Большинство садоводов в Оредежском направлении по пятницам ехали чоловскими электричками, дополнительными. На Витебском вокзале, придя загодя, можно было расположиться в вагоне на любимом месте у окна и читать спокойно новую или хорошо забытую старую книгу.
Кстати, одно из преимуществ склероза — прочитанную книгу через несколько месяцев можно читать как свеженькую.
Влекомов и расположился на вышеуказанном месте с заранее обдуманным намерением. И только окунул нос в газету, услышал:
— Привет! Какую прессу предпочитаем: белую, красную, жёлтую? — это напротив размещался Витя Патока, садовод с соседней Четвёртой линии.
— Разноцветную! — улыбнулся Влекомов. — Я уже давно не витязь на распутье: пошёл направо — будешь читать только белую, налево — красную, выбрал прямой путь — предпочёл жёлтую!
— Значит, по-прежнему колеблешься вместе с линией партии! — определил Патока.
Патока не было его прозвищем — то была его сладкая фамилия. Не соответствующая вкусу его речей. Лицо — круглое, смуглое, с казачьими усиками — под пятьдесят, крепкий. Кем работает, Влекомов точно не помнил. Вроде бы — слесарем на заводе имени Климова. Руки у Вити — задубевшие, натруженные.
Встречались редко, мимоходом. Но выпивать совместно приходилось.
Дачная специфика — со временем выясняется, что пип со всеми в километровом радиусе.
Поездные торговцы сновали по вагонам, предлагая всё необходимое, кроме крупногабаритной мебели.
Витя польстился на мороженое. Влекомов отказался.
Исчезновение тяги к сладкому — признак утраты детскости восприятия мира. Так подумал Влекомов, а Патока будто прочитал его мысли:
— С детства как полюбил сладкое, особенно мороженое, так и не могу себе отказать в этом. Жена дитём называет. Хотя и сама не отказывается от сладенького. А иногда инициирует потребление.
— Совращать — женское занятие со времён Евы! — поддакнул Влекомов.
— Ну и спасибо им за это! — отреагировал Патока. — Часто мужик безынициативен, как панда.
— Ага, спасибо им, что люди рая лишились из-за женской инициативности! — подначил Влекомов. — Господа нашего разгневали грехопадением.
— Думаю, не самим грехопадением Адам и Ева рассердили Его, — задумчиво изрёк Патока, всосав порцию мороженого. — Древо познания было посажено Господом на самом видном месте в раю. Значит, когда-нибудь Он позволил бы им вкусить с него. А они предались плотским утехам, не созрев морально. Как акселераты в лифте. Вот Господь и изгнал их для дозревания.
— Интересная точка зрения, — согласился Влекомов. — Дозревание — значит эволюция. Очень медленный процесс.
— Ну, насчёт эволюции согласен и такую байку тебе расскажу, — пообещал Патока.
Байка об эволюции
И была земля покрыта болотами, и гады кишели в них, и смрад был великий, и мерзость была. И проходили миллионы лет, а гады кишели и кишели, а мерзость и зловоние густели.
И спустился Господь с небес и поморщился от смрада. И высморкался Всевышний и рек ангелам:
— Бездельники! Хоть бы фимиам воскурили! Запустили всё без Меня! Даже на миллион лет отлучиться невозможно! Складывается впечатление, что вы и аттестатов зрелости не имеете. Теорию эволюции забыли!
— По утверждённой Вами программе, — обиженно возразил ангел-секретарь, — теория эволюции будет разработана через 130 миллионов 346 тысяч 281 год этим… как его… — Ангел-секретарь стал быстро листать папку.
— Вот то-то! — усмехнулся Господь. — Теория! А мы — практики! Нам ждать незачем! Созвать общее собрание!
И засим обратился к земноводным:
— Ну что, гады, не надоело пресмыкаться?
— Господи помилуй! — умильно воскликнул один из гадов. — Как же это может надоесть! Мы привыкши!
— А чего ещё делать? — угрюмо спросил другой.
— Пора самим соображать, — нахмурился Господь. — Времени у вас достаточно, могли бы раскинуть мозгами!
— Так ведь нечем раскидывать! — отозвался угрюмый. — Я тут одного гада завязал двойным морским, через день хотел развязать и не смог — самому не вспомнить, как завязал.
— Память развивать надо! — поднял Господь перст Господень. — Стихи наизусть учите!
— Их сперва сочинить нужно! — не унимался угрюмый.
— Тьфу ты! — рассердился Всевышний. — Погоди, сделаю тебя критиком лет через миллионов сто тридцать — попрыгаешь, перестроишься!
— А мне чё! — дёрнул хвостом угрюмый. — Мне особенно перестраиваться не надо. Я и сейчас любого двойным завяжу!
Господь счёл за благо с критиком больше не дискутировать и обратился к прочим гадам:
— Значит так, ребята — пора развиваться! Займитесь физической и умственной работой! Главное — оптимальное сочетание! Рекомендую также бег трусцой.
— Это позже, когда гиподинамия наступит, — подсказал ангел-секретарь.
— Без тебя знаю! — вспылил Всевышний. — Я вопрос глобально ставлю!
— Перспективы у вас большие, — продолжил он. — Передовики смогут научиться ходить, бегать, летать и даже мыслить нормально! — Господь обвёл собравшихся внушительным взглядом. — Не всё сразу получится, но цели, думаю, для вас заманчивые.
— А это обязательно? — послышался унылый вопрос.
— Ну, знаете! — развёл руками Всевышний. — Тебе очень хочется остаться рептилией, что ли?
— Обзываться-то зачем? — обиделся вопрошавший. — Мне такая эволюция не нужна! Пусть я останусь, кем есть, но чтоб меня называли уважительно — гадом!
— Хрен с тобой, гад! — устало сказал Господь. — Только учти: на повестке дня стоит вопрос о мелиорации. Болот будет всё меньше и меньше. Устрою я вам борьбу за сосуществование!
— Это тоже позднее, — робко шепнул ангел-секретарь. — Сначала предстоит борьба за существование.
— Что ты суёшься со своими поправками! — взъярился Всевышний. — Я тебе крылышки быстро повыщипаю, умник! И, передохнув, заключил: — Короче, вот вам моё Божье слово:
Эволюцию — в сжатые сроки!
Проверять буду лично и внезапно! Через каждую тысячу лет!
Всевышний крякнул, подпрыгнул и исчез в клубах дыма и пыли. Слово своё сдержал, и под Его присмотром дела пошли живее.
Правда, последний раз Он побывал на земле две тысячи лет назад, и дела земные снова стали приходить в упадок.
— Боюсь, при нынешних темпах технического прогресса и морального регресса Божественная корректировка раз в тысячу лет вряд ли поможет, — усомнился Влекомов. — За один двадцатый век столько напахали!
— А ты пессимист, оказывается! — удивился Патока. — Разговариваешь как юморист, а мыслишь как пессимист.
— Я — фаталист! — скромно признался Влекомов.
— Фаталист — сторонник бездействия! — припечатал Патока. — Как это тебя угораздило?
— Да, я убедился — всё в жизни предопределено судьбой! Она иногда делает нам намёки, но мы их не осознаём. Задним умом или задним числом, что то же самое, доходит. Могу привести примеры из собственной биографии.
— Давай, совершай первый привод! — разрешил Патока.
Первая попытка осчастливить женщину
Влекомов в молодости считал, что проявляет одностороннее внимание к женщинам. А они к нему безразличны. Потом стал осознавать — вроде и они им интересуются. Непонятно почему.
И только спустя годы понял: они почему-то считали, что он будет хорошим, управляемым мужем. Жестокая ошибка, приводившая к взаимным разочарованиям.
Всего годик исполнился молодому специалисту Влекомову, а он вдруг задумал жениться. Нет, задумал — слишком сильно сказано. Не думал, просто сделал предложение. Точнее — ляпнул.
Познакомился на каком-то новогоднем вечере с девушкой Ниной, дипломницей Холодильного института, после пары танцев обменялся с ней телефонами — и «мы с вами знакомы, как странно, как странно».
На третьем свидании Нина, большеглазая, с тонкой талией, пожаловалась — мать ругает её за эти свидания и даже ударила! Хочет, чтобы она вышла замуж за солидного двадцатисемилетнего ухажёра Лёву. А Лёва ей не нравится!
Тогда двадцатидвухлетний благородный балбес и ляпнул:
— Ну так выходи за меня! — Девушку спасал от злой мамы, нелюбимого жениха и трудоустройства по распределению в какую-нибудь Тмутаракань.
Лыцарь — иначе не скажешь. А если скажешь, то не напишешь.
Свидание происходило в конце января, а в середине февраля уже назначалась свадьба в недавно открытом Дворце бракосочетания.
Очередь во дворец была большая, но Нинин папа тоже оказался большим человеком — зампредседателя Облпотребсоюза. А это — доступ к различного рода дефициту.
А доступ к дефициту — это «Сезам, откройся!». Вот и двери Дворца бракосочетания распахнулись.
В назначенный день с утра Влекомов с приятелем Юркой отправился на Невский проспект — запастись презервативами на начальный период супружеской жизни — без них она могла оказаться менее счастливой, чем он надеялся.
Заодно вспомнил об упущении, зашёл в цветочный магазин и послал невесте корзину цветов с запиской: «Нина, я ещё не дарил тебе цветы».
Действительно — некогда было дарить цветы при таком темпе событий.
Довольные проделанной работой, они с Юркой направлялись в обратный путь. Но встретили возле Катиного садика знакомого, Андрея, он работал в Театральном музее и иногда водил их в театры по контрамаркам. Разговорились.
— Что сегодня вечером делаете?
— Я женюсь! Приходи на свадьбу! — спохватился Влекомов.
— О! Не смогу, но это надо отметить! Пойдёмте в «Коньяки и шампанское»! — кивнул Андрей в сторону известного подвальчика на другой стороне Невского.
Пошли. Отметили. Когда Влекомов догадался взглянуть на часы, пришлось не уходить, а бежать — приодеться перед свадьбой не мешало бы.
Взволнованные родители уже были готовы, даже вызвали такси. Влекомов переоделся со скоростью вымуштрованного солдата — и тоже был готов. Дома остались жена брата Маша с полуторагодовалой дочкой Оксаной.
С Ниной встретились в гардеробе. Перед ними стояла пара, уже перешедшая брачный Рубикон. Молодая вовсю крыла молодого: