ия, но, заметив, что эти разговоры ужасно ее раздражают, прекратил расспросы.
— Ты все про экзамен допытываешься, — сказала она ему однажды вечером, когда мыла посуду, а он, стоя у нее за спиной, вытирал тарелки и чашки. — Наверно, тебе, с твоим образованием, нелегко жить с такой, как я?
Этот выпад застал его врасплох. Наскочила, угрызла — и на попятный. В общем-то она часто так поступала. Иной раз, когда ему казалось, что все у них хорошо, неожиданно выяснялось, что все плохо. И самое ужасное, что в некотором смысле она всегда была права. Глубоко-глубоко, погребенная под мусорной кучей нелепостей, копошилась бледная, худосочная правда.
— Я просто хочу поддержать тебя в твоих начинаниях, — примирительно сказал он. Но Сюзанна не поверила.
— Придется тебе принимать меня такой, как есть, — дрожащим голосом сказала она, машинально продолжая водить щеткой по тарелке. — Иначе нельзя. Я должна остаться собой. Не хватало только чувствовать себя полной дурой.
— Да почему же дурой-то? — спросил Йоаким, и в голосе его сквозило искреннее удивление, хотя если б он до конца додумал мысль, которая мухой жужжала в голове, то вполне бы мог догадаться, к чему она клонит. Разница вправду существует. И оба они видели ее, не слепые как-никак. — Мне безразлично, чем ты занимаешься, лишь бы тебе было хорошо.
От этого Сюзанна рассвирепела еще больше. Резко повернулась, с упреком посмотрела на него.
— Ты, как видно, не считаешь, что женщине важно работать? Делать карьеру, а? — Она возвысила голос. — Типично мужская логика. Ты такой же, как другие. Пусть женщина сидит дома, сортирует белье для стирки, варит обеды, а главное, помалкивает — и хватит с нее, все хорошо, да? Да?
— Этого я не говорил.
— А что же ты говорил? — крикнула она ему в лицо.
— Я сказал, мне просто хочется, чтобы тебе было хорошо.
— Вот-вот, ведь тогда ты избавишься от проблем, так? А еще тебе хочется, чтоб я родила сына!
Йоаким растерялся, не в силах уследить за ходом ее мысли.
— При чем тут это? — спросил он.
Сюзанна злобно глянула на него и ледяным тоном процедила:
— Ну что? Не отопрешься!
— Конечно, я хочу сына. Или дочку. Просто хочу ребенка.
— Ха-ха! — издевательски хохотнула Сюзанна. — Ха-ха-ха! Ишь, прямо как настоящий фашист заговорил: мой сын, моя дочь… — Она бросала слова с расстановкой, словно выковыривала их из глубокого мехового кармана. — А между прочим, беременна-то я.
— Я вовсе не подвергаю сомнению… — начал он, но она сразу же перебила:
— Оставь при себе свою иронию и красивые слова. Мне по барабану, сомневаешься ты или не сомневаешься. И вообще, могу сказать тебе только одно, а именно: в некоторых странах беременность приравнена к работе на полный рабочий день. Как тебе такое?
— По-моему, это замечательно, — устало ответил он, не понимая уже, о чем они говорят, отвернулся и шагнул к двери, собираясь уйти из кухни. Но не тут-то было. Сюзанна метнулась следом, заступила ему дорогу.
— Я прекрасно понимаю, ты не уважаешь меня, а все потому, что я не обладаю такой широкой образованностью, как ты, — прошипела она сквозь зубы и больно вцепилась ему в плечо, воинственно сжимая в другой руке посудную щетку.
По сравнению с ним она была маленькая, и тем не менее ему стало страшно. Если она полезет в драку, как ее остановишь? Поднять руку на беременную женщину он не сможет.
— Знаешь, кто ты такой? — продолжала Сюзанна. — Сноб, вот кто. Паршивый сноб!
Йоаким стоял как парализованный, а она осыпала его тычками и все кричала, кричала. Он был совершенно сражен. Ну и кошмар. Щеки, покрытые дневной щетиной, обдало холодом.
— Уходи! — в конце концов бросила она и вытолкала его из кухни.
Он взял куртку, медленно спустился по лестнице, пошел домой, без единой мысли в голове, разбитый. Чувства тоже молчали, пока он не очутился у двери своей квартиры и, сунув ключ в замок, не услышал, как в гостиной надрывается телефон.
Сняв трубку, он услыхал какое-то странное хлюпанье и лишь через минуту-другую сообразил, что это плач. Потом сквозь всхлипы пробился голос Сюзанны:
— Мне ужасно жаль, Йоаким.
Он не ответил. Не было сил. И в голове полная пустота.
— Йоаким, ты слушаешь?
— Да.
— Скажи мне хоть что-нибудь.
— Не знаю я, что сказать.
— Я не хотела выгонять тебя. Ты же понимаешь, правда?
— Понимаю.
— Я не могу без тебя. — Она не на шутку разрыдалась. — Без тебя моя жизнь — сплошной хаос. Без тебя я вообще ничто.
— Но ведь я с тобой.
Сюзанна, однако, словно и не слышала, что он сказал.
— Без тебя все просто разваливается. Дитте и малыш, да и вообще все мне без разницы. Я больше не хочу жить.
— Перестань, Сюзанна.
— Лучше мне умереть.
— Сюзанна.
— Умереть, — шептала она. — Умереть, умереть, умереть.
Он стоял с трубкой в руке, слушал, длинными пальцами другой руки поглаживая подсвечник на столе.
— Ты приводишь меня в замешательство, — тихо сказал он, и рыдания мгновенно умолкли. Секунду на том конце линии царила тишина.
— В замешательство? — нерешительно повторила она, но Йоаким не ответил, поэтому возникла долгая пауза. — Почему ты ничего не говоришь? — наконец спросила она, а поскольку он по-прежнему молчал, немного погодя добавила: — Ты такой холодный. Порвать со мной решил, да? В таком случае могу сказать, что ты распрощаешься не только со мной, но и с ребенком.
— Я больше не могу, Сюзанна. Разговор окончен.
Она что-то выкрикнула ему в ухо, Йоаким не разобрал что именно, а через десять секунд телефон зазвонил опять. На сей раз он трубку не снял, звонки умолкли, но тотчас возобновились. Тогда он выдернул шнур из розетки и отключил мобильник.
— Она сумасшедшая, — прошептал он, отчетливо понимая, что ее сумасшествие, каково бы оно ни было, передалось и ему.
Ночью он глаз не сомкнул. А утром, придя на работу, обнаружил на столе записку: секретарша сообщала, что в восемь звонила Сюзанна. Сызнова вести сумасбродные разговоры ему не по силам, вдобавок он сознавал, что, позвонив ей, лишится той малой толики сосредоточенности, какую худо-бедно сумел восстановить, а потому отключил свой телефон и предупредил, чтобы его не беспокоили.
Но смятение одолевало его все сильнее. И в час дня, когда, собственно говоря, вышел пообедать, он неожиданно очутился у Сюзанниной двери и нажал кнопку звонка; сердце у него больно сжалось, когда она открыла, заплаканная, неприбранная, в халате, ведь сразу было видно, что ей пришлось намного хуже, чем ему самому.
5
В дальнейшем стало поспокойнее. Крупные ссоры прекратились, и они начали поговаривать о том, чтобы съехаться. В Сюзанниной квартире и без того теснота, так что надо перебираться к нему. Там у Дитте будет своя комната, и для малыша есть где устроить детскую. Места полно. Но Сюзанна долго упиралась, ведь это означало, что Дитте перейдет в другую школу, а как же тогда все ее товарищи? Менять школу необязательно, говорил Йоаким. Он будет провожать девочку, пока она не привыкнет ездить надземкой.
Но, как выяснилось, дело было не только в этом. Сюзанне не нравилась идея отказаться от собственной квартиры.
— Неужели ты не понимаешь? — говорила она. — В твоих руках все, а я сижу ни с чем! У меня же нет никаких гарантий. Если мы тебе наскучим, ты можешь выставить нас на улицу. И куда нам деваться? Пойми, Йоаким, я уже прошла через развод.
Йоаким все прекрасно понимал. И ему не нравились упоминания про ее развод. У него и в мыслях не было обманывать Сюзанну, выбивать у нее почву из-под ног. Наоборот.
— Послушай, — сказал он, — это легко уладить. Я сделаю тебя совладелицей квартиры. Тогда мы будем на равных.
— Ты серьезно?
— Разумеется. Дело касается нас всех. Мы же семья — ты, я, Дитте и будущий малыш.
На том и порешили. Сюзанна отказалась от своей квартиры и в сентябре вместе с Дитте переехала на Азбучную улицу. И конечно же его жилище сразу изменилось. Квартира выглядела уже не такой просторной, как раньше. Повсюду теснилась мебель, поскольку ни у него, ни у Сюзанны рука не поднималась что-нибудь выбросить. На протяжении многих лет он тщательно подбирал и покупал свои вещи, на аукционах или просто по выгодным ценам. Мог месяцами ходить вокруг стола или стула, прежде чем решался на покупку. С Сюзанной, по ее словам, обстояло точно так же. Каждый предмет имел свою историю. Белый платяной шкаф без дверок достался ей от бабушки по отцу. Голубой кухонный стул она нашла в мусорном контейнере и сама привела в порядок. Йоаким давно уже убедил себя, что прежний образ жизни сохранить не сможет. Попрощался с размеренным существованием, шагнул навстречу новой жизни, которая казалась ему куда более привлекательной, и чуть ли не блаженствовал, глядя на шаткий красный телефонный столик Сюзанны, стоящий рядом с креслом от Эгге.
Каждое утро он провожал Дитте в школу, потом ехал на работу, а после работы, по дороге домой, забирал девочку из продленки. В ее воспитание он не вмешивался. Попробовал раз-другой объяснить Дитте, как нужно вести себя за столом, внушить ей, что надо говорить «спасибо», здороваться. Словом, научить ее самым простым вещам. Однако ничего хорошего из этого, увы, не вышло. И Йоаким предпочел устраниться. Так будет лучше, думал он. Спешить некуда. Постепенно они привыкнут друг к другу, и все станет на свои места.
И на прочие огорчительные мелочи опять-таки лучше не обращать внимания. К примеру, по выходным обе они готовы были спать чуть не целый день. Сам он вставал рано, пил кофе на кухне, глядя на сушилки для белья в маленьком асфальтированном дворе или на небо. В хорошую погоду он надеялся, что можно будет прогуляться к озеру или в зоопарк. Но из спальни не долетало ни звука. Заглянув туда, он видел их обеих: лежат рядышком, закутавшись в перины, с открытым ртом и всклокоченными волосами, объятые тяжелым затхлым оцепенением, которое грозило заполонить всю квартиру.