Война зашла в тупик, из которого, казалось, нет выхода. У Петра возникает новый план: принудить Швецию к миру, оставив ее без последнего союзника – Франции.
Годом ранее умер старый Людовик XIV, вступивший на престол еще при первом царе династии Романовых. Появилась надежда, что Франция, традиционно враждебная по отношению к России, много вредившая ей дипломатическими каверзами в Константинополе и помогавшая Швеции субсидиями, теперь изменит свою политику. Регент Филипп Орлеанский, правивший королевством от имени малолетнего Людовика XV, давал понять, что готов улучшить отношения и, может быть, выдаст свою дочь за вдовеющего царевича Алексея. Петру сразу же захотелось большего.
Весной 1717 года он отправился из Голландии в Париж, надеясь добиться многого: получить от Франции признание русских приобретений в Прибалтике, оторвать Париж от Стокгольма и породниться с королевским домом. На непутевом старшем сыне царь к этому времени поставил крест (скандал с бегством наследника за границу был в самом разгаре), да и принцесса Орлеанская выгодной партией Петру не казалась, но он загорелся идеей отдать младшую дочь Елизавету за самого французского короля. Правда, предполагаемым жениху и невесте было по семь лет, но царя это не смущало.
Визит Петра в самую блестящую столицу Европы был обставлен со всем возможным почетом. Французы очень старались приветить русского царя, новую звезду большой политики, поразить его чудесами и красотами Парижа. Петр же вел себя с всегдашней бесцеремонностью, которая на сей раз воспринималась европейцами не как варварство, а как оригинальность великого человека.
Регент сам нанес высокому гостю первый визит, а затем, что было неслыханно для церемонного французского двора, приехал и король. Петр описал эту встречу Екатерине в обычной для их переписки юмористической манере: «Объявляю вам, что в прошлый понедельник визитовал меня здешний королища, который пальца на два более Луки нашего [придворного карлика]». На следующий день, отдавая визит, царь попросту подхватил мальчика на руки и поднялся так по дворцовой лестнице.
Переговоры продолжались полтора месяца, в течение которых Петр осмотрел всё, что ему было интересно – военные, производственные, механические, торговые и научные заведения. Из всего красивого и изящного – того, чем славились Париж и Версаль – царя привлекли лишь вещи практические: устройство парков и производство гобеленов.
Ему пришлась по душе академия наук, где ученые мужи повели себя очень правильно: не стали утомлять Петра умными рассуждениями, а показали ему работу всяких новоизобретенных машин. Петр выразил желание быть принятым в такое хорошее учреждение, стал членом академии и впоследствии – событие огромного значения – основал в Петербурге ее российский аналог.
В парижском парламенте русского гостя тоже принимали очень почтительно, но желания устроить у себя нечто подобное у Петра не возникло.
Во Франции царь провел время с приятностью, но без особенной политической пользы. Ни в Париже, ни позднее в Амстердаме, где дипломаты обсуждали договор о франко-русских отношениях, от Версаля не удалось добиться ничего существенного.
Русские завоевания Франция не признавала, разрывать союз со Швецией не соглашалась, да и из затеи с династическим браком ничего не вышло. Единственное, что пообещали французы, – посредничество в мирных переговорах с Карлом, однако за это пришлось убрать русские войска из их главной германской базы в Мекленбурге.
В октябре 1717 года царь вернулся в Россию, где ему предстояло заняться очень неприятным делом: возвращать домой сбежавшего наследника и решать его судьбу. Как уже рассказывалось, закончилось это подозрительной смертью Алексея Петровича, произведшей весьма тягостное впечатление в Европе.
Внешнеполитическая деятельность Петра была малоудачна, но ситуацию несколько поправила кипучая энергия неугомонного барона Гёрца.
Барон придумал, как избавиться от враждебного Стокгольму короля Георга. Новый монарх был в Британии непопулярен, едва говорил по-английски, а его права на корону многим представлялись сомнительными (он был всего лишь правнуком короля, правившего сто лет назад). В 1715 году в стране произошло восстание якобитов, сторонников претендента Якова Стюарта. Оно было подавлено, но недовольство осталось, и гражданская война могла в любой момент разразиться вновь.
Петр с маленьким королем Людовиком. Л. Эрсан
Гёрц решил этим воспользоваться и активно включился в британские интриги, суля якобитам военную поддержку. В феврале 1717 года в Лондоне добыли секретную переписку шведского посла графа Гилленборга, из которой следовало, что Карл XII собирается высадиться в Англии с 14-тысячной армией, чтобы свергнуть ганноверскую династию и вернуть Стюартов.
Разразился громкий скандал. Англичане арестовали шведского посла, шведы – английского. До объявления войны не дошло, но Британия объявила Швеции торговую блокаду и отправила к ее берегам флот. Радуясь злоключениям Карла, Петр писал Апраксину: «Ныне не правда ль моя, что всегда я за здоровье сего начинателя пил? Ибо сего никакою ценою не купишь, что сам сделал».
У шведского короля к этому времени накопилось столько ненавистных врагов, что на их фоне русский царь выглядел уже не самым отвратительным. Бассевич пишет: «Гёрц убедил его [Карла] в необходимости примириться с одним из неприятелей, чтобы раздавить прочих, и этот один должен был быть не кто иной, как Петр Алексеевич. Он был могущественнее всех, был человек необыкновенный, единственный в своем роде, как и Карл, следовательно один, достойный его предупредительности и пожертвования провинций, которыми надлежало купить его дружбу». В конце концов Петр одержал победу в честном бою, да и хотел от Швеции не столь уж многого.
Усилия барона Гёрца обратились на то, чтобы убедить Карла заключить сепаратный мир с Россией, тем самым избавившись от самого опасного врага, а потом отомстить вероломному Фредерику Датскому, отобрав у него Норвегию. Тогда Карл войдет в историю как объединитель Скандинавии, да и германские владения тоже можно отбить, если заключить с Россией военный союз и получить русские полки. Разве это не важнее, чем отказ от далеких и маловажных прибалтийских болот?
Карла увлекла величественная перспектива, и он позволил Гёрцу действовать.
В августе 1717 года барон неофициально встретился с российским дипломатом князем Борисом Куракиным (тем самым, автором замечательных мемуаров) и предложил начать разговор о мире.
Сепаратные переговоры, конечно, были нарушением союзнических обязательств, но отношения России с другими участниками коалиции так испортились, что Петра это не смущало. Он очень обрадовался, что дело сдвинулось даже без французского посредничества, и отправил своих представителей на переговоры еще до того, как прибыли шведские.
Мирные «конференции» открылись на Аландских островах в мае 1718 года. От Петра туда прибыли два иноземца русской службы: генерал-фельдцейхмейстер (начальник всей артиллерии) Яков Брюс, очень близкий к царю, и молодой дипломат Андрей Остерман, человек несановный, но весьма умный. Швецию представляли сам Гёрц и бывший лондонской посол Гилленборг, после освобождения из-под ареста произведенный Карлом в статс-секретари.
Поначалу, как принято в дипломатической торговле, обе стороны выставили заведомо неприемлемые условия. Русские потребовали Ингрию, Лифляндию, Эстляндию и южную Финляндию с Выборгом, а также удовлетворение притязаний всех союзников – саксонских, датских, прусских и английских. Шведы в ответ требовали освободить все оккупированные Россией территории. Разумеется, было ясно, что ни первого, ни второго не будет.
В инструкции, которой Петр снабдил послов, предписывалось как можно дольше затягивать «негоциацию», но конгресса ни в коем случае не прерывать – царь считал, что время работает против Карла и побудит его к большей уступчивости (довольно странное заблуждение для человека, хорошо знакомого с феноменальным упрямством шведского короля). Резоннее были предположения Остермана, который отправил царю свое «партикулярное малоумное мнение», где в частности писал: «Король, как государь войнолюбивый, сам мало имеет попечения о своих интересах и единственное удовольствие находит в том, чтоб каждый день с кем-нибудь драться или, когда нет к тому удобного случая, верхом скакать. По всему надобно думать, что он находится не в совершенном разуме; а как он упрям, это видно из прежних его поступков… Швеция долго содержать большого войска не может; король принужден будет с ним из Швеции куда-нибудь выступить, чтоб у чужого двора лошадей своих привязать, иначе прокормить его невозможно». В «партикулярном мнении» высказывалось пророческое предположение, что Карл скоро «свернет себе шею».
Как было издавна принято в русской дипломатии, расчет строился и на подкупе. Петр велел посулить Гёрцу взятку до ста тысяч рублей, такой же суммой следовало прельстить и Гилленборга, пообещав также освобождение его родного брата, взятого под Полтавой.
Гёрцу приходилось отлучаться, ездить к королю, чтобы уговаривать его на уступки.
Постепенно в позициях обеих сторон наметились некоторые сдвиги. Шведы заговорили об «эквиваленте» в обмен на территориальные потери. На польский престол должен вернуться Станислав Лещинский. Россия приведет в Польшу 80 тысяч солдат, чтобы действовать заодно со шведами. Вместе они заставят прусского короля вернуть Штеттин и принудят к союзу, поделившись с ним польскими землями. Дания отдаст Швеции свои владения на Скандинавском полуострове, и Россия пришлет для этой операции 20-тысячный корпус.
Петр был готов отказаться от Августа, который не имел большой важности и в прошлом сам изменял союзу, но не желал ввязываться в новую европейскую войну. Всё, на что он соглашался, – предоставить Карлу двадцать тысяч вспомогательного войска. Однако теперь главной целью шведского короля было наказание Дании и завоевание Норвегии. В ноябре, снова съездив в Швецию, Гёрц привез ответ: участие России в антидатском союзе – непременное условие договора. Барону так же твердо было сказано, что об этом не может быть и речи, да и Польшу, пожалуй, Лещинскому тоже не отдадут.