Переход на западное летоисчисление весьма выразительно продемонстрировал твердое намерение Петра существовать в одном времени с Европой. Правда, царь сохранил в употреблении юлианский календарь, к XVIII веку отставший от григорианского на одиннадцать дней, но в те времена так же отсчитывали дни самые главные для Петра страны – Голландия, Швеция и Англия.
Немедленно последовало приказание обязательно праздновать первое января с по-петровски подробной инструкцией, как это надлежит делать: служить в церквах молебны, украшать ворота хвойными ветками, снимать которые запрещалось в течение недели, обязательно поздравлять друг друга с новым годом, ну и, конечно, пускать ракеты и палить из пушек – у Петра без этого не бывало.
В новом 1700 году россиянам было велено и одеваться по-новому. 4 января вышел еще один указ, произведший гораздо больший шок, чем календарная встряска. Царь приказал: «Боярам, и окольничим, и думным, и ближним людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьякам, и жильцам, и всех чинов служилым, и приказным, и торговым людям, и людям боярским, на Москве и в городех, носить платья, венгерские кафтаны, верхние длиною по подвязку, а исподние короче верхних, тем же подобием». Повсюду были выставлены образцы разрешенной одежды. Мужчинам всех сословий, исключая лишь духовенство и пахотных крестьян, предписывалось брить бороды – потому что со времен Людовика XIV в Европе повсеместно распространилось брадобритие. Король-солнце, начав лысеть, установил еще и моду на накладные волосы, так что европейцу мало-мальски заметного социального положения стало неприлично появляться вне дома без парика. Петр позаимствовал и этот обременительный, негигиеничный обычай. Сам он, правда, «перруку» почти никогда не надевал, но дворян, а затем военных и чиновников принудил покрывать голову женскими волосами (нижние чины, правда, из-за дороговизны натурального продукта обходились паклей).
У государя к бородам была какая-то патологическая ненависть. Вероятно, они ассоциировались у него со всем косным, московским, упрямым. Реформатору очень хотелось побрить не только служивых, но всё население, и эта мечта не оставляла царя до конца жизни. Он вводил плату и штрафы за бороды, велел не принимать челобитных от необрившихся, в 1722 году даже приказал им носить особый зипун с нелепым воротником, но переодеть и побрить удалось лишь верхнее сословие, которым было легче управлять. В конечном итоге оно одно и европеизировалось, хотя бы внешне. Дворяне не превратились в европейцев, но стали выглядеть европейцами. Петру, менявшему фасад, но не архитектуру государства, собственно, только это и требовалось.
Еще одно важное отличие Европы от Московии, замеченное молодым монархом во время заграничного путешествия, состояло в том, что на Западе все читали книги и газеты, а на Руси привычки к печатному слову почти не было. Сам Петр особенным книгочеем не являлся, у него не хватало на это ни времени, ни усидчивости, но, затеяв переделку своего царства на европейский лад, государь не мог оставить в стороне типографское дело. В указе 10 февраля 1700 года о книгопечатании довольно простодушно на первом месте указывается, что делается это «к славе нашему превысокому имени и всему Российскому нашему царствию, меж европейскими монархи к цветущей наивящей похвале» и лишь затем упоминается об «общей народной пользе» и «обучении всяким художествам».
Поскольку с типографиями на родине было плохо, заказ на печатание книг, «чертежей» и «персон» получил амстердамец Иоганн Тессинг, равно как и пятнадцатилетнюю льготу на книготорговлю по всей России. Должно быть, к этому времени Петр уже познакомился с вольностями, которые позволяла себе европейская печать касательно властей, потому что в указе специально оговаривалось: в изданиях не могло содержаться «пониженья нашего царского величества превысокой чести и государств наших славы». Тессинг с заказом не справился, пришлось заменить его на другого издателя, Илию Копиевского, который и напечатал в Голландии самые первые (и, должно быть, самые нужные) петровские книги: по грамматике, морскому делу, арифметике и истории. Одновременно оживилось и типографское дело в Москве, где просветитель Леонтий Магницкий тоже выпустил учебник по арифметике, а также русско-греческо-латинский лексикон.
Важным культурным событием стала реформа шрифта, осуществленная в 1708 году. Литеры русского алфавита были стандартизованы и приняли привычный для нас современный вид, а вместо путаного буквенного обозначения чисел вводились арабские цифры. Две первые отечественные книги, напечатанные по-новому, тоже были практического свойства: «Геометрия славенски Землемерие» и «Приклады, как пишутся комплементы разные» (инструкция по эпистолярному этикету). Больше всего издавалось книг по любимому царем морскому делу и картографии. Почти вся продукция шести российских типографий была переводной – страна училась всевозможным премудростям у Европы, но одно сочинение, для Петра главнейшее, писалось изначально по-русски: «Гистория Свейской войны». Царь желал оставить потомству собственную версию этой эпопеи и лично, каждую субботу, готовил этот труд к публикации.
Первая книга, набранная гражданским шрифтом
Однако наибольший эффект с точки зрения европеизации россиян дала книга совсем не амбициозная – «Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению» (1717). Это тоже был перевод, вернее компиляция из нескольких иностранных источников. «Зерцало» учило молодых дворян жизни: каких придерживаться нравственных законов, как правильно себя вести, что можно делать в обществе и что нельзя. Книга рекомендовала молодым людям, желающим добиться успеха, обучиться иностранным языкам, танцам, фехтованию, конной езде и красноречию, а также побольше читать и упражняться в «красноглаголании» и «добром разговоре». Эта инструкция выдержала несколько переизданий, ею руководствовались воспитатели на протяжении большей части восемнадцатого века.
Надо сказать, что плохому она не учила. Вот некоторые из ее рекомендаций:
«Не прилично руками или ногами по столу везде колобродить, но смирно ести, а вилками и ножиком по тарелкам, по скатерти или по блюду не чертить, не колоть и не стучать, но должны тихо и смирно, прямо, а не избоченясь сидеть».
«Не облизывай перстов и не грызи костей, но обрежь ножом. Зубов ножом не чисти, но зубочисткою, и одною рукою прикрой рот, когда зубы чистишь; хлеба приложа к грудям не режь. Ешь, что пред тобою лежит, а инде не хватай».
«Над ествою не чавкай, как свинья, и головы не чеши; не проглотя куска не говори, ибо так делают крестьяне. Часто чихать, сморкать и кашлять не пригоже».
«Еще же зело непристойно, когда кто платком или перстом в носу чистит, яко бы мазь какую мазал, а особливо при других честных людях».
«И сия есть немалая гнусность, когда кто часто сморкает, яко бы в трубу трубит, или громко чихает, будто кричит».
Исполнение этих предписаний несомненно украсило светскую жизнь русского дворянства.
Содержались в «Зерцале» и советы абсолютно вневременные, непреходящей ценности:
«…Празден и без дела отнюдь не бывай, ибо от того… добра никакого ожидать не можно, кроме дряхлого тела и червоточины, которое с лености тучно бывает».
«Никого не уничижать, себя ни для какого дарования не возвышать, но каждому в том служить, охотну и готову быть».
«…Никого бранить или поносительными словами попрекать, а ежели то надобно, и оное они должны учинить вежливо и учтиво».
Было в книге и гендерное разделение. Одни указания адресовались юношам: «В церкви имеет оной очи свои и сердце весьма к богу обратить и устремить, а не на женский пол, ибо дом божий, дом молитвы, а не вертеп блудничий». Другие – девушкам: «Непорядочная девица со всяким смеется и разговаривает, бегает по причинным местам и улицам, разиня пазухи, садится к другим молодцам и мужчинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселится и напивается пьяна. Скачет по столам и скамьям, даст себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва. Ибо где нет стыда, там и смирение не является». Если старомосковские женщины неумеренно пользовались косметикой, то девушкам новой формации краситься не рекомендовалось: «Един токмо цвет в девицах приятен, то есть краснение, которое от стыдливости происходит».
Так молодые дворяне и дворянки учились быть европейцами – и в общем довольно скоро в этом преуспели, во всяком случае по внешнему виду и по манерам (они в ту эпоху были грубы и в Европе).
Впрочем, «книжным бумом» случившееся оживление издательского дела можно назвать разве что по сравнению с предыдущим периодом, когда во всей России работала только одна типография, печатавшая почти исключительно церковную литературу. С введения нового шрифта до смерти Петра в стране было выпущено лишь 320 книг – меньше двадцати названий в год.
Зато начала выходить настоящая газета, а не прежние рукописные «куранты», предназначенные только для царя и его свиты.
Общественной потребности в периодической печати, разумеется, не существовало, но раз уж европейцы имели ее, как же было Петру не обзавестись собственной газетой?
В декабре 1702 года было постановлено выпускать листок с длинным названием «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и в иных окрестных странах». Известия действительно в основном были военные и, как положено, бодро-назидательные. Времена для русского оружия были тяжелые, но в первом же номере рассказывалось о похвальной инициативе олонецкого попа Ивана Окулова, который собрал отряд добровольцев, «ходил за рубеж в Свейскую границу», побил там шведов многое число, чем принес выгоду не только государю, но и себе, поскольку «взял запасов и пожитков… и тем удовольствовал солдат своих». В газете находилось место и для мирных известий – например, что в Москве за месяц родилось мужеского и женского полу 386 человек или что «в Китайском государстве езуитов велми не стали любить за их лукавство, и иные из них и смертию казнены» (здесь чувствуется явное одобрение, поскольку иезуитов не любили и в России).