Кот не договорил, потому что речь его была прервана появлением новых участников событий; участников, о вмешательстве которых в распри голубей Аполлинария и предположить ничего не могла.
С неба в сквер начали падать, как тёмные метеоры, огромные чёрные во́роны, они приземлялись сейчас ровнехонько в узкое пустое пространство между двумя частями голубиной стаи. Аполлинария, нахмурившись, смотрела, как полоска заполняется взъерошенными чёрными птицами, которые, сев на землю, организованно выстроились в цепочку, и замерли. Когда цепочка была готова, в самый её центр спикировал самый большой ворон, огляделся по сторонам, и медленно пошел вдоль цепочки, зыркая то направо, то налево. Через томительно долгую минуту он заметил голубя с белым пером, подобрался, и…
И, в мгновение ока, подлетев к голубю, одним движением пробил своим железным клювом его голову. Аполлинария вскрикнула, зажав рот ладонью. Во́роны, словно бы повинуясь неслышной команде, кинулись на голубей, стоявших на стороне только что убитого вожака с белым пером, и принялись терзать тех, кто находился к ним ближе, прочие же голуби взмыли в воздух, и разлетелись, кто куда.
— Как же это, — только и смогла сказать Аполлинария.
— Ну, вот так, — хмыкнул кот. — Смотрите, что будет дальше.
Вскоре вороны, завершив казнь, снова собрались в цепочку, их вожак, огромный ворон, что-то каркнул, и вороны взвились в небо. Через минуту в сквере остались лишь тела растерзанных во́ронами голубей. Однако пустым сквер пробыл недолго. Голуби, удравшие от расправы, принялись слетаться обратно. Бывшие соратники убитого подняли на крылья его тело, и, горестно курлыкая, потащили куда-то к выходу из сквера.
— Понесли хоронить, — объяснил кот.
— И куда же они его понесли? — спросила Аполлинария.
— Как это куда? В канализацию, — кот встал, потянулся, и снова сел. — Это у них такой закон. Там есть решетка, и они его туда. И других тоже. Потом они будут до вечера скорбеть, печалиться, и горестно вздыхать, так уж у них заведено.
— Ужасно, — Аполлинария вздохнула. — Вы сказали, что эти события доставляют вам удовольствие, но ведь такого не может быть, потому что события эти просто чудовищные. Кроме того, мне жаль голубя с белым пером, он ведь не хотел ничего плохого.
— Ах, милая сударыня, как вы наивны, — хмыкнул кот. — Плохого он, может быть, и не хотел, равно как и все ему подобные, но, как бы вам объяснить, он посягнул на самое главное, что есть во всех конструкциях такого рода. А именно — на постоянство основы, о которой я вам уже толковал.
— Но в чём же заключается это постоянство основы? — спросила Аполлинария. — В том, чтобы голуби жили в этом сквере впроголодь? Или в чём-то ещё?
— В том, чтобы голубей не было слишком мало или слишком много. В том, что голуби обязаны жить в этом сквере, равно как и другие голубиные стаи обязаны жить в своих дворах, парках, и скверах, не посягая на чужие. Плохо ли им живется? Возможно, что и не очень хорошо, но — так уж заведено. Кроме того, представьте себе на секунду, что произойдет, если голуби расплодятся сверх меры?
— А, это так же, как с мышами, — сообразила Аполлинария. — Они всё испортят и загадят, так?
— Именно, — подтвердил кот. — Но и это ещё не всё. Даже если сказки окажутся правдой, и в другом дворе их ждёт благополучие, такие вот недовольные всем подряд, как наш погибший, всё равно найдутся, и будут мутить тех, кто слаб разумом, и дальше. К чему это может привести, как вы думаете?
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Всё равно, мне его жалко. Может быть, можно было просто убедить его в том, что он не совсем прав? Доказать ему, что нужно во всём знать меру?
— Убедить? — засмеялся кот. — Нет. Ни старого голубя, который выжил, ни молодого, который пал, убедить не получилось бы ни у кого.
— То есть, получается, прав старый голубь? — спросила Аполлинария.
— Прав? С чего вы это взяли? Никто из них не прав, — невозмутимо ответил кот. — Потому что никто никогда не бывает абсолютно прав, но сейчас дело не в этом. Он, может, и не прав, но он знает про постоянство основы, а так же он знает, что влияющих сил существует вовсе даже и не две.
— Их три, — поняла Аполлинария. — Во́роны. Которые вмешались, как только увидели, что постоянство основы нарушается. Теперь я поняла правильно?
— Не совсем, — покачал головой кот. — Вы, сударыня, забыли, что существует принцип «сui prodest».
— Но как же воронам может быть это всё выгодно? — Аполлинария нахмурилась. — В чём их выгода?
— Вы ещё не поняли? — удивился кот. — Сударыня, сил не три. Их четыре. Первые две — это части голубиной стаи. Третья — во́роны. А с четвертой вы имеете честь сейчас разговаривать. Но, впрочем, наш разговор уже подходит к концу, потому что я, знаете ли, предпочитаю свежее мясо, мне неприятен запах лежалого.
— То есть… погодите… — кажется, до Аполлинарии стало доходить. — Это всё устроили на самом деле… вы⁈ Голуби ссорятся между собой, прилетают вороны, которые убивают зачинщиков ссоры, и… что же вы пообещали воронам взамен?
— Что я не разорю их гнезда, которые находятся на самой вершине этого уютного огромного дуба, который веками служит им пристанищем, — объяснил кот. — Ради спасения своих детей вороны убьют кого угодно, что, собственно, сегодня и произошло. И не надо делать такие глаза, ведь в выигрыше в результате оказываются все. И голуби, которых оставили в покое и некоторое время не будут трогать. И вороны, которые будут выращивать воронят в безопасности. И я, получивший шикарный ужин из молодой свежей голубятины. Я предпочитаю ножки, а грудки я, разумеется, преподнесу своей супруге. Она соблюдает строгую диету, и предпочитает этот вид мяса всем другим. Вы любите мясо, сударыня?
Аполлинария только и смогла, что покачать головой.
— Ну и зря, — равнодушно ответил кот. — Мясо полезно.
— Неужели вам ни капельки не стыдно? — спросила Аполлинария.
— С чего бы? — удивился кот. — Простите, но всем нам нужно как-то выживать, при этом соблюдая принцип соблюдения постоянства основы. Нельзя, понимаете ли, волевым решением отменить пищевую цепочку, даже если вам кажется, что она выглядит несправедливой и неправильной. Cui prodest, сударыня, и ничего вы с этим не поделаете. И никто не поделает.
— А если я поделаю? — прищурилась Аполлинария. — Вот возьму сейчас, и наподдам вам, господин кот, по попе зонтиком?
— Ха, — кот ухмыльнулся. — Ну, наподдадите. А что это изменит? Я перестану есть мясо? Вороны перестанут бить голубей? Среди голубей перестанут рождаться дураки, верящие в нелепые сказки? Синяк на попе пройдет, я прощу обиду, но жизнь-то от этого события не изменится. Всё будет идти, как положено, сударыня. Это я вам заявляю со всей ответственностью, как четвертая сила.
— А вы не упрощаете тему? — спросила Аполлинария.
— Нет, сударыня. Это вы пытаетесь её сейчас усложнить, и совершенно зря вы это делаете, — наставительно произнес кот. — Всё гениальное просто. Более чем просто. Да, при этом оно зачастую беспощадно, но что поделать? К тому же, — голос его смягчился, — спорим на что угодно, но вы ведь любите котят? Милых, смешных, пушистых котят, с хвостиками морковкой, ясными глазками, беззащитных, наивных, трогательных, и невинных? Все любят котят, сударыня, и вы не исключение. Моя дражайшая супруга приносит по три приплода в год, и, чтобы она могла выкормить котят, я должен делать то, что делаю. И я это делал, да, сто тысяч миллионов раз, и буду делать, и подобные мне, являясь четвертой силой, будут это делать, и они пойдут на всё — ради того, чтобы не прервалось постоянство нашей основы, имя которому — жизнь. А теперь мне пора идти, сударыня. Сегодня теплый день, и свежее мясо, ради которого всё затевалось, может испортиться. Всего наилучшего.
Он спрыгнул с лавочки, и побежал туда, куда голуби до того отнесли тело своего поверженного вожака. Аполлинария встала, взяла зонтик, и не торопясь пошла в другую сторону, к выходу из сквера.
— А что вы хотели? — пожала плечами официантка. — Конечно, это всё грустно. Но жизнь, моя дорогая, в принципе штука не очень веселая. С этим, думаю, вы не сможете не согласиться.
— Не могу отделаться от ощущения горчайшей несправедливости, — пожаловалась Аполлинария. — Тот голубь, которого убили вороны… он был хороший, и это чувствовалось. Он желал добра тем, с кем разговаривал. Он хотел, как лучше… только, умоляю, не говорите, что получилось как всегда, — попросила Аполлинария. — Я и сама вижу. Но всё равно, как по мне, лучше бы ему было остаться в живых.
— Наивные не остаются в живых, — вздохнула официантка. — Идеалисты не остаются в живых. Доверчивые и верящие не остаются. В этом кот был абсолютно прав. Вы ведь сами должны это понимать. Вот кому, скажите, доверился этот голубь? Только честно.
— Своим соратникам, наверное, — предположила Аполлинария.
— Правильно. И что же сделали его соратники, когда напали вороны? Либо подставились, и были убиты, либо улетели, кто куда, — официантка развела руками. — Поля, поймите простую вещь. Это — голуби. И голубям, равно как и всем другим живым тварям, тоже присуще постоянство основы. Это их основа, быть вот такими. Стань они кем-то иным, они бы просто вымерли. И вороны бы вымерли, не осознай они суть своей основы, а именно — прислужничать тем, кто запросто может откусить головы уже им самим.
— Но тогда, получается, вся эта конструкция построена на страхе? — спросила Аполлинария.
— На чём же ещё, — подтвердила официантка.
— Но кот… он, вроде бы, никого не боится, — заметила Аполлинария. Официантка засмеялась.
— Боится, и ещё как, — заверила она. — Но никогда в этом не признается.
— То есть на каждую силу найдется та, которая окажется ещё сильнее? — догадалась Аполлинария.
— Так и есть, — кивнула официантка. — Другой вопрос — можно ли найти эту силу, и понять, что она вообще существует. Ведь такие, как кот, предпочитают, чтобы их считали венцом творения в этой схеме, а это, конечно, совсем не так.