— Растяпа! Как ты мог забыть кольца!
— Ты, конечно, не забыл? — улыбнулась Нина.
— Что это ты так уверена?! — вспомнил о кольцах Влекомов. — Забыл!
Хорошо, у дворца стояла машина намечающегося тестя с водителем. Плохо, что кольца в тумбочке отсутствовали. Неподалёку валялись пустые коробочки.
Влекомов догадался: Оксана! Она заползла в подготовленную к брачной ночи комнату и поинтересовалась содержимым тумбочки. Не проглотила ли кольца?
Оксана улыбалась. В результате упорных поисков было обнаружено кольцо невесты. Кольцо жениха жениху обнаружить не удалось.
Во Дворце бракосочетания ему поспешно купили кольцо размером на большой палец ноги. Невеста окольцевала поднятый вверх средний палец руки.
Влекомов провёл всю последующую церемонию в этой неприличной, по современным понятиям, позе.
— Это был знак, что брак будет неудачным! — убеждённо заявил Влекомов. — А племянница Оксана оказалась прорицательницей, как осьминог Пауль почти через полвека.
— Кольцо-то нашли? — поинтересовался Патока.
— Сдвинули днём супружескую кровать и глубоко под ней обнаружили. Так вот!
— А сколько у тебя было всего попыток осчастливить женщину?
— Три! После третьей неудачной я снял себя с дистанции. Знаешь, как по правилам прыжков в высоту. Три неудачных попытки — и отвали! Допрыгался! О! Уже Чаща! — спохватился Влекомов. — Наша следующая! Не проехать бы с твоими байками завлекательными.
На платформе «100-й км» они разом вдохнули по два литра свежеприготовленного кислорода и дружно потопали в своё родимое садоводство «Политех».
На веранде у Эмилии подготовка к семейному ужину была уже закончена. Влекомов слегка покосился на Лёню, ставшего, похоже, предметом интерьера на этой веранде и в качестве такового не собиравшегося покидать отведённое ему место. В таком смешанном составе и приступили к банкетным развлечениям.
Ближе к полуночи дочурка потребовала открытия бала, поймала на магнитоле нечто ритмическое и вытащила папу Влекомова из-за стола. Эмилия ушла в дом и заперлась.
— Пап, а ты знаешь, что Лёня предлагает маме жить вместе? — нетерпеливо выпалила дочурка, едва они сделали первый нетвёрдый оборот вокруг своей оси. — Ты как к этому относишься? — В голосе больше любопытства, чем более подобающих чувств.
Ошалевший Влекомов напряг волю и почти безразлично ответил:
— Мама достаточно взрослая женщина. — Дочка хихикнула. Лёня напряжённо прислушивался. — И способна самостоятельно принимать решения. Со мной она пока не советовалась.
Утро, солнечное и жизнелюбивое, испортило о себе впечатление не только похмельным синдромом. Неприятные ощущения от Танькиного сообщения усилились.
Ощущал себя Влекомов не просто дураком, но дураком круглым и самоуверенным.
Надеясь, что не все это пока заметили, решил ретироваться в Питер от чужого греха подальше.
Плёлся на станцию раненько — ни одного человечка, даже ни одной собачки, ни одной кошки не встретил.
А утро изумительное — ни ветерка, ни облачка. Птички — и те не желали обижать букашек, не летали, не охотились. Одно только солнышко неспешно плыло по небосводу, любуясь делом лучей своих.
О! И вот ещё сорока летит, пересекая дорогу, на высоте метров тридцать.
— Тебе-то чего не сидится? — задрав голову, спросил Влекомов.
Сорока не удостоила его ответа, и он снова поник головой. А через пару секунд почувствовал лёгкий шлепок по голове. Машинально потёр голову и, обозрев содержимое ладони, убедился в отзывчивости длиннохвостой. Своеобразной отзывчивости. Более того — оскорбительной. Но насколько точной! Просто — бомбёжка фекалиями с головкой самонаведения!
«Наказание свыше! — решил Влекомов. — Завершающий штрих. Если первая попавшаяся сорока себе такое позволяет…»
И вовсе пал духом.
10
Звонок раздался под вечер в понедельник.
— Привет! Работаешь или в отпуске? — пророкотал знакомый командирский баритон Фролова.
— Работаю помаленьку! — признался обрадованный Влекомов. Фролов, как обычно, уехал на дачу в Барышево в конце апреля. Так поступал уже лет пятнадцать.
— Слушай, давай приезжай ко мне в пятницу — у нас с Раисой золотая свадьба! — гордо сообщил Фролов. — Что? В Барышево, конечно! Не пытайся отвертеться! У тебя хозяйство, я знаю, не ведётся — поливать, полоть нечего, можешь разок в выходные поехать не на юг, а на север! Не волнуйся, тебя и в Барышево, и обратно на машине доставят!
— Я — с удовольствием! — воскликнул Влекомов.
Как Фролов выручил своим приглашением! Не надо ехать к себе в Чащу, видеть Эмилию — и увидеть Фролова!
— Хотя ничего у меня не посеяно, а полоть — выше головы! — уточнил всё же.
— Договорились! В пятницу тебе на работу позвонит Вадим, мой сосед, он тебя и возьмёт — из города будет ехать в Барышево. Лады?!
— Лады!
В пятницу за столом на веранде фроловской половины дома собрались человек двадцать — родственники, друзья, соседи. Дочка с зятем и внук с невестой присутствовали. Внучка отсутствовала по уважительной причине — пребывала у жениха в Австралии.
— Маша звонила, поздравляла! — оправдал внучку и заодно слегка похвастал Фролов.
Приехали московские родственники Розы Николаевны — так числилась по паспорту супруга Валентина Алексеевича. А Раисой её звали домашние.
Роза Николаевна была родом из подмосковных Ватутинок, ныне известных базой спортклуба ЦСКА, а в военные и послевоенные годы — засекреченных из-за базы радиосвязи с агентами во всех частях света. На нескольких гектарах там размещались антенные «поля».
Фролов, призванный в 1944-м, после окончания школы радистов был направлен в Ватутинки и проводил служебное время в наушниках. Смена длилась четыре часа с часовым перерывом.
Агенты, как правило, выходили на связь внезапно, в любой момент дня или ночи. Сигналы порой бывали очень слабые, максимальное усиление приёмника не позволяло вытянуть сигнал до уровня уверенного приёма. То ли батареи передатчика сели, то ли атмосферные условия не способствовали распространению радиоволн. Шли группы цифр, одна-две группы иногда не проходили.
Приходилось в конце передачи запрашивать повтор, но ошибок не всегда удавалось избежать. А радист первого класса, каким вскоре стал Фролов, принимал до шести групп знаков в минуту. В группе — пять знаков, каждый из нескольких точек-тире.
Сколько знаков внимания в минуту он оказывал понравившейся Розе, точно подсчитать не удалось. Но что по первому классу — точно!
О Розе Николаевне
Роза выросла симпатичной, быстрой в движениях и прямой в общении девушкой. А росла пятым ребёнком в семье. Три сестрёнки и два брата, Коля и Саша. Отец бросил семью, когда Роза ещё была дошкольницей, перебрался к новой жене, бездетной вдове, в соседнюю деревню. Мать поднимала детей одна. В колхозе на трудодни одна — сколько заработаешь? Жили огородом. Да какая с него жизнь на шестерых, из которых пятеро — дети. Даже на огороде помощь от них — только аппетит нагуляют. Слава богу, здоровье у матери поначалу было отменное.
Вышла из колхоза, устроилась на суконную фабрику, там сукно шинельное валяли. И не на одну работу, на две — у станка и уборщицей в цеху.
А потом и третью получила — у директора фабрики в доме тоже прибиралась.
Директор в неё влюбился. Мать была красивая. А жена директора — старше его лет на пятнадцать. Она ему и сказала: с этой женщиной я тебе позволяю! Видно, уговор у них какой-то был. Потом директор пошёл на повышение, в Москву, и предложил матери: я тебя с тремя детьми возьму с собой, ты старших двоих пристрой куда-нибудь, в детдом, что ли.
Мать не согласилась, в Ватутинках осталась со всеми детьми.
А со временем хвори стали прихватывать — тяжёлая работа и скудное питание сказывались. В 1940 году инвалидность получила.
Но дожила до девяноста девяти лет, без десяти дней. И всех детей вырастила, в люди вышли. Только сыночка, Колю, в войну не уберегла. Отец не захотел помочь.
Он вообще от них, от детей своих, открещивался, как от неродных. Райка училась хорошо. Идёт однажды из школы гордая — день удачный. И отец как раз на подводе через свою бывшую деревню едет — конюхом работал.
Райка — за телегой:
— Папа! Дай рубль! Я сегодня две пятёрки получила! — Конфет ей хотелось купить. А отец лошадь хлестнул и не оглянулся даже — укатил.
Нет рубля — так хоть совести на копейку имей, слово доброе скажи.
Да и это — ладно! А вот Колю ему ни мать, ни дочки не простили.
Колю призвали в 1939 году, на танкиста обучили. Он в школе тоже из лучших был, особенно по математике. А в конце 1942-го переподготовку проходил в учебной части в Наро-Фоминске, это километрах в ста от Ватутинок.
И тогда напекла мать пирогов с капустой и яичками и пошли они с Райкой Колю проведать. Местами добрые люди на санях подвозили, разок даже машина-полуторка километров десять прокатила. Но в основном — ногами дорогу мерили. А у матери сердце хворое, тяжело ей километры давались.
На третий день добрались. Половину гостинцев Коля тут же, на глазах, умял — не шибко сытно в учебке кормили. На фронт, сказал, через неделю посылают. Но можно отлынить — надо пару бутылок водки казённой начальнику принести.
Мать с Райкой обрадовались, быстрей домой, достали водки, и мать, смиря гордость, бросилась к отцу:
— Дай лошадь, ради Христа!
А отец:
— Не могу! Мне попадёт за это!
И не дал. Ещё раз пройти этот путь сил у матери не было, да и не успели бы.
Коля погиб через месяц — танк при наступлении в Новгородской области провалился в болото.
В 1945-м весной они взяли к себе ещё и Димку, племянника, сына маминого брата Васи, до войны работавшего в Москве на «Шарикоподшипнике» и погибшего на Дону в 1942-м, и его жены Валентины, умершей за полгода до Победы. Восьмилетнему Димке один путь был — в детдом.
Мать с дочками посоветовалась и привезла Димку в Ватутинки. Хоть достаток позволял питание не лучше детдомовского — но со своими жить будет, а не в обиде и без ласки. И ведь вырос Димка, образование получил, инженером стал. А мать любил, как святую и родную свою. Потом, когда в старости одна осталась и сильно хворала, хотел к себе взять. Да мать отказалась. В девяносто пять лет всё сама по дому делала, а Димка в выходные приезжал, помогал.