— Согласен, — кивнул Скрипач. — На возможность изменения констант она тоже намекнула. И много на что ещё. Эта глава вообще сплошные намеки, но я бы, честно говоря, хотел обсудить это всё с Лийгой.
— Обсудим, когда вернется. Надеюсь, — Ит вздохнул. — В последние дни они обе категорически не хотят говорить про эту книгу, ты заметил?
— Ещё бы я не заметил, — Скрипач нахмурился. — Что у тебя получается с расшифровкой?
— Скоро допишу, надеюсь, — ответил Ит. — Всё сходится лишь до определенного предела, а вот дальше — у меня есть вопрос именно к Лийге, которая, как мне кажется, не захочет отвечать.
— Немудрено. Как думаешь, Пятый с Лином решились бы на ответ? — спросил Скрипач.
— Мне кажется, что они бы как раз и решились, — Ит покосился на книгу, лежащую на столе. Яркая обложка, девушка в лиловом платье, три старухи с вязанием, сидящие у стены дома, ящерица в костюме, череп в стене, и надпись «лавка редкостей» на деревянной вывеске. — Нам сейчас показывают то, что было до этого момента от нас скрыто, и это скрытое — безусловно, безоговорочно является частью Слепого Стрелка. Картинка с секретом. Остался последний фрагмент, рыжий.
— Да, это верно, — согласился Скрипач. — Я это отлично понимаю.
— Не только ты, — покачал головой Ит. — Они обе это тоже отлично понимают. Ладно, хватит пока. Сгоняй в магазин, что ли, а я пока попробую дописать расшифровку того, что мы уже прочли. Надо как-то уложить это всё в голове.
— Укладывай, — согласился Скрипач. — Пора с этим всем заканчивать. Послезавтра привезут этого-самого, и начнется, думаю всякое разное интересное.
— Вот именно, — согласился Ит. — Поэтому давай в магазин, а я поработаю. И купи, пожалуйста, соленых огурцов. Не маринованных, а именно соленых. И запивку к огурцам. Ну, ты понял.
— Это было сложно не понять, — криво усмехнулся Скрипач. — Грудинку ещё возьму. К запивке. Или селедку. В общем, что попадется…
Глава 22Полет побежденных
Ночью Аполлинария так и не смогла уснуть — волнение с каждым часом становилось всё сильнее и сильнее, она ворочалась в кровати, пыталась как-то справиться с ним, но вскоре поняла, что это бесполезно. Она встала, надела платье, и пошла на кухню. За кухонным окном стояла ночь, и не было слышно ни звука. Это немного удивило Аполлинарию, но вскоре она перестала думать о тишине. Потому что вспомнила о том, что лежит в кармане её платья.
— Настройщик, вы здесь? — позвала она. — Отзовитесь, пожалуйста.
— Я здесь, — ответил Настройщик. — Как, впрочем, и всегда.
— Хорошо, — Аполлинария помедлила. — Вы не могли бы прислать мне чашечку кофе? Кажется, этой ночью я не буду спать.
— С удовольствием, — ответил Настройщик, и тотчас обещанная чашечка возникла на столе перед Аполлинарией. — Ваше волнение вполне понятно, сударыня. Перед полётом многие не спят, и это простительно.
— А я ведь до сих пор так и не поняла, кто же я такая, — вздохнула Аполлинария. — Они, мои друзья, это одно. А я — другое. Это так?
— Верно, — кажется, Настройщик вздохнул. — Вы… в первую очередь, вы разум, сударыня. Чистый незамутненный разум. И свет. Вы начало, способное дарить свет и надежду тем, кому это требуется. Вы удовлетворены моим ответом?
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Иногда я ощущаю себя человеком, иногда… — она запнулась. — Во время полетов я чувствовала нечто иное, но что, так и не сумела понять.
— Человеком? — переспросил Настройщик. — Сударыня, вы ведь знаете, что можете разрешить для себя этот вопрос, ведь то, что объяснит вам если не всё, то многое, лежит сейчас в вашем кармане.
— Стеклянный шарик, — кивнула Аполлинария. — Да, вы правы. Но мне почему-то страшно его доставать.
— Время для него пришло, и достать его вам придется, — сказал Настройщик строго.
— Вы постоянно говорите о времени, но ведь времени в Городе нет, — возразила Аполлинария.
— Вы ещё не поняли? — Настройщик усмехнулся. — Для вас оно уже существует. Это… похоже на реку, пожалуй. Вам нужно на другой берег, вы стоите у самой воды, и уже различаете течение, видите, как колышутся подводные травы, как плавают рыбы. Река для вас уже существует, это реальность, и вы отлично знаете, что эта реальность очень скоро станет вашей.
— Значит, я должна достать шарик, — Аполлинария вздохнула.
— Сударыня, вы ведь сами очень долго томились этими вопросами, — Настройщик вздохнул. — Не проще ли будет единожды получить ответ, и больше никогда не думать об этом?
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — То есть знаю, но… мне страшно, — призналась она. — То, что я увидела в прошлый раз, не давало мне покоя несколько дней. Да и сейчас тоже…
— Вот поэтому вы и должны решить всё и разом. Действуйте. Я не буду вам мешать, и не буду наблюдать за вами, — сказал Настройщик. — Есть вещи, с которыми следует своевременно попрощаться, и, думаю, это как раз одна из них.
— Будь по-вашему, — кивнула, сдаваясь, Аполлинария. — Я готова.
Она вынула из кармана стеклянный шарик с крошечной золотистой искрой внутри, и положила его перед собою на стол.
— Что же я такое сделала? — жалобно спросила она. — Не помню. Но я точно что-то сделала. Они ведь не приходят просто так.
Мысли путались, и ей не удавалось совладать с ними, словно мысли эти стали подобны ветвям на сумасшедшем ветру, там, за окном.
— Я не помню, — жалобно прошептала она. — Не понимаю…
Дверь сотряс первый удар, сильный настолько, что звякнули испуганно чайные чашки, стоявшие в сушилке. Она вздрогнула, обернулась — там, в коридоре, осыпалась с потолка тонкая пыль побелки. Следующий удар сотряс дверь, побелка посыпалась снова; за дверью раздались грубые мужские голоса:
— Открывай, тварь! А ну, открыла быстро! Всё равно же войдем, паскуда, и лучше бы тебе открыть!..
— Нет, — совсем уже беззвучно прошептала она. — Нет, не лучше.
Ещё один удар. И ещё. И ещё. И ещё. Голосов становится больше, и дверь, кажется, уже поддается, а это значит, что они сейчас будут здесь, а если они способны сделать такое с тяжелой железной дверью, что же они могут сделать с ней?
Она дернулась, кинулась к окну, и распахнула его — на пол полетели газеты, какие-то мелочи, и в окно ворвался ветер, тот самый, ворвался и пронёсся по тесной кухне, взметнув занавески, и обдав её, стоявшую напротив окна, своим дыханием.
— Я лучше туда… — беззвучно сказала она. Подоконник был высокий, поэтому ей пришлось сперва забраться на стул, и лишь потом она ступила на выщербленную деревянную поверхность, старую, с отметками от чашек, встала, и сделала шаг вперёд, навстречу ветру, деревьям, и оттепели.
В полете, коротком, мгновенном, её каким-то неведомым образом развернуло, и она упала почему-то на спину, вовсе не так, как должна была. Боль от удара вспыхнула, как пламя, в которое плеснули бензин; вспыхнула, и тут же начала угасать, таять, истончаться, пропадать — и в этот момент она поняла, что умирает. Серый весенний день мерк, темнел, очертания предметов плыли, и тоже таяли, исчезая вместе с болью и сознанием. Последним, что она увидели, были ветви тополя, которые гнул нещадно ставший, кажется, ещё более сильным ветер.
А потом мир мигнул, и выключился.
— Вот же старая тварь, — раздраженно сказал мужчина, который первым подбежал к неподвижному телу. — Сука. Вырвалась всё-таки. Писанины теперь не оберешься…
Ему в этот момент очень хотелось пнуть ногой эту проклятую мёртвую старуху, из-под головы которой растекалась по влажному от ночного дождя асфальта тёмно-бордовая лужа, пнуть, чтобы выместить на её теле всю свою злобу, всё раздражение, но к упавшей уже начали подходить люди, поэтому ему пришлось сдержаться.
— Ох ты ж… — протянула какая-то баба. — Скинулась…
— «Скорую» вызвали? — спросил кто-то.
— Да на кой-тут «скорая», труповозку вызывайте, — ответил другой голос. — Парни, может, вы и вызовете, раз вы всё равно уже тут?
Человек, подошедший к телу первым, ничего не ответил. Последний раз глянув на труп, он медленно побрёл обратно к подъезду. У самой двери остановился — под окном, из которого выпала старуха, валялся разбитый горшок, в котором, кажется, росла до того герань. Да, вот она, валяется рядом, измятая, сломанная. Под самым окном.
Под окном?
Он оглянулся. Как же так вышло, что она так далеко улетела? Метров двадцать от стены дома. Ветром, что ли, унесло? Странно. Обычно так далеко никто не падает. Да тут и этаж низкий, всего-то четвертый, добро бы она летела хотя бы с десятого, а здесь…
— У, старая ведьма, — пробормотал он. — Чтоб тебе и на том свете покоя не было, падаль…
Дверь подъезда захлопнулась за его спиной. А на улице остался ветер, тот самый ветер, остался труп старухи, и медленно собирающаяся возле него любопытствующая толпа.
— Значит, я всё-таки умерла, — шепотом сказала Аполлинария.
— Не вы, — возразил Настройщик. — Погибло ваше старое физическое тело, не более.
— И герань, — добавила Аполлинария.
Так вот почему та старуха из видения поливала стоявшие на подоконнике сухие мертвые герани, подумалось ей. Наверное, ей было жаль ту, настоящую, закончившую своё существование на мокром асфальте в тот злосчастный день. И она отдавала долг мертвым цветам, не в силах вернуть единственный живой.
— Да, и герань тоже, — согласился Настройщик. — Вам её жаль?
— Разумеется. Герань уж точно была ни в чём не виновата, — справедливо заметила Аполлинария.
— Герань-то да, но, признаться, у меня большие сомнения и в вашей вине тоже, — заметил Настройщик. — Эти люди… они не выглядели добрыми или дружелюбными. Скорее, наоборот.
— У них была какая-то своя правда, вероятно, — Аполлинария задумалась. — И, судя по тому, как они себя вели, я была этой правде неугодна. Почему-то.