— Не припомню, чтобы кому-то не понравилось имя. Но… гм… наверное, можно посмотреть другую карточку, — предположил Настройщик. — Садитесь, пейте кофе, и выбирайте.
Она села за стол, взяла чашку, сделала глоток — отличный кофе, надо сказать — и стала внимательно рассматривать карточки, пытаясь найти хоть какие-то отличия. Увы, никаких отличий не было, разве что… на ту карточку, которая находилась ближе всего к чашке, падал сейчас тоненький солнечный луч. Почему бы и нет?
Она протянула руку, взяла карточку, и перевернула.
На карточке было написано «Аполлинария Онсет».
— Аполлинария Онсет, — произнес Настройщик. — Отличное имя, поздравляю.
Она продолжала молча смотреть на карточку, раздумывая, и пытаясь понять, нравится ей имя, или нет. Странное, поняла она, наконец. Странное имя. Непонятное. Вроде бы французское, но… но не французское. Греческое? Похоже. Она не могла вспомнить, откуда взялось это знание, но слово «apolyusis» появилось вдруг откуда-то в памяти, и она, еще с полминуты подумав, спросила:
— «Onset» переводится как «начало»?
— Совершенно верно! — обрадовался Настройщик. — Имя можно трактовать как «освобождение светоносного начала». Вам нравится?
— Но… — она растерялась. — Я не ощущаю себя светоносным началом. Я просто…
— Просто — что? — спросил Настройщик.
— Просто человек. Это имя, оно для меня… слишком… слишком серьезное, наверное, — она задумалась. — Нет ли чего-то попроще? Можно, я посмотрю другие карточки?
Настройщик ничего не ответил. Она взяла первую попавшуюся карточку, перевернула. «Аполлинария Онсет». Ещё одна карточка. И снова «Аполлинария Онсет». И ещё одна, и ещё, и ещё — на всех карточках оказалось одно и то же имя.
— Эй, погодите-ка, — с подозрением произнесла Аполлинария. — Тут везде одно и то же! Вы меня обманули? Подсунули кучу одинаковых карточек?
— Нет, ну как можно! — запротестовал Настройщик. — Конечно, нет. Тут, понимаете ли, есть такой фокус, как парадокс наблюдателя. Изначально на всех карточках находились разные имена. Вы их не видели. Но как только вы взяли первую карточку, с именем, на всех остальных появилось оно, потому что вы в данный момент за карточками наблюдаете. Понятно?
— А если я перестану наблюдать? — спросила Аполлинария.
— Имена появятся, но… — Настройщик замялся. — Как только вы снова обратите внимание на карточки, на них снова будет ваше новое имя. И только оно.
— Почему? — Аполлинария нахмурилась.
— Потому что вы наблюдаете. Смена букв возможна исключительно вне наблюдения. Поэтому вы не сможете увидеть, что там было ещё на карточках. Для вас, как для наблюдателя, возможен только этот вариант.
— Обманщик, — сердито сказала Аполлинария. — Это некрасиво и непорядочно.
— Но имя-то хорошее, — возразил Настройщик.
— Ох. Может быть, оно и хорошее, но уж слишком пафосное и громкое, — с досадой произнесла Аполлинария.
— Пффф, — фыркнул Настройщик. — Никакое оно не пафосное, и уж точно не громкое. Не видели вы громких и пафосных, поверьте. Была у меня тут, не так давно, кстати, Медуза Горгонелла. Требовала тогу и лиру. Не знаю, зачем. Каково, а? Или эта, сейчас… Часодиня Всевременная — та ещё костюм приказала переделать, чтобы весь был в часах и заклепках. Фу, дурновкусие. Мужчины тоже не отставали. Победитр Лихобой. Бесодав Лучезарный. И прочие, в том же духе. К счастью, вы с ними не встретитесь, — тут же добавил Настройщик. — Это в несколько иных пространствах. С вашим они не пересекаются.
— Бесодав Лучезарный? — переспросила Аполлинария. — А это как? Зачем?
— Кто ж его знает, зачем, — вздохнул Настройщик. — Агрессивный и гнусный тип, без капли добра и души. С ним сразу всё было понятно, конечно. Засунули в свертку времени, будет до скончания веков сидеть в своей дыре, ругаться, и бить фантомов. У него там куча фантомов. Одни его боготворят, других он бьет. Наверное, ему это в удовольствие, но, как по мне, бесконечная глупость.
— Кажется, на счет глупости вы правы, — покивала Аполлинария. — Ладно, что уж там. Действительно, имя как имя. Только мне больше нравится «Поля», — призналась она. — Я могу просить так меня называть, если позволят обстоятельства?
— Да как угодно, — заверил Настройщик. — Ваше имя, делайте с ним, что хотите. Хоть сокращайте, хоть удлиняйте, хоть в рамку вставьте, и повесьте на стену. Это уже вам решать.
— Славно, — кивнула она. — Спасибо за кофе. Очень вкусно.
— Будете получать каждое утро, — сказал Настройщик. — Считайте, подарок от меня.
— Подарок? — не поняла она.
— За сговорчивость, — ответил Настройщик. — Вы, конечно, с характером, но довольно милая. Я запомню.
— Ну, хорошо, — согласилась она. — Вы не подскажете, что мне делать дальше?
— Дальше? — переспросил Настройщик. — Да что угодно. На ваш личный выбор. Хотя… я мог бы дать вам один совет. Даже два совета.
— И каких же? — спросила Аполлинария.
— Первый — будьте исключительно вежливы со всеми, кого встретите. Второй — ночуйте, по возможности, дома.
— Ночью на улице опасно? — спросила Аполлинария с тревогой.
— Опасно? Конечно, нет, — ответил Настройщик. — Просто это правило хорошего тона — проводить ночь в своей постели, а не абы где. К тому же от разнообразных дневных событий гораздо приятнее отдыхать в привычном месте.
— Я постараюсь, — пообещала Аполлинария. — И… у меня есть одна просьба. Совсем маленькая, не подумайте.
— И какая же? — спросил Настройщик.
— Я бы хотела духи. Какие-нибудь духи, на ваш выбор. Просто вспомнила сейчас, что тогда, при жизни… ну, то есть в другом месте, где я жила, мне очень нравились духи, и сейчас…
— Понял, не продолжайте. Это просьба действительно маленькая и легко выполнимая, — сказал Настройщик. — Ваш образ располагает… дайте-ка подумать. Чуть-чуть розы, немного лаванды, буквально тень ванили, отзвук дерева и кожи, лишь намеком книжные страницы, и дополнить это всё невесомым морским бризом. Всё, готово. Ваш подарок на столике в комнате. Засим разрешите мне попрощаться с вами, Аполлинария. Мне нужно заниматься другими делами.
— Мы ещё встретимся? — спросила Аполлинария.
— Возможно, хотя вероятность не столь уж велика, — ответил Настройщик. — Понимаете ли, одной из главных особенностей Города является свобода, абсолютная свобода выбора для существ, его населяющих. Моё присутствие и вмешательство может сбить вас с толку, вы захотите спросить совета, потребуете объяснений, или что-то в этом роде, а это порочный путь. Поэтому я покидаю вас, и желаю вам удачи. Надеюсь, вы добьетесь того, чего хотите.
— Если бы я сама знала, чего именно я хочу, — тихо произнесла Аполлинария.
— Значит, вам предстоит это узнать. Прощайте, — голос Настройщика пропал.
— Прощайте, — сказала Аполлинария в наступившую тишину.
Некоторое время она просидела на кухне, пытаясь осознать происходящее, но потом поняла, что никакого смысла оставаться в квартире нет. Там, за окном, находилось нечто новое и неизведанное, и это, безусловно, было интересно. К тому же она, прислушавшись к своим ощущениям, поняла, что тело её больше не болит (прежнее болело, и ещё как), и что этому телу хочется прогуляться и размять ноги. Кажется в той, прошлой, жизни выходить на улицу для неё было проблемой. А вот в этой…
— Прогуляюсь, — решительно произнесла она. — Хотя бы немного прогуляюсь. Лето, погода хорошая, почему бы и нет?
Она вышла в прихожую, и направилась к входной двери — фигурная ручка, резное дерево — и открыла эту самую дверь, ведущую на лестницу. Надо запомнить номер квартиры, подумалось ей, и вообще, надо всё получше запомнить, потому что как иначе вернуться назад?
Номер, однако, ей запоминать не пришлось, потому что на двери обнаружилась латунная табличка, на которой было написано «Аполлинария Онсет». Она вышла на лестницу, затворила дверь. На этой двери, кстати, не было даже намека на замок, и Аполлинария подумала, что, наверное, довольно беспечно, не запирать квартиру, но потом вдруг сообразила, что в квартире она ничего не оставляет, всё, что у неё было, находилось при ней. Шляпка — на голове, зонтик — на сгибе руки, духи — в кармане платья, причем карман этот был весьма велик, и вполне мог сойти за небольшую сумочку. Так что запирать квартиру не было никакого смысла.
— Ну и хорошо, — решила она.
Лестница оказалась узкой, крутой, но для Аполлинарии это препятствием не стало — молодые ноги, обутые в невероятно удобные башмачки, мгновенно снесли её по ступеням вниз, и уже через минуту она вышла из подъезда на улицу, щурясь от яркого летнего солнца.
— Вы только полюбуйтесь. Ни тебе «здрасти», ни тебе «пожалуйста», — произнес голос откуда-то сбоку. — Ну и молодежь пошла. Никакого уважения к старшим.
Аполлинария повернулась на этот голос, и увидела, что у подъезда, в тени выступа стены, стоит лавочка, на которой сидят три старухи, каждая — с вязанием в руках. Выглядели они странновато. Первая, та, которая сидела ближе всех к двери, оказалась худой, жилистой; она держала в руках небольшой клубок, на который наматывала нитки. Одежда этой старухи была серой, словно бы сильно выцветшей, и клубок тоже был серый, и лицо словно бы серое, вот только взгляд у старухи оказался пристальный и цепкий — Аполлинария догадалась, что ругалась сейчас именно она.
— А что ты хочешь, Ноночка? — спросила вторая старуха. — Такая эпоха. Они уже и не помнят, что можно иначе.
— Я, Мирра, хочу, чтобы всё-таки помнили, — проворчала первая старуха. Вторая, которую первая назвала Миррой, толстенькая, плотненькая, выглядела несколько приятней, но взгляд имела очень похожий, пристальный и цепкий.
— Хватит болтать, — цыкнула на них третья старуха. Одежда у неё была темной, едва ли не чёрной, а в руках она держала здоровенные портновские ножницы. — Чего вы накинулись на девку? Она, небось, в первый раз, а вы уже всё за неё порешали. Эй, девица, ты в первый раз, что ли? — спросила она Аполлинарию, и щёлкнула ножницами. Звук получился неожиданно громкий, словно ножницы в этот момент обрели голос, и явственно произнесли «клац».