— Ах ты ж моя умничка, — восхищенно произнес он. — Да ты героиня! Молодец, молодец! Какая молодец, да ещё и красавица!
— Я, собственно… — начала Аполлинария, но человек не дал ей договорить.
— Капитан Папэр, — представился он. — Или, если точнее, Храбрый Капитан Папэр. А как зовут мою кралечку?
— Аполлинария. Можно Поля, — представилась Аполлинария. Капитан просиял.
— Полюшка! — восхитился он. — Полюня! Цветочек полевой. Ты ж у нас теперь героиня, сейчас я медальку тебе… — он залез в карман, и выудил оттуда целый ворох латунных медалек с ленточками. — Так… это за перепрыгивание, это за пробегание, это за рассказывание… да где ж она… О! Вот! За проползание. Нашёл. Иди сюда, душа моя, — он сунул ненужные медали в карман, оставив только одну. — Итак, награждается ненаглядная наша Полюня, которая героически проползла через вражеский огонь, и доставила нам связь. Дай, к платью приколю, — приказал он. — Снимай жилет, он тебе больше не понадобится.
Вскоре латунная легкая медалька оказалась приколота к платью. Храбрый капитан обнял Аполлинарию, и прижал к своей широкой, пропахшей порохом, груди. Аполлинария испуганно пискнула, когда почувствовала, как его могучие руки обхватывают её узкие плечи, и тут же ощутила внутреннюю дрожь предвкушения чего-то нового и неизведанного. Может быть, он не так уж и плох, подумалось ей. Он не похож на других, типа Петрикора или Рыцаря. Да, говорит витиевато и странно, но ведь это может быть просто следствием дурного воспитания, такие вещи, наверное, легко изменить. Он довольно милый, этот капитан Папэр. Она, Аполлинария, всего-то и сделала, что доволокла сюда катушку с проводом, а он за такой пустяк наградил её медалью, пусть простенькой, но ведь от всей души. Вон как обнимает. И пахнет от него, помимо дыма и пороха, чем-то знакомым, и вроде бы даже приятным. Вот только чем именно пахнет, Аполлинария так и не поняла.
— Ну, поздравляю ещё раз, — сказал, наконец, отпустив её, капитан. — Умница ты моя. Давай я теперь тебе всё тут покажу, и ты сможешь расположиться. Идём. Каску и жилет оставь здесь, они без надобности.
— Может быть, мне стоит надеть халат? — спросила Аполлинария. — Там шумит что-то. Это ведь какое-то производство? Мне не хотелось бы испачкать платье.
Капитан снова засмеялся.
— Экая ты хорошая хозяюшка, — похвалил он. — Халат нельзя, к сожалению, они все считанные. А вот на счёт производства это ты права. Говорю же, умница. Загляденье. Все бы такие были. Ну, нечего тут больше делать, Полюня, пойдем, буду тебе показывать, чего и как.
Это был огромных размеров зал, длинный, широкий, уходивший, казалось, в бесконечность. Воздух в этом огромном зале, кажется, потерял прозрачность, потому что с расстоянием он становился мутноватым, дымным, и рассмотреть, что там дальше, не представлялось возможным. Хотя, конечно, догадаться, что расположено вдалеке, было нетрудно.
На всём протяжении зала стояли рядами столы, за которыми сидели женщины, и что-то мастерили. Они выглядели собранными и деловитыми, вне зависимости от возраста и внешности — а женщины в этом зале, за столами, находились самые разные. И красавицы, и уродины, и молодые, и старые…
— Что они делают? — спросила Аполлинария у капитана Папэра.
— Работу делают, свою женскую работу, — объяснил капитан. — Вовсю стараются, беспрерывно трудятся изо всех сил. Времена сейчас непростые, поэтому им тоже непросто приходится, но они, верные своему долгу, прекрасно выкручиваются, и дают продукцию.
— Какую? — не поняла Аполлинария.
— А какую могут женщины давать? — удивился капитан Папэр. — Известно, какую. Они же женщины. А назначение женщины, первейшее и главное, это делать солдат.
Аполлинария удивленно заморгала.
— Как это? — не поняла она.
— Ну, как умеют, и из чего получится, — пожал плечами капитан Папэр. — Говорю же, времена нынче трудные, надо стараться. Во, смотрите. Сейчас…
Он не договорил. В потолке над проходом открылся вдруг люк, и в этот люк посыпался какой-то хлам и мусор — Аполлинария различила рваные тряпки, жестяные банки, обрывки грязного картона, картофельные очистки, и ещё что-то, склизкое, противное, и дурно пахнущее. Женщины за ближайшими столами оживились, повскавивали с мест, и заторопились к растущей мусорной куче. «Привезли, привезли, — галдели они, — много привезли, хорошо-то как, а мы и не ждали уже». Через несколько минут от кучи ничего не осталось, потому что женщины растащили её подчистую, и снова уселись на свои места, за столы. «Вовремя выбросили, — говорили они, — дефицит выбросили, вот благодать-то».
— А где же сами солдаты? — спросила Аполлинария.
— Да вон, — капитан кивнул куда-то в сторону. — У стены. В очереди стоят, на отправку. Сами видели, что там снаружи делается, солдат очень не хватает, поэтому женщины вынуждены стараться изо всех сил. Они почти никогда не ошибаются, и брак выдают нечасто, хотя… увы, и это бывает. Вон там, например. Дальше смотри, Полюня, дальше. Вон, видишь?
По проходу, между рядами столов, бежала девочка в розовом платье, маленькая, хорошенькая, как картинка.
— Брак, — вздохнул капитан. — Надо было солдата делать, а какая-то дура девку сварганила. Но это ничего. У нас даже брак не пропадает. Глядите.
Девочка, всё ещё бежавшая между столами, с каждым шагом взрослела и менялась. Только что она была совсем крошкой, и вот уже вытянулась, превратившись в школьницу, а из школьницы в угловатого подростка. Ещё шаг, ещё, и ещё, и вместо девочки по проходу уже бежала молодая девушка. Правда, бежала она недолго — какая-то женщина привстала, схватила девушку за руку, и силой усадила рядом с собой за стол.
— Всё, — констатировал капитан Папэр. — Побегала, пора и честь знать. Теперь её дело — грех свой отрабатывать. Вот она и будет…
— Какой грех? — не поняла Аполлинария.
— Бабой родиться, уже грех, — хмыкнул капитан. — Но ты это, не огорчайся. Значит, судьба такая. Сама понимаешь, на свет появиться можно либо солдатом, либо женщиной, делающей солдат. Первое, конечно, почетно, но и второе тоже нужно. Сообразила?
Аполлинария кивнула. В этот момент капитан окончательно перестал ей нравиться.
— Вот и умничка, — снова улыбнулся капитан. — А теперь пойдем. Ты же героиня у нас, а это значит, место тебе можно будет определить поближе к проходу, чтобы удобнее было за материалом бегать. Прямо с краешку тебя сейчас посажу, и подружку рядом незлобивую пристрою, чтобы особо не мешалась, и вещи твои себе не тягала.
— Это надолго? — спросила Аполлинария. — Просто у меня кое-какие дела, и я не могу опаздывать.
— Это навсегда, — пожал плечами капитан. — Как иначе-то? Ты же женщина, а значит, это основная природа твоего предназначения. Основная, понимаешь? Твоя постоянная основа. Какие дела у тебя могут быть, кроме самого важного дела?
— А если я не хочу? — спросила Аполлинария.
— Как это «не хочу»? — удивился капитан. — Ты же вроде не ущербная, и не дурочка. Полюня, не шути так, а то медаль отберу, и будешь по центру сидеть. Не смешно.
— Забирайте, я не против, — Аполлинария отстегнула медаль, и протянула её капитану. — Я не хочу это делать. И не буду.
— Чего это ты не хочешь и не будешь? — капитан окончательно утратил веселость и благодушие. — Будешь, будешь. Сейчас я тебя…
Он попытался схватить Аполлинарию за руку, но она вовремя отпрыгнула в сторону, уворачиваясь, и бросилась бежать по проходу, прочь.
— Стой! — заорал капитан Папэр. — А ну стой, сучка! Ах ты тварь! Да я тебя!..
Аполлинария неслась, не разбирая дороги, и шаги капитана за её спиной постепенно отдалялись, он отставал. Внезапно Аполлинарию кто-то дернул за рукав, она остановилась.
— Пробегите вперед и потом направо, на склад, — скороговоркой сказала женщина, всё ещё удерживая рукав Аполлинарии. — Оттуда проще выбраться. Бегите!
У женщины было приятное лицо, но общий вид её показался Аполлинарии изможденным. Одета женщина была в рванину, некогда бывшую красивым тёмно-красным платьем, волосы её были седыми, а глаза запавшими.
— Спасибо, — ответила Аполлинария. — Может, вы тоже со мной?
Женщина обернулась, и отрицательно покачала головою.
— Не в этот раз, — сказала она. — Но, надеюсь, мы ещё встретимся.
— Я буду ждать, — сказала Аполлинария, и снова помчалась вперед. Вскоре проход вывел её на перекресток, она повернула направо, и увидела, что проход упирается в дверь, тяжелую, деревянную, покрашенную облупившейся коричневой краской. Она заскочила за эту дверь, и прикрыла её за собой.
Сперва в полутьме Аполлинария не поняла, что такое перед ней находится, но потом, приглядевшись, с огромным удивлением обнаружила, что весь склад — а склад этот был огромен, равно как и зал — заставлен плотными рядами картонных фигур, изображавших людей, причем качество этих фигур было весьма и весьма сомнительным. Кривые, кособокие, они стояли, прислоненные друг к другу и к стенам, и вид имели весьма посредственный и жалкий. К тому же в помещении плохо пахло, и через минуту Аполлинария поняла, что точно так же, оказывается, пахло от солдата, который спрыгнул в ложбинку, в которой она пряталась.
В отдалении послышались голоса, и Аполлинария, решившая, что не стоит искушать судьбу, отбежала в сторону, и спряталась за картонными фигурами. Голоса приближались, и вскоре Аполлинария стала различать, о чём говорили люди, которые шли по направлению к ней.
— Опять не кондиция, — сердито сказал первый голос. — Нет, ты только полюбуйся! Кривые, косые, тупые, вонючие! И вот как, скажи на милость, с таким материалом работать?
— Ой, ладно тебе, — миролюбиво отозвался второй голос. — С лица, как говорится, воду не пить. Сейчас наклеим форму, и наружу. А что косые да кривые, так это всё равно. Тут же главное не качество, а количество, сам понимаешь.
— Ну, это да. Дрянь дрянью, зато много, — хохотнул первый голос. — Главное, чтобы форма хоть как прилипла. Ты смотри, чтобы масляные не попадались, а то будет, как в тот раз.