Мне всегда было это очень интересно. Я об этом не думала, но мы ходим и в самом деле довольно часто. Для нас это естественно. А что, сидеть перед телевизором? Вот недавно были на премьере по произведениям Исаака Башевиса Зингера (в постановке латышского режиссера Алвиса Херманиса) и наслаждались игрой одного просто гениального немецкого актера Анре Юнга и его замечательной партнерши Барбары Нюсе. Юнг играл так, как я хочу, чтобы актер играл. Анре Юнг будто не знал, что на него смотрят зрители. Он был один на сцене. Говорил тихо, а было слышно. Говорил абсолютно понятно. Знаете, когда о таком рассказывают, это мимо ушей. А когда ты сам присутствуешь, видишь, то можно сказать: ну вот, это настоящее искусство. Вы знаете, почти все актеры в кино смотрят в камеру и думают, как они прекрасны. Это была генеральная репетиция, и когда после нее Юнг уходил, Родион закричал ему: «Браво! Браво!» А он так робко, даже смутившись, ответил: «Данке, данке». Как будто он совсем начинающий, неизвестный артист. А он очень известный. Такой талант и не может быть неизвестным. А в целом какая культура исполнения!
Эффект четвертой стены?
Да, я в это абсолютно поверила.
Вы часто говорите о так называемых недостатках в Вашем балетном образовании. Что Вы имеете в виду?
Школа – это прежде всего хорошие педагоги. Это как Яков Флиер был для Щедрина. У нас, к сожалению, такие педагоги были не у всех. Мне не слишком повезло, что я училась у Елизаветы Гердт. У Гердт учились и Е. Максимова, и Р. Стручкова. Но они, как и я, сами по себе. То, чего они достигли, не заслуга Гердт. Она говорила: спрячь тесемку. Разве в этом дело? Учителей дети не выбирают. Представьте, стоят тридцать детей у палки, и стоят все (!) неправильно. На первом пальце. А надо на мизинце. Знаете, у меня был в юности как-то очень трудный период. У меня ничего не получалось. Я прошу ее: «Елизавета Павловна, покажите, я никак не могу сама сообразить». – «А я не знаю, как и что тебе сказать», – отвечает она. Это хороший педагог? Такая скромная, тихая, а нахалка, потому что не имела права преподавать. Занималась я у ней шесть лет и только последний год была у М. М. Леонтьевой, которая меня немножко выправила. Даже меньше, месяцев восемь. А потом мы сами за другими сверстниками подсматривали, подглядывали. За теми же вагановскими учениками. Агриппина Яковлевна Ваганова, кстати, в свое время училась у того же педагога, что и Гердт, – у Чикетти. Педагогический дар? Я у Вагановой занималась полтора месяца. И на всю жизнь мне хватило. Я стала танцевать по-другому. Меня перестали узнавать. Гердт говорила: «Ты висишь на палке, как белье на веревке». – «А как надо?» – спрашивала я. «Не знаю», – отвечала она. Некоторые говорят: «Она вам руки дала». А чего же никому больше «не дала» за сорок – пятьдесят лет преподавания? Всех учат одинаково, а танцуют одна-две или никто. Бездарных вы не научите, сколько вы их ни учите. Ваганова же подходила и говорила всегда конкретно: «Переложи руку вперед». И все получалось. Ты уже не висишь. Если мне нравится, я и теперь подчиняюсь, как прилежная ученица. Так было с Бежаром. Преподавать надо конкретно. Если я вижу, что танцовщица падает, я ей подсказываю: сделай так, и все – она не падает. Часто вещи подсказываю технические. Как говорил Флиер Родиону: «Возьми подвинься на полсантиметра вправо», – и пассаж какой-то получался. И потом, конечно, про музыку говорю и про образ. Что ты делаешь, зачем делаешь.
Так что Ваганова – это моя незаживающая рана до сих пор. Я не успокоюсь никогда. Вы знаете, может, это и преувеличение, но потеря для меня Вагановой как педагога – это было как смерть Пушкина.
Пушкин и Ваганова? Сравнимы ли эти имена?
Для меня – да. Кстати, сейчас рассуждают: кто имя России? Кого только не называют! Но есть только Пушкин, только он. Все остальные были, и их нет, а он – есть и будет. И не в угоду политическому моменту.
Видели ли Вы игровой фильм «Школа»?
Да. Он может нравиться или нет, но он производит сильное впечатление. И то, что снято все совсем юными людьми и так правдиво, натурально, без нажима. И если верно говорят, что Путин поддержал показ фильма, то он молодец, трижды молодец. Мы привыкли, что если есть проблема, то ее нужно запретить. Я уже слышала многочисленные призывы – фильм надо запретить. Люди забывают, что наступило другое время. Мы с вами живем, я не перестаю это повторять, в чужое время. Это их время – молодых. Тех, кто делает этот фильм о своих проблемах.
А мы разве не живем и только стоим на обочине и наблюдаем?
Мы живем, но в их время. То, что было, мы знаем. А я хочу знать то, что мы еще не знаем. Чем они интересуются, как живут? Во что вылилось это воспитание: сначала все нельзя, а потом все можно.
И как поколения связываются?
Только не надо их искусственно связывать. Они сами свяжутся. Просто раньше жили другие люди. Было другое время, другие вкусы, взгляды на жизнь, другие приоритеты. Влияние старого поколения на новое и без того колоссально. Но теперь стиль жизни молодых – это протест всем прежним запретам.
Но мне кажется, Ваш интерес, да и любой другой интерес, все же свидетельствует о неосознанном контакте поколений. Или попытке, как в этом фильме, хотя бы для себя внутренне его установить. С миром поколения, где все так жестко и в то же время так зыбко. Все у них внутри еще неоформленное, неуверенное. Взгляды неопределенные, мечущиеся и никак не в состоянии ни на чем остановиться. Часто снизу вверх. Камера замечательно передает это «бултыхание», видит словно глазами ребенка или подростка искореженные лица взрослых…
Не знаю… по-моему, это замечательно. Хотя во все времена у молодых внутри бултыхалось, но нашему поколению этого не разрешали. Поэтому так интересно смотреть на тех, кому разрешили, так сказать, бултыхаться. Да, они ходят на экране, как у Андрея Вознесенского сказано, – «мини до самой челки». Да, потом удивляются, что насилуют. Но если девка идет полуголая, так парни не все же импотенты. Они открывают для себя жизнь без прикрас. Актеры естественные, не выдрючиваются. Им веришь.
Учителям да родителям в фильме вроде бы тоже все разрешено. Даже слишком, на мой взгляд. И по сути – никакой разницы между поколениями.
Человек не может стать другим «животным». Если он учитель и у него власть, а воспитания не хватает, то приходит вседозволенность. Раз начальник – может издеваться. Тем более над детьми, над малолетними. Я тебе сейчас покажу! Я тебя выгоню! А где нормальное человеческое отношение между взрослыми и детьми? А доверительность между матерью и дочерью? Ведь они должны дружить. Если же мать все время только лает, то у дочери никогда не возникнет доверия. Она замкнется раз и навсегда.
Вам не кажется, что герои фильма, тем не менее, некие «одноклеточные существа»? Перед нами школа невежества. В чем мы больше всего нуждаемся в наших непрекращающихся усилиях преодолеть тотальное невежество?
Начать надо с учителей, потому что они невежественны. Это хорошо показано и сыграно. Так было, к сожалению, в России всегда. Да, мы никак не можем справиться с невежеством. Мне кажется, не нужно только ничего говорить, надо самим быть другими – пример подавать. Тогда и дети другие будут. Только примером. Уважительное отношение – вот что влияет. Если человек благородный и уважительно относится к ученикам, тогда это воспитывает. Я в этом абсолютно убеждена. У нас был учитель математики Борис Алексеевич Нурик. Так он с четвертого класса обращался к детям на «вы». А у нас и взрослым тыкают. Это невежество. Рыба гниет с головы. Если учителя ученикам не товарищи и сами невежественны, то результата не будет никогда. Вспомним немцев тридцатых годов прошлого столетия: разложиться может человек любой национальности. Это сидит в человеке. Но если сравнить немцев «гитлеровской формации» и теперешних? Это словно бы другой народ – демократичный, цивилизованный. Все делает общество, нравственные приоритеты. Тогда и другое поколение вырастает. Вот вам более частный пример, что рыба гниет с головы. Почему в Мюнхене сейчас дети более охотно посещают оперу, а не балет? Потому что в городе более двадцати лет была во главе балета ужасно безвкусная, бездарная и завистливая тетка, Констанция Вернон, а теперь пришла на смену такая же. Поэтому и балетный уровень плохой и низкий в Мюнхене. Они и принимают чертте кого, и кому же это будет нравиться?
Педагог – это почти пророк. Встречали ли Вы в жизни таких людей?
Щедрина. Его музыку могу слушать бесконечно. А настоящая музыка разве не определенный образ пророчества? Жене про мужа говорить неловко. Могу только сказать, что он для меня единственный на свете во всех смыслах.
Как Вы относитесь к эгоизму?
Люди все эгоисты, но в разной степени. Если человек не любит никого, то он как бы обречен на всю жизнь им остаться. А если он полюбит по-настоящему, для него становятся очень важны дела и желания близкого человека. Тогда и эгоизм исчезает. Я говорю тривиальные вещи, но это так в жизни.
Разве любовь к ближнему не начинается с любви к самому себе?
Неверно это. Нет, это не так. Хотя все очень индивидуально. Существует и то, и то.
Но если бы Вы не думали о своем предназначении, то многое бы не свершилось. Я говорю о здоровом эгоцентризме.
Я как-то не анализировала. Мне хотелось дать людям то, на что я способна. Сделать хорошее для публики.
В чем критерии совершенства? Существуют для Вас эталоны в искусстве?
Эталон для меня – это и есть совершенное. Совсем недавно, в одном из двориков Мюнхена, я увидела случайно скульптуру девушки-спортсменки. Такая выгнутая в прыжке фигура. Словом, я ахнула, застыла и забыла, как здесь оказалась. Совершенная фигура. Вот Анна Нетребко для меня – совершенство. Как она поет, как исполняет, какая у нее фигура, мордочка. Изумительные ножки, лучше, чем у балерин, она и двигается пл