– Я хочу сделать невозможными войны, – сказал Август.
– Так ведь от такой ханжеской жизни люди горло друг другу перегрызут. О, какая тоскливая намечалась перспектива. Значит, ты намерен был лишить нас человеческих радостей?
– Болезни и беды происходят от удовольствий. Потому так получается, что главное удовольствие человека – это унижение другого и власть. Рядом с этим удовольствием меркнут все прочие радости. Поглядите на тиранов – у них самые острые удовольствия на свете. Люди стремятся к богатству любой ценой, потому что золото дает власть, то есть возможность удовольствия через неравенство.
– Верно подмечено, такова природа. Мужчина не равен женщине, как это ни досадно для суфражисток. Но мы живем с этим – природу регулирует закон.
– Нет, закон не регулирует. Потому что богатые используют закон против бедных, получая от этого дополнительное удовольствие. Значит, надо научиться получать удовольствие только от труда и забыть о праздных удовольствиях.
– Полагаешь, это понравится людям? Отказаться от радости?
– Отказаться от радости власти можно. Не понравится это только жадным. Но жадных мне не жалко.
А ветер ревел. Август говорил с англичанином, мы слушали их беседу – а ветер нес корабль в темноту. То был уже не ураган, волны уже не вставали горами, но ветер был сильным; удержаться на ногах непросто.
– Не жаль богатых и властных? То есть не жаль элиту. Тех, кто стимулирует развитие, не берем в расчет. И кто же сформулирует эстетику и этику, заложит основы логики и риторики? Кто направит науку и производство? Кто создаст искусство? Давай спросим у нашего художника, – и профессор указал на меня, – интересна ли ему такая утопия? Вы, кажется, рисовать здесь собирались? Творческая командировка, не так ли? Довольны результатом поездки?
Что же я мог ответить? Что картин не нарисовал – это было очевидно. Впрочем, кто же теперь рисует картины. Картина – давно анахронизм. Красками по холсту мазать люди разучились. Теперь инсталляции делают и перформансы. Пописал в баночку – уже, считай, совершил акт творчества.
– Я принял участие в утопии общего труда, – сказал я. – это и есть цель искусства.
– Что за утопия труда без направления работ? Вот как наш корабль «Азарт» – плывет посудина никуда и ни к чему. Надобно знать, какая у рабочего процесса цель
– Цель – справедливое общежитие.
– Справедливо – это когда поровну? Или справедливо – не поровну?
– Тот, кто направляет работу, не должен быть богаче труженика.
– А как стимулировать первенство? Уравнять людей нельзя – они не равны от природы. Англичане, – тут оксфордский профессор пожал плечами, удостоверяя факт, – более развитая нация, нежели, допустим, конголезцы. Отменить неравенство никакой Томас Мор не сможет.
– Отменить неравенство может мораль. Цель искусства – нравственный урок. Значит, художник первым обязан отказаться от привилегий.
– Пустая фраза. Цель искусства – прекрасное. Если мораль построена на отсутствии удовольствий, то мораль – уродлива. Была такая секта – скопцов. Худший вид протестантизма. Кстати, свои общины скопцы называли кораблями. – И профессор засмеялся. – Корабль скопцов плывет? – И добавил совсем грубо: – Полагаете, вашей жене такая секта нравится?
– Это уже несущественно, – страстно возразил Август, – когда жадное, беременное войной общество хвастается своей свободой – это хуже.
– Свободой не надо хвастаться, – заметил англичанин, – свободой надо обладать. Как женщиной. Как капиталом. Как домом. И уже потом – если ты воспитанный человек, разумеется, – ты можешь собственной свободой поделиться с другим.
– Нет, – повторил Август, – свободой нельзя делиться и свободой нельзя обладать. Свобода – общая или ничья.
– Да, Платон так тоже думал, – заметил англичанин, – но в его республике имелись рабы. Кто-то должен на прочих работать. И большевики так думали, но построили концлагерь.
– У нас каждый будет отвечать за всех.
– Если есть больные, с ними как? Старые? Дети? Женщины? Природные идиоты? Им тоже полагается равная доля европейских благ?
– Такая же, как и всем.
– А вот мы, европейцы, между прочим, живем так неплохо потому, что есть Африка. И есть африканцы. Это необходимое в эволюции свободы звено. Прикажешь изменить порядок?
– Если у Европы и есть преимущество, – сказал Август, – то только одно: раньше других понять, что надо отдать привилегии.
Англичанин задумчиво посмотрел на капитана:
– Вот и отдай привилегии. Начнем с тебя. Отдай мне корабль.
– Он взорвет нас! – крикнула моя жена. Она появилась из-за спины английского профессора, кинулась к нам. – Они там заперлись в порохом погребе!
– Все верно, – хладнокровно сказал англичанин. – Яков и Янус сейчас в пороховом погребе.
– Они взорвут все! Взорвут!
Я смотрел на жену, слышал ее слова, понимал смысл сказанного – и ничего не мог ни сказать, ни сделать. Что можно сделать против взрыва? Силы и воля вышли разом. Спасать, строить, мечтать – все это может свободный человек. Но превратить человека в раба и слугу так легко – даже проще, чем лишить его жизни. Достаточно пригрозить. И уже нет человека.
– Все правильно – взрыв предотвратить можно лишь одним путем, – англичанин говорил совершенно спокойно, – корабль нам нужен. Существует ряд причин, по которым я хочу обладать «Принцем Савойским», вам эти причины не интересны.
Верно, мы забыли про Якова и Януса… Я отчего-то решил, что они остались в толпе на берегу. А они пробрались в трюм.
– Тебе придется совершить простой выбор, – сказал профессор Августу, – либо ты уйдешь с корабля – и мы готовы высадить тебя и всех прочих на берег в удобном месте – либо корабль будет взорван вместе с женщинами и детьми.
– Ты сам погибнешь, – сказал рыбак Штефан.
– Что ж, в игре имеются ставки. Таковы правила игры. Я их принимаю. Я выступаю за неравенство и за рынок. Имеются риски, но перспективы интересны.
– Ты шутишь, – сказал бледный Цветкович, – ты не можешь взорвать корабль.
– Отчего же. Отлично могу.
– Дети… – простонала моя жена.
– Согласен, трагедия. Уговорите капитана. Зачем вы ко мне обращаетесь?
– Бандиты… Яков с Янусом… они же евреи… чадолюбие должно быть.
– Вот пример того, как мало люди знают об окружающем их мире и о себе подобных. А туда же – общую семью народов желаете организовать. Яков и Янус – действительно семиты, но почему обязательно евреи? Организация освобождения Палестины. Средств не выбирают, хотя чадолюбие свойственно им тоже. Советую принять верное решение.
«Азарт» несся в темной воде, и все на палубе молчали.
Глава двадцать перваяЛетучий голландец
– Я обдумал ваше предложение, – сказал Август, помолчав, – и готов передать корабль «Азарт» в полное ваше распоряжение. Приключение подошло к концу. Понимаю, что все утопии имеют конец.
– Лучше б не начинались, – заметил профессор истории.
– Надеюсь, для участников экспедиции вы предоставите шлюпки.
– Наконец слышу разумную речь, – сказал английский ученый. – Вы социалист, иезуит и фанатик, но все-таки не дурак. На случай эвакуации команды мы запаслись надувными шлюпками.
– Благодарю, – сказал капитан Август, – похоже, вы давно обдумывали взрыв.
– Рассматривал этот вариант, – подтвердил профессор. – Но как самый нежелательный.
– Мы воспользуемся шлюпками, когда уляжется волна. Я не рискну предлагать детям и женщинам шлюпку в штормовом море.
– В мои планы не входит благотворительность, – сказал англичанин вежливо, – но потерплю вас на своем борту еще пару часов. Как видите, цивилизация и рынок избегают неоправданной жестокости.
Как церемонно, как изысканно они говорили. И разговор происходил под аккомпанемент бури.
– Кстати, мы не меняем курс, – заметил оксфордский профессор, – направление на Английский канал вполне устраивает. За ночь погода, надеюсь, уляжется. В любом случае у Дувра я с вами прощусь.
– Благодарю, – сказал Август столь же церемонно. – Если море останется бурным, узость канала в районе Дувра облегчит высадку.
– Пока вы на борту, уладим формальности, – сказал оксфордский профессор. – Мне нужны бумаги, удостоверяющие передачу корабля в мою собственность.
– В отсутствие юриста затруднительно… – начал Август.
– Пусть это вас не тревожит. Янус имеет диплом юриста. Необходимые бумаги готовы. Ваша подпись – простая формальность.
– Буду рад помочь, – ответил на это Август. Они просто соревновались в любезности. Наступила та фаза отношений, когда угрозы уже не требуются, в ход идет дипломатия. – Вы со своей стороны, конечно же, понимаете, что подпись на дарственной я поставлю тогда, когда команда пересядет в шлюпки. В противном случае акт дарения не имеет смысла.
– Разумно, – согласился оксфордский профессор. – Отложим процедуру до утра. Впереди ночь, мы скоротаем ее за беседой. Одного я вас по понятным причинам не оставлю, а обсудить несколько вопросов мне как ученому хотелось бы. Чистая теория, сугубо социальные науки.
– Извольте, – сказал Август, – не пройти ли в кают-компанию?
– А, в ту самую каюту, где стояла злополучная машина – в бывшее машинное отделение? Отчего же. Оставим немецких рыбаков и испанского анархиста на парусных работах, они отлично справляются.
– Вы позволите дать указания команде?
– Помилуйте, вы – капитан, как я могу препятствовать? Надеюсь, указания касаются навигации, а не чего-либо еще.
– Исключительно навигации. Хорхе, – сказал Август боцману, – в течение ночи ветер не уляжется?
– Нет, – ответил Хорхе и указал на барометр. Оказалось, он со склада в трюме притащил барометр. – Будет сильная погода.
– В таком случае пройдем бельгийский берег к вечеру и ночью выйдем к Дувру. Держи на скалы и не пропусти вельбот.
– Есть, капитан, – сказал Хорхе. – Мы их нагоним до скал.
Оксфордский профессор слушал диалог с легкой улыбкой.