Азбука для побежденных
Часть IРазум, сила, и вера
Седой холодный полумрак,
Чужих страниц непониманье.
Зачем придуманы страданья,
И память нагоняет страх?
О, серый мир…
Ниспослан всуе,
Забыт, зачеркнут, отрешен.
Меня по-новому рисуют,
И темнота со всех сторон.
Что было горем?
Что победой?
Где одиночество?
Где смерть?
Воспоминанья тихо дремлют,
Не пережить, не перечесть.
То, что казалось благородным,
Что было чудно хорошо
Забыто вмиг.
И первородный
Меж строчек вымаран грешок.
На старой полке — вдохновенье,
Пиры, и длинные столы,
Стоят, затихнув, без движенья
Единороги, львы, орлы…
Ket , 1991
Глава 1Бегство
Ах, какой ветер, какой ветер… Сумасшедший, тёмный, он играет стаями чёрных птиц, раскачивает деревья, грозясь вырвать их с корнем, и забросить куда-то в серое мутное предвечернее небо, гонит редких прохожих, подталкивая их в спины, он несет с собой промозглую влагу неожиданного зимнего тепла, и весь город охвачен этим ветром, и подчинён ему, и тревога летит с ним над городом, тревога и безнадежность, и нет от него спасения.
На самом деле спасения нет вообще.
Они придут. Они придут за ней уже совсем скоро, и бесполезно таиться и прятаться, ведь они всемогущи, и ей нечего, совершенно нечего им противопоставить. Она точно знала, что они придут, и стояла сейчас у окна, глядя на беснующийся ветер, на деревья с обнаженными ветвями, которые ветер гнул и ломал, и ждала — потому что неотвратимость не оставила ей сейчас ни единого шанса вообще ни на что. Они победили, и она это знала.
— Что же я такое сделала? — жалобно спросила она. — Не помню. Но я точно что-то сделала. Они ведь не приходят просто так.
Мысли путались, и ей не удавалось совладать с ними, словно мысли эти стали подобны ветвям на сумасшедшем ветру, там, за окном.
— Я не помню, — жалобно прошептала она. — Не понимаю…
Дверь сотряс первый удар, сильный настолько, что звякнули испуганно чайные чашки, стоявшие в сушилке. Она вздрогнула, обернулась — там, в коридоре, осыпалась с потолка тонкая пыль побелки. Следующий удар сотряс дверь, побелка посыпалась снова; за дверью раздались грубые мужские голоса:
— Открывай, тварь! А ну, открыла быстро! Всё равно же войдем, паскуда, и лучше бы тебе открыть!..
— Нет, — совсем уже беззвучно прошептала она. — Нет, не лучше.
Ещё один удар. И ещё. И ещё. И ещё. Голосов становится больше, и дверь, кажется, уже поддается, а это значит, что они сейчас будут здесь, а если они способны сделать такое с тяжелой железной дверью, что же они могут сделать с ней?
Она дернулась, кинулась к окну, и распахнула его — на пол полетел горшок с геранью, газеты, какие-то мелочи, и в окно ворвался ветер, тот самый, ворвался и пронёсся по тесной кухне, взметнув занавески, и обдав её, стоявшую напротив окна, своим дыханием.
— Я лучше туда… — беззвучно сказала она. Подоконник был высокий, поэтому ей пришлось сперва забраться на стул, и лишь потом она ступила на выщербленную деревянную поверхность, старую, с отметками от чашек, встала, и сделала шаг вперёд, навстречу ветру, деревьям, и оттепели.
Но…
Но она почему-то не упала, нет, она вдруг поняла, что бежит вниз, бежит быстро, и что ветер стал вдруг упругим, и словно бы подталкивает её, заставляя бежать всё быстрее и быстрее. Там, за её спиной, дверь пала — и квартиру заполнили чужие злобные голоса, там кто-то кричал что-то неразборчивое и страшное, но она не оборачивалась, она бежала по невидимым ветряным струям, приближаясь к земле, и, наконец, её ноги, обутые в стоптанные домашние тапочки, коснулись мокрого асфальта.
Думать было некогда, и она, не оборачиваясь, кинулась прочь, через дворы и палисадники; кинулась, сопровождаемая криками и ветром. Она бежала, оскальзываясь, не разбирая дороги, дыхание сбивалось, в глазах темнело, но она понимала, что стоит остановиться, и пропадёшь. Потому что они — догонят. Их много, они, в отличие от неё, сильны и молоды, они догонят её, и… нет, не убьют, по крайней мере, не убьют сразу, потому что это было бы слишком просто, если бы её убили сразу, если бы она была уверена в этом, она бы не стала прыгать с четвертого этажа, навстречу ветру, она бы, наверное, просто осталась стоять напротив двери, и…
Она чуть замедлила бег, и огляделась. Оказывается, она добежала почти до самой набережной, а выходить туда, на всеобщее обозрение — по меньшей мере, глупо, ведь они сейчас точно ищут её, а там она будет, как на ладони. Она свернула в ближайший переулок, и остановилась, наконец, тяжело дыша.
Что же делать дальше? Кто бы подсказал.
В отдалении хлопнула дверь, и ворчливый женский голос произнёс:
— И ходят, и ходят, спасу от них нету! Как чердак открыли, так лазить и повадились, когда его обратно закроют, надоело уже, сил нет никаких…
Она огляделась, и побежала в сторону двери того подъезда, возле которого ругалась женщина. Ходят? Чердак? Что, если можно зайти в этот подъезд, и выйти где-то ещё? Мне очень нужно выйти где-то ещё, думала она на бегу, иначе они поймают меня, а так будет хоть какой-то шанс, крошечный шанс остаться на свободе.
Подъезд. Череда дверей, натужно скрипящий лифт, который вознёс её под самую крышу. Лючок чердака, к которому ведет железная лесенка; пыль, запахи — голубиный помёт, затхлость, сырость… неважно, всё неважно, потому что вон там, в полу, в отдалении, другой лючок, и она кинулась к этому лючку, и полезла вниз уже по другой лесенке, не замечая, что покрашена она в синий цвет вместо зеленого, и что двери в подъезде, в котором она оказалась, сплошь деревянные, а не обтянутые дерматином, и что за окном не серый февральский день, а поздний весенний вечер, но это ей было всё равно, совсем всё равно, потому что за спиной ей чудились всё те же страшные злые голоса, шаги, и опасность, и эта опасность заставляла её бежать, не оглядываясь, и не останавливаясь.
Она выскочила из подъезда, глянула по сторонам — почему-то не было снега, да и двор, кажется, выглядел как-то иначе. Не совсем таким, как она его запомнила. Плевать, подумала она, мне на это всё плевать, куда мне дальше? Налево? Направо? Слева послышались чьи-то шаги, и она, не задумываясь больше, кинулась направо, за угол дома, за облетевшие кусты с мокрыми от дождя ветвями, и снова побежала. В груди кололо, дышать стало трудно, и через несколько минут она перешла на быстрый шаг, а затем и вовсе остановилась.
— Надо решить, куда идти, — сказала она сама себе. — Так. Спокойно. Мне нужно… нужно отдохнуть. Отдохнуть и переждать.
И согреться. Она, остановившись, только сейчас ощутила, что под тонкую домашнюю кофточку запускает свои ледяные пальцы ветер, и что её от холода и промозглости начинает трясти. Она всегда плохо справлялась с холодом, на морозе у неё вечно слезились глаза и болели суставы на руках, и сейчас она осознала, что ей срочно надо в тепло, иначе через несколько минут руки, а вместе с ними и ноги в тапочках, разболятся так, что далеко она уйти не сумеет. Нужно, видимо, пробраться в какой-нибудь подъезд, или в магазин, или…
А это что такое? Какое-то учреждение? Да, очень похоже. Оказывается, она стояла напротив двери, выглядевшей непривычно и странно, но — это было самым главным — в дверь эту постоянно заходили всё новые и новые люди, и она, уже не раздумывая, пошла следом за очередной группой людей, перед которыми дверь распахнулась сама. Удивительная дверь. Словно из фантастического фильма. Высокая, серо-стальная, отделанная то ли цветным стеклом, то ли полудрагоценными камнями.
Она ожидала увидеть за дверью помещение, но помещения не было, а был высокий холм, степь, и небо. Стояла тёплая летняя ночь, лунная, светлая, и она с огромным удивлением увидела, что холм уставлен словно бы бетонными прямоугольниками, которые слабо светились в темноте, и что люди подходят к этим прямоугольникам, и… кажется, проходят сквозь них. И пропадают. Она в растерянности остановилась, но тут за её спиной раздался тихий, но твёрдый голос, который произнёс:
— Не задерживаемся, проходим. Разрешение получено, направо и вверх, проход будет подсвечен. За вами идут, не останавливайтесь.
Спорить она не стала, просто пошла наверх, и вскоре оказалась перед светящимся бетонным блоком. Думать было некогда, и она сделала шаг вперед, ожидая, что наткнется на твердую поверхность, но никакой поверхности не было, словно… В ту же секунду она с огромным удивлением поняла, что ночь сменилась днём, и что она стоит на большой светлой площади, совершенно пустой, перед входом в огромное здание, больше всего напоминавшую половинку исполинского яйца, лежащую на земле. Она вошла, и в растерянности остановилась, потому что в здании тоже было почти пусто. В некотором отдалении от неё стоял странно одетый пожилой человек, ещё дальше она заприметила юношу, тоже одетого необычно, и со смешной прической — почему-то её удивили его волосы, покрашенные сверху в белый цвет, а снизу в русый.
— Направо, — произнес кто-то за её спиной. — Ваша дверь справа, перед изгибом стены, видите?
Она оглянулась, и увидела, что да, метрах в пятидесяти находится дверь, и пошла к этой двери. То ли интуиция, то ли инстинкт подсказывали ей сейчас: если не хочешь выделяться, веди себя естественно. Так, чтобы никто не заподозрил, что ты здесь чужая. Старик и юноша проводили её несколько удивленными взглядами, но никто ничего не сказал, и она, секунду помедлив, вошла в указанную неведомым голосом дверь.
Это тоже был город, почти такой же, как тот, из которого она сбежала, но всё-таки это оказался другой город, и она сразу поняла это. Тут тоже шел дождь, но это был теплый, мелкий, спокойный летний дождик, и деревья ей на пути попадались зеленые, тоже летние, и редкие прохожие оказались одеты в летнее, и она, ощутив, что согрелась, пошла по улице, вдоль ряда невысоких домов. Куда дальше? И, самое главное, гонятся за ней до сих пор те люди, которые пришли в её квартиру, и сломали дверь, или они потеряли её, и погони больше нет?