– Справитесь? – задал вопрос актер.
– Не волнуйся.
– Сами такими вещами занимаетесь или брат ваш? – Актер говорил с Яковом как с командиром, искательно. Небось и в глаза заглядывал – впрочем, я не жалел, что не вижу их.
– Янус действительно специалист, – скрипнул Яков.
И все, ни слова больше они не сказали про Августа.
– Бумаги на корабль имеются? – Спокойный голос британца контрастировал с предметом разговора: словно речь шла не о задуманном преступлении, не о бандитах в порту, словно профессор обсуждал статью по истории Междуречья. – Капитализация корабля как минимум утроится, с этим я согласен. Инвестиция дешевого труда повышает стоимость. Но бумаги, подтверждающие собственность? Права семьи на имущество?
– Бумаги у меня. Я оформил товарищество; корабль находится в общей собственности коллектива.
– А его жена? Девочки? – Голос актера вибрировал.
– Прекратите паясничать, – заметил англичанин, – здесь никто не говорит об убийстве, тем более об убийстве детей. Речь идет о простой вещи. Существует пройдоха, который под прикрытием общего дела сколачивает капитал. Есть также наши интересы, которые мы не позволяем нарушать, вот и все.
– Есть законы бизнеса. На них стоит мир. Нарушать закон торговли и прибыли не позволено никому, – сказал Яков.
– Есть красные линии моих интересов, – добавил оксфордский профессор значительно, – пересекать которые я не разрешаю.
– Согласен! Согласен! – воскликнул актер. – Это очевидно. Мои интересы, кстати, тоже грубо нарушены. Попраны интересы.
– Есть такая вещь, – уточнил оксфордский профессор, – имеющая название: контракт. В бизнесе отношения сторон регулируются контрактом. Даже на пиратском судне бывали контрактные соглашения. В мировой политике состояние равновесия подтверждено договорами между странами, распределением зон влияния. Сейчас мы наблюдаем нарушение равновесия.
– Я поддерживаю! То же самое говорю! Зарвался парень!
– Оставьте крысу мне, – проскрипел Яков. – Поговорим о команде.
– Вы имеете в виду реакцию так называемого экипажа? – уточнил оксфордский профессор.
– Так все довольны будут! – воскликнул лысый актер. – Присциллу-то я знаю отлично! И Микеле будет рад. Получит свою долю и – обратно в Казахстан, комбайнами торговать.
– Проблему я вижу только в немцах. – Спокойный голос англичанина меня пугал так же, как скрипучий голос Якова. – С итальянцем объединиться легко. С французом договориться можно. Тем более – с француженкой…
Раздался сценический хохот актера.
– Немцы, – продолжал профессор истории из Оксфорда, – так уж исторически сложилось, это народ, трудно поддающийся влиянием извне, непокорный соображениям здравого смысла. У немцев всегда собственные идеи. Чаще всего – идеи, неудобные для окружающих.
– А русский художник вас не тревожит? – скрипнул Яков. – Что касается немцев, у меня есть одно соображение.
– Нисколько не волнует. И с какой стати считать, что этот субъект представляет Россию? Вот перед нами сидит убедительный представитель русской империи, – судя по всему, британец указал на лысого актера, – и нормальное имперское сознание меня устраивает. У партнера имеются естественные аппетиты, инстинкты здорового хищника. – и у меня они тоже присутствуют. Мы легко находим общий язык на почве взаимной выгоды. А художник – лишен всякой логики. Художник будет плыть по течению.
– Вы имеете в виду… – и тут захохотал уже Яков. – Пустим его плыть по течению? – Наверху уже смеялись все. Страшный смысл этих слов дошел и до меня. Страх, во много раз превосходящий страх перед сломанными ребрами, охватил все существо. Вот так запросто договаривались они о моей судьбе. Неужели так просто решается – жить или не жить другому человеку? Эти люди расписали все с той же легкостью, с какой решали судьбы народов в Версальском договоре, в Ялте, в Мюнхене…
И знаете, что меня испугало более всего? То, что предложение «пустить по течению» исходило от оксфордского профессора. Я был воспитан на почитании английской рыцарственной культуры. Мой отец десятки раз читал мне вслух киплинговское стихотворение «Заповедь»: «Владей собой среди толпы смятенной… Будь честен, говоря с толпой…» Нет, я знал, конечно, что пираты Флинт и Морган были англичанами, что англичане – колонизаторы, но все-таки… оскфордский профессор!
Я лежал в темных недрах корабля и слушал, как английский джентльмен делит подлунный мир.
– А серб? – продолжал британец. – О сербском поэте Цветковиче вы подумали? От сербов всегда происходят все беды. Этот румяный толстяк такой бойкий. С его славой он может стать серьезной проблемой.
– Напротив, его популярность нам обеспечит хорошую прибыль, он даст концерт, сбор будет гигантский, гарантирую. И затем – ты же все помнишь? Не советую тебя меня обманывать.
– Положитесь на меня. – Там наверху, в темноте трюма, лысый актер клялся в верности своим руководителям.
Я лежал тихо, стараясь даже не дышать, чтобы заговорщики не догадались о моем присутствии. То, что англичанин или Яков убьют меня, не задумываясь, я понимал отчетливо. И ведь как верно сказано: никто не станет искать пропавшего человека в амстердамском порту. Провалился между судов, сорвался с причала, попал под груз – мало ли способов… Как быть? Кому рассказать? И как выбраться отсюда, чтобы они меня не услышали?
Теперь, когда страх от услышанного превосходил испуг, возникший при падении, я думал лишь о том, чтобы исчезнуть вместе с семьей с этого проклятого корабля. Но как отсюда бежать, как?
– Однако пора присоединиться к остальным, – заметил англичанин, – энтузиасты сколачивают трибуну. Пойду посмотрю на общий трудовой процесс. Люблю наблюдать за толпой.
– Я с вами схожу, – сказал Яков, – а ты, – это было с повелительной интонацией сказано актеру, – должен работать со всеми, ступай трудиться в рядах коммуны. Отправляйся, любезный, на причал, и сколачивай сцену.
– Идем отсюда, наше отсутствие слишком заметно, – и я услышал характерные звуки передвигаемых предметов (возможно, то были бухты канатов), на которых сидели собеседники.
Голоса наверху стихли. Заговорщики разошлись.
Глава шестнадцатаяПорох и портвейн
Оказалось, что я провалился в угольную яму.
В бравое время европейского братоубийства «Азарт» был военным кораблем: черные от копоти кочегары швыряли в топку уголь, машина пыхтела, пушки разворачивали дула к врагу, а сейчас ржавая развалина стояла пришвартованной к причалу, точно отставной вояка к загородной даче. Уголь в бункер не загружали, подозреваю, что о существовании бункера новый владелец корабля даже не знал. Однако бункер имелся – так и у генерала-пенсионера хранится наградной пистолет рядом с пилюлями от запора: полезет старый воин за пилюлями, найдет свой «вальтер», и воспоминания охватят седоусого головореза. Воин забудет про свой запор и будет тосковать о тех бурных денечках, когда обделаться от страха не составляло труда.
Угольная яма существовала, как же иначе? В каждом солидном доме должен быть подвал с припасами, а наш «Азарт» прежде был домом солидным.
Я лежал на куче ломких камней – в темноте не видел, что камни черные, но сообразил, что это уголь. А дальше можно было догадаться обо всем остальном: что еще должно быть, если имеется угольный бункер.
Но не догадался: был оглушен страхом. Пока заговорщики находились рядом, не смел шевельнуться; ни о чем не думал, кроме их слов, таких страшных. Когда голоса надо мной стихли, пополз по куче угля, наткнулся на стену. В стене – узкая дверь, я протиснулся. Помещений, усыпанных углем, на судне оказалось три, угольные бункера располагались один за другим вдоль борта, в самом глубоком уровне корабля, ниже только вода. Помещения соединялись узкими низкими дверями; петли ржавые, но если навалиться плечом, дверь поддавалась. Я прополз на четвереньках сквозь три отсека и, находя на ощупь очередную дверь в железной стене, радовался, что есть выход, но последнюю дверь отдраить не смог. Уголь, покрывавший пол, за полвека слежался в камень, не давая двери открыться.
Выхода не было.
Я был уверен, что если закричу, крик подхватит эхо, мой крик разнесется по всему кораблю – о, как загудел бы вопль в разрушенных помещениях «Азарта»!
В молодости я был (каюсь, до сих пор остаюсь) человеком, зависимым от культурных алгоритмов – в те годы был популярен фильм Феллини «И корабль плывет»; там изображен большой океанский лайнер, символ предвоенной Европы, этакий намек на «Титаник» и иллюстрация к работе Шпенглера одновременно. Так вот, в этом огромном лайнере пассажирами были оперные певцы, и они пели в угольном бункере корабля. Так уж устроен интеллигент, что, даже находясь в опасности, в самой унизительной ситуации он думает культурными штампами – вот и я вспомнил кадры Феллини и тех оперных певцов. Если бы я заорал, получилось бы не хуже, чем у них. Но кричать я боялся – неизвестно, кто придет на мой крик первым – капитан Август или оксфордский профессор.
Деться отсюда некуда, но и звать на помощь страшно.
Прошел час, в течение которого я ощупывал стены; успокаивал себя – в темноте надо продвигаться методично, осваивать сантиметр за сантиметром. Так обнаружил лестницу. То была не обычная лестница – просто железные скобы, нашитые на стену, по скобам матросы и кочегар спускались в черную дыру. Я наткнулся на одну из этих железяк, расшиб лоб. Больно; но обрадовался – сообразил, зачем скобы приделаны, полез вверх.
Лезть вверх – не то, что падать вниз, ответственно говорю: я пролетел до самого дна корабля за две секунды, а выбирался долго. Когда перебрался на следующий уровень, стало посветлее. Теперь я оказался, по моим представлениям, там, где живут матросы и где собирались заговорщики. Вероятно (так я думал), злодеи сидели в одном из кубриков. Лунный свет лился в недра корабля через многочисленные дыры в верхней палубе, свет отражался от стальных обшивок стен. Стало быть, я на той палубе, где расположены кубрики моряков, где-то здесь находится и наша каюта – так они называли ту сырую скважину, в которую нас поселили. Сообразить бы, куда теперь идти; перемещаясь по угольным дырам, я отполз далеко от наших мест. Теперь, преодолев три угольных отсека (сколько это составляет метров? тридцать?.. сорок?..), я находился уже под иными помещениями и не узнавал нашей палубы. Наверное, надо пройти вперед – корабль подобен замку или даже собору: никогда не знаешь, что встретишь за поворотом. Я пошел вперед.