Это было не вполне периодическое издание, поскольку выходило оно нерегулярно. За 1703 год вышло 39 номеров. Не был определен и тираж, который варьировался от 150 до 4000 экземпляров. «Ведомости» иногда продавались за деньги, а иногда раздавались бесплатно. Вообще-то газета походила на европейские только внешне, поскольку печатала не мнения, а отобранные и одобренные правительством новости. Ее так и воспринимали – как официальный бюллетень.
Европеизации, конечно же, могло поспособствовать образование, которое прежде состояло главным образом из чтения и зубрежки религиозных книг, а теперь стало светским, с упором на естественные науки.
Газета «Ведомости»
Первая общеобразовательная школа такого направления появилась в Москве в 1703 году, ее открыл пленный пастор Глюк (тот самый, в услужении у которого состояла будущая императрица Екатерина). В школе отроков обучали как наукам, так и полезным для юного дворянина вещам вроде танцев, верховой езды и «французских учтивств». Но широко такие учебные заведения распространиться не могли из-за недостатка педагогов. Частные школы и пансионы станут в России обычным явлением лишь к концу столетия. Государство всерьез тратилось только на училища военного и прикладного профиля, а усилия по внедрению народного образования предпринимались в основном на бумаге. Выходили указы, повелевавшие повсеместно учить грамоте и «цифири» не только дворянских недорослей, но людей всякого чина. Однако школ так и не возникло. То родители отказывались отдавать детей, а когда вышел приказ набирать учеников насильно, выяснилось, что их некому учить, и пришлось выпускать маленьких горожан на волю.
Причина неуспеха объяснялась тем, что государство выделяло на образование слишком мизерные средства в 1724 году – 0,3 % бюджета (согласно М. Богословскому). Поэтому во исполнение указа в провинцию были отправлены лишь по два учителя на губернию, то есть человек двадцать на всю Россию.
Сдвиги по части образованности происходили лишь в самом верхнем слое общества, дворянстве, которому теперь вменялось в обязанность заниматься учением детей под угрозой ограничения прав и невозможности служебного роста. С этого времени в России появляются домашние учителя-иностранцы, которых постепенно будет становиться все больше. Иногда эти немцы или французы были весьма сомнительной образованности, но по крайней мере они могли научить своему языку и, должно быть, сделали для европеизации дворянства больше, чем любые указы. Классическая схема образования к середине XVIII века выглядела так, как описано в комедии Фонвизина «Недоросль»: «Нечего, грех сказать, чтоб мы не старались воспитывать Митрофанушку. Троим учителям денежки платим. Для грамоты ходит к нему дьячок от Покрова, Кутейкин. Арихметике учит его, батюшка, один отставной сержант, Цыфиркин… По-французски и всем наукам обучает его немец Адам Адамыч Вральман».
Зато в России с 1724 года появилась собственная Академия наук, правда, лишь отчасти похожая на французскую, так понравившуюся Петру во время парижского визита. Идея была несколько странная – завести подобное учреждение в стране, где не было высших учебных заведений (если не считать немецкоязычного Дерптского университета), но царь разрешил парадокс по-своему: Санкт-Петербургская академия сама стала чем-то вроде университета, занявшись не столько научной, сколько педагогической деятельностью. Академия брала студентов и обучала их философии, праву, медицине, астрономии, механике, физике, ботанике и «знатным художествам». Однако там проводились и публичные ассамблеи – род конференций, на которых делались научные сообщения. Правда, началось всё это уже после смерти императора.
С государственной точки зрения важнейшим актом европеизации было создание новой, по-западному устроенной столицы. Санкт-Петербург был самым дорогим и трудоемким проектом всего петровского царствования. Подсчитать в точности, во сколько обошлось строительство города на болотах, вдали от населенных областей, вряд ли возможно, тем более что значительная часть затрат не имела денежного выражения. Можно сказать, что столицу строила не казна, а вся страна. В первое десятилетие там ежегодно трудилось в среднем около 20 тысяч человек. После Полтавской победы количество их возросло, темпы ускорились. Известно, что на содержание одного работника расходовалось по рублю в месяц, а размер этой трудовой армии иногда достигал 40 тысяч. Притом на стройку доставляли лучших мастеров – каменщиков и плотников. Смертность при такой скученности и в таких условиях, конечно, была очень высокой. Ключевский пишет: «Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте. Петр называл новую столицу своим “парадизом”; но она стала великим кладбищем для народа».
С 1714 года таким же приказным манером город стали наполнять постоянными жителями. Здесь предписывалось селиться придворным, военным, чиновникам, купцам, а также людям низших слоев – по разнарядке, от всех губерний. Провинциальное начальство норовило сплавить по вызову тех, кого не жалко: стариков, бедняков, бобылей, поэтому в 1717 году последовал грозный указ присылать в Петербург только «первостатейных» поселенцев. Столица должна была собрать у себя всё лучшее, что только имелось в России.
В 1725 году население города достигло внушительной цифры в сорок тысяч человек – больше было только в Москве. Конечно, по сравнению с главными тогдашними столицами, Парижем и Лондоном, где имелось по 600 тысяч жителей, это скромно, зато свежевыстроенный петровский «парадиз» во многих отношениях выглядел более европейским, чем сама Европа.
Это впечатление создавалось благодаря правильной планировке и нарядности застройки, которая осуществлялась строго по регламенту. Начиная с 1714 года в центральной части Петербурга разрешалось строить только кирпичные и каменные дома. На окраинах дозволялось ставить мазанки, но непременно на каменном фундаменте. Улицы мостились и обсаживались деревьями – за счет домовладельцев.
Сад Летнего дворца. А.Ф. Зубов
В 1724 году вышел новый указ. Крупным помещикам (таковыми считались владельцы пятисот и более душ) под страхом конфискации имущества предписывалось строить на Васильевском острове дома определенного размера, в зависимости от состояния. Так у зажиточного провинциального дворянства зародилась традиция вести не только деревенскую, но и столичную жизнь.
Город очень сильно отличался от остальной России не только населением и архитектурой, но и уровнем благоустройства. Улицы обрамлялись каменными тротуарами, на которых с 1721 года появились масляные фонари (неслыханная прежде роскошь). В 1718 году была учреждена столичная полиция, следившая, чтобы жители не дебоширили, не развратничали, не играли в азартные игры, соблюдали противопожарную безопасность. На ночь проходы перегораживались шлагбаумами. Нищим, которыми кишели все русские города, в Петербурге места не было. Царь повелел брать пять рублей штрафа со всякого, кто станет подавать милостыню.
Столице полагалось быть витриной империи. Так оно и получилось, потому что город постепенно становился главными морскими воротами страны. Большинство иностранцев, прибывавших с товарами на кораблях, ничего другого в России и не видели.
Таким образом, сделать Европой всю страну у Петра не получилось, но европейскую столицу он себе все же создал. И население этого дворянско-чиновничьего города усердно училось соответствовать царскому идеалу.
Но основная масса российского дворянства эти изыски усвоит еще не скоро. Американский историк Аркадиус Кахан подсчитал, что у дворянина средней руки траты на «европейский образ жизни» (одежду, обстановку, воспитание, досуг, светские обязанности) должны были отнимать больше трети дохода, и позволить себе такую роскошь могли лишь помещики, имевшие хотя бы сотню крепостных. Однако 60 % дворян были мелкопоместными, то есть владели меньше, чем двадцатью душами, и продолжали бытовать по старинке.
Избранной публике, жившей или бывавшей в «парадизе», предстояло дать пример всему высшему сословию державы, что такое жить по-новому.
Петр приложил много усилий, чтобы вышибить из дворян ненавистный старомосковский дух. По тем мерам, которыми царь этого добивался, легко вычислить, какие именно черты не устраивали его в собственных подданных: угрюмость, невежливость, неумение пристойно веселиться, непривычка к светской беседе, азиатская манера запирать женщин под замок.
Сам государь, по-видимому, был уверен, что он-то искусством веселья и приятного общения отлично владеет, хотя жертвы безобразий, устраиваемых Всешутейшим Собором, вероятно, были на этот счет иного мнения. Кощунства и похабства, которым Петр предавался со своими собутыльниками, существовали в его сознании как-то отдельно от «приличного» времяпрепровождения.
Вскоре после возвращения из-за границы, одновременно с введением европейской одежды, царь приказал дворянам устраивать собрания с музыкой и танцами, куда полагалось привозить с собой жен и взрослых дочерей. Уклоняющимся грозил немалый штраф. За тем, как проходят эти непривычные для московских дворян мероприятия, Петр наблюдал лично.
Потом началась война, и заниматься организацией светской жизни стало некогда. Вновь у царя дошли руки до этой заботы не первой важности, лишь когда он более или менее покончил с кочевым существованием и наконец поселился в Петербурге, то есть в 1718 году. Не кто-нибудь, а столичный обер-полицмейстер (что подчеркивало нешуточность начинания) опубликовал извещение об ассамблеях, которые отныне будут поочередно устраиваться в домах знати. «Ассамблея есть слово французское, которое на русском языке одним словом выразить невозможно, но обстоятельно сказать – вольное, где собрание или съезд делается не только для забавы, но и для дела, где можно друг друга видеть и переговорить или слышать, что делается». Главным правилом объявлялась неформальность: приходить мог кто угодно вплоть до купцов и «начальных мастеровых людей», безо всякого приглашения; хозяин никого не встречал и не провожал, а лишь готовил помещение, причем в одном зале полагалось танцевать, в другом курить и беседовать, в третьем мужчины играли бы в карты и шахматы, в четвертом дамы могли развлекаться незнакомой им забавой – фантами. Закусывать и выпивать разрешалось, но умеренно. Вести себя предписывалось непринужденно.