, Ленуар переменил тактику.
– Черт! Это глупо! Мы гораздо лучше расправимся с изменниками, если выйдем из зала. Что вы на это скажете, граждане? – прокричал он, но ему пришлось несколько раз повторить свое предложение, прежде чем его услышали. – На улице свободнее, – продолжал он, – там, по крайней мере, не вмешиваются эти обезьяны национальной гвардии. Тысяча чертей! – прибавил он, проталкиваясь к дверям сквозь толпу. – Пойду поищу подходящий фонарь.
Все, как стадо баранов, потянулись за ним, громко крича:
– К фонарю! К фонарю!
Не многие остались посмотреть, чем закончится этот интересный фарс.
ГЛАВА XVСМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР
Когда в зале суда воцарилась полная тишина, Деруледе было предложено оставить почетное место члена Национального конвента и сесть позади скамьи подсудимых, между двумя национальными гвардейцами. С этого момента он превратился в преступника, обвиняемого в измене республике.
В зале царило гробовое молчание, только Тенвиль что-то поспешно шептал ближайшему чиновнику, и скрип гусиного пера, набрасывавшего его слова на бумагу, был единственным звуком, нарушавшим тягостную тишину. Оставшиеся в зале зрители и депутаты замерли в ожидании.
За несколько минут Фукье-Тенвиль, очевидно, успел дополнить и исправить два обвинительных акта. Теперь Джульетта Марни обвинялась в сообщничестве с Деруледе, посягавшим на устои Французской Республики, в укрывательстве преступной переписки с узницей – бывшей королевой. Основываясь на этих обвинениях, Джульетту спросили, может ли она что-нибудь сказать по этому поводу.
– Нет, – громко ответила она, – я молю Бога о спасении нашей королевы Марии Антуанетты и об уничтожении анархии и террора.
Эти слова, занесенные в «Протоколы революционного трибунала», были приняты как окончательное неоспоримое доказательство виновности гражданки Марни, и ей был зачитан смертный приговор. Ее увели, а ее место на скамье подсудимых занял Поль Деруледе.
Спокойно слушал он длинный акт, еще накануне составленный Тенвилем на всякий случай. Так как Деруледе сам обвинил себя в измене, то его даже не спросили, может ли он что-нибудь сказать в свое оправдание. За чтением акта последовал смертный приговор, после чего Поля Деруледе и Джульетту де Марни под стражей вывели на улицу.
Их судили последними из всех обвиняемых в этот день. Арестантские каретки, развозившие осужденных по тюрьмам, были все в деле, а потому на долю Джульетты и Деруледе досталась ветхая некрытая повозка. Было уже девять часов вечера. Слабо освещенные улицы Парижа имели жалкий вид; моросил дождь, и плохо вымощенные дороги представляли собою болота вязкой грязи. Толпы пьяной, озверелой черни тянулись вдоль Сены до Люксембургского дворца, превращенного в тюрьму, к которой и лежал путь осужденных.
Вдоль набережной, на столбах вроде виселиц, на расстоянии ста метров один от другого, на высоте семи-восьми футов от земли, висели чадившие масляные лампы. Одна из таких ламп была сброшена, и со столба спускалась веревка с петлей на конце.
Вокруг этой импровизированной виселицы толпились грязные, оборванные женщины. Мужчины нетерпеливо ходили взад и вперед, боясь прозевать добычу и не насытить свою месть. О, как они ненавидели своего прежнего идола! Широкоплечий Ленуар занимал среди них первое место; он то резким голосом кричал на женщин, то подстрекал мужчин, стараясь возбудить народную ярость там, где она, казалось, готова была остыть.
Как только Деруледе показался на улице, свет от фонаря упал ему на лицо, и толпа узнала его. Снова раздались проклятия и крики:
– На фонарь! Вздернем изменника на фонарь! Деруледе слегка вздрогнул, словно на него пахнуло холодом, затем спокойно сел в тележку рядом с Джульеттой.
Коменданту Парижа Сантерру и конвою национальных гвардейцев с трудом удалось оттеснить толпу. Он приказал без всякой жалости пускать в ход оружие, а чтобы помешать Деруледе говорить с народом, барабанщикам было велено громко бить в барабаны. Но Деруледе было не до речей: стараясь защитить Джульетту от холода и пронизывавшего дождя, он снял свой плащ и укутал ее.
Пока повозка ехала вдоль стены здания суда, гвардейцы довольно легко отгоняли ревущую толпу. Когда же она выехала на открытое место, ее буквально осадили со всех сторон. Казалось, ничто не могло спасти осужденных от моментальной и ужасной смерти. Сам Сантерр растерялся. Послав в кавалерийские бараки за подкреплением, он со своим маленьким отрядом выбивался из сил, окружив тележку плотным кольцом солдат, – чернь могла каждую минуту прорвать кольцо. Сантерр охотно предоставил бы народу расправиться самому с требуемой им добычей, но твердо помнил данный ему приказ и потому ограждал осужденных.
В этот момент кто-то осторожно коснулся его руки. Он увидел рядом с собой солдата национальной гвардии, не принадлежащего к числу его стражи, который протягивал ему небольшой сложенный лист бумаги.
– От министра юстиции, – торопливо прошептал он. – Граждане депутаты наблюдали из окон суда за бунтом. Они советовали не терять ни минуты.
Сантерр приблизился к повозке, прямо к прочно закрепленному на ней фонарю, и в его дымном свете с непонятным для себя страхом развернул бумагу и прочел ее.
Однако, закончив чтение, он облегченно вздохнул, и на его лице даже появилось выражение полного удовлетворения.
– С вами еще двое?
– Да, гражданин, – ответил солдат, указывая в темноту. – Гражданин министр сказал, что вы тоже сможете дать двоих.
– Поведете арестованных прямо в Тампль, понятно?
– Да, гражданин. Гражданин Мерлен дал мне все необходимые инструкции лично. Подгоните повозку к портику, в его тени арестованные смогут незаметно покинуть ее и перейти под мою опеку. А вы тем временем будете охранять пустую повозку, так долго, как только возможно. Подкрепление уже послано и скоро должно быть здесь. Оно будет провожать вас вместе с каретой до Люксембургской тюрьмы. Благодаря всему этому у нас будет достаточно времени, чтобы спокойно переправить арестованных в Тампль.
Сантерр охотно подчинился, ибо ему самому уже не терпелось поскорее избавиться от этих опасных арестантов.
Густой туман весьма благоприятствовал их маневру, а непрерывная барабанная дробь к тому же полностью заглушала быстрые и короткие команды.
Повозку отогнали к портику, и под дикие вопли беснующейся толпы Деруледе и Джульетте было приказано ее покинуть.
– Быстро, – грубо шептали им чуть не в уши, – или сейчас расстреляем прямо на месте.
Но они и не пытались сопротивляться. Деруледе обнял вцепившуюся в него окаменевшую Джульетту, будто пытаясь оградить ее от всякой опасности, и они вышли.
Затем, обогнув Дворец юстиции, маленький отряд быстро покинул это неспокойное место.
Деруледе смутно отметил, что они идут в окружении пяти-шести человек, разглядеть которых мешал постоянно накрапывающий дождь. К тому же стало совсем темно, и бывший депутат сосредоточил внимание на все более и более умирающих звуках волнующейся толпы.
ГЛАВА XVIЯКОБИНСКИЙ ОРАТОР
Маленький отряд продвигался в полном молчании.
Джульетта и Деруледе даже приблизительно не представляли, куда и зачем их ведут. Но оба испытывали чувство облегчения оттого, что избежали расправы этих беснующихся диких животных. Все остальное их не очень заботило. Они чувствовали нависшую над ними тень смерти. В их жизни настал высший момент, и в этот момент они оказались рядом.
Джульетта, сжимая руку любимого, отважно смотрела смерти в лицо. Они ни слова не говорили друг другу, но Деруледе чутьем, свойственным только влюбленному, уловил все то, что хотела сказать ему маленькая ручка.
Все было забыто, смерть умерла, а жизнь превратилась в прекрасную сказку, и в душах этих двоих царили теперь покой и счастье. Одна душа нашла другую, и оба спокойно шли в тот мир сновидений и грез, где нет ни сомнения, ни предательства и где ничего не надо прощать.