[31] первыми донесли о своеволии Реза-Кули-мирзы, взявшего на себя всю полноту шахской власти. Доложили и о казнях за непослушание мирзе. А расправился он с наиболее преданными людьми Надир-шаха. Повелитель сразу же узнал в действиях старшего сына неладное. И особенно удручила его гибель Тахмасиба и его семейства. Надир пытался дознаться, чья злодейская рука посмела расправиться с Тахмасибом, но тайна лежала так глубоко, что ни один из осведомителей не смог открыть её.
Как только мирза с отрядом появился в окрестностях Герата, выехавшие к нему навстречу преданные люди сообщили о скверном настроении его отца и о том, что он возмущён расправой над Тахмасибом, Лютф-Али-хан, ехавший рядом с мирзой, тотчас оценил обстановку и сказал со злостью:
— А разве неизвестно народу, что Тахмасиб со своим семейством стал жертвой персов-шиитов?1
Мирза сразу сообразил, как вести себя с отцом. На задерживаясь в окрестностях, проехал через все заслоны и слез с коня в некотором отдалении от шахского шатра. Спешился и Лютф-Али-хан. Надир-шаху доложили о приезде сына. Медленно и неохотно, с опущенной головой вышел он из шатра и велел ему подойти. Реза — Кули, видя отца во гневе, заспешил к нему и, подойдя, упал на колени.
— Встань, сынок… Что-то ты встречаешь меня не так. Родному сыну после долгой разлуки с отцом следовало бы протянуть руки для объятий, а ты падаешь перед ним, как преступник, жаждущий пощады. — Надир-шах гневными зеленоватыми глазами ощупал с ног до головы поднявшегося на ноги сына.
Этот страшный взгляд и сама внешность Надир-шаха приводили в ужас и замешательство любого, кто соприкасался с ним! Надир был среднего роста, но весь словно сплетён из железных мускулов. Он ходил по земле легко, но всем казалось, что земля под ним прогибается. Лицо его, немного смугловатое, выглядело жёстким, как камень. Под чёрными колючими бровями горели большие зелёные глаза. Пышные чёрные усы до самых ушей шевелились или топорщились, когда Надир-шах гневался или смеялся. Глядя на саркастически настроенного отца, Реза-Кули-мирза против своей воли протянул к нему руки. Надир-шах смягчился, по его лицу скользнула улыбка и спряталась под усами.
— Все ли живы-здоровы, сынок?… Хорошо ли чувствует себя мать?
— Слава Аллаху, отец… Мать ждёт не дождётся, когда ты вернёшься. Внуки ждут гостинцев от деда.
— Хорошо, если это так. — Надир-шах взял сына под руку и ввёл в шатёр. Слуги поставили всевозможные кушанья, полили на руки отцу и сыну и подали полотенца. Вытирая руки, Надир-шах бросал искоса на сына полные значимости взгляды, затем, когда сели за трапезу, сказал:
— Слава Аллаху, Индия — страна очень богатая? привезли всего, что душа пожелает. А не будь у неё таких богатств, то пришлось бы впроголодь возвращаться моим войскам.
— Отец, о чём ты говоришь?! — спохватился мирза. — По первому твоему слову я бы выслал тебе всё, что у нас есть!
— Ты уморил бы меня с голоду, сынок. Чеканя свои деньги, ты пытался низвергнуть меня в пучину пропасти! За что ты предал казни тегеранского и мазендеранского правителей?
— Отец, твоя верховная власть предала тебя. Пользуясь слухами о твоей гибели в Индии, сефевиды пытались захватить власть и возвести на трон своего человека. — Мирза не сомневался, что отец ему поверит. Заглядывая в наполненные сомнением глаза отца, продолжал отчаянно лгать: — Когда Тахмасиб узнал, что беглербеги хотят посадить на престол своего сефевида, то воспылал желанием снова стать шахом и приехал за помощью ко мне. Я отказал ему в поддержке н прогнал прочь! Тогда он решил сесть на трон сам… Но персы пожелали другого сефевида и, чтобы Тахмасиб не мешал им в исполнении подлого дела, убили его вместе с семьёй… В этой страшной борьбе мне ничего не оставалось, как принять на себя верховную власть, заняться чеканкой монет и печатями… Я тоже поверил в твою гибель, каюсь, отец…
— Несчастный плут… — Надир-шах поднялся с ковра. — Как ты посмел допустить, что при твоей власти персы расправились с Тахмасибом? Не ты ли сам устранил его, чтобы не мешал тебе?! Советую, сынок, сознаться… Если услышу правду от других, прикажу вырвать твой лживый язык!
Реза-Кули опять упал в ноги отцу и зарыдал, как бывало в детстве, когда отец уличал его в какой-нибудь маленькой лжи и учил говорить только правду…
— Ладно, не мочи ковёр слезами… Кто-нибудь сядет на это место, штаны промочит. Встань, я тебе приказываю! — голос отца металлически зазвенел. — Жена-то твоя, сефевидская принцесса, жива ли?
— Жива, отец, что с ней сделается, живёт в тепле и роскоши, козьим молоком умывается, золотые перстни каждый день меняет,
— Знает ли она о смерти своего родного брата? — Надир-шах приподнял безвольно опущенный подбородок сына и заглянул в его глаза.
— Нет, отец, я не нашёл сил сказать ей о горе, постигшем её.
— Виноват, вот и не осмелился!
— Убей меня, отец, но только не вини в том, чего я не совершал. Мои руки чисты…
Руки его и в самом деле были чисты, ибо в ночь расправы над Тахмасибом Реза-Кули был далеко от Себзевара.
Несколько дней подряд Надир-шах принимал управителей провинций, ища в их подобострастно горящих глазах истинную преданность, и сомневался в ней. Не нравилось ему, что беглербеги, нажившиеся на рабском труде крестьян-рейятов, при первом же требовании Реза-Кули-мирзы понесли ему налоги и представили отчёты о трате средств на благо государства. Тех, которые вселяли ему недоверие, Надир-шах тут же отстранял от должности и повелевал своей хозяйственной службе заняться проверкой дел в останах. И тут же раздавал он высокие должности особо отличившимся в сражениях при Пешаваре, Лахоре и Дели полководцам. Наконец, после недельной стоянки, оставив при себе только гвардию, Надир-шах двинулся в Мешхед. С ним были его земляки, особенно преданные ему: дерегезцы, кучанцы, боджнурдцы. Под их недремлющим оком шли слоны и верблюды, нагруженные индийским золотом, серебром, коврами и шёлком. В Мешхеде шах сделал остановку. Старшая жена шаха, мать Реза-Кули-хана, встретив его, прослезилась, что и он, и сыновья его, Реза и Насрулла, живы и невредимы. Надир-шах вознаградил её и остальных Жён и наложниц. Вспомнив о многочисленных внуках, одарил и их. И с особой радостью переступил порог жены Резы-Кули-мирзы, сефевидской принцессы, подарившей ему смышлёного внука Шахруха, которому недавно исполнилось восемь лет. Надир-шах, войдя в покои госпожи, скупо улыбнулся. Внук бросился в объятия деда и был вознаграждён маленькой золотой саблей, усыпанной по ножнам и эфесу бриллиантами. Принцесса со скорбной— улыбкой пригласила Надир-шаха к дастархану, но он отказался, сославшись на занятость. Тогда она спросила:
— Ваше величество, отец наш, ходят страшные слухи об убийстве моего брата…
— Да, дочка, к сожалению, это так. — Надир-шах искренне огорчился и, скользнув руками по бороде, проговорил: — Да вознесётся чистая душа Тахмасиба в обитель Эдема. Я клянусь, что разыщу убийц и они сполна выпьют чашу смерти.
Реза-Кули-мирза в это время бледный, как саван, стоял за спиной отца. Машинально он произнёс «Аминь» и удалился вместе с ним. Оба слышали, как зарыдала принцесса, но не подали вида и не вернулись к ней, Надир-шах, уходя, клялся, что в следующую встречу с ней бросит к её ногам головы убийц. Мирза трусливо думал: «Убили бы эту тварь — некому было бы плакать и возбуждать жестокое сердце Надир-шаха!»
Из Мешхеда гвардия и гуламы шаха отправились в Келат — город великой славы Надира, откуда он начинал свои походы. Ныне, удостоенный почестей, рысил по дорогим сердцу местам и говорил племяннику Али — Кули-хану, ехавшему на коне с левой стороны:
— Сынок, дорогой, да будет тебе известно, что высшая слава рождается от любви и преданности своей родине. Эти прекрасные места, с речками и садами, е облаками на вершинах гор, — наша родина. А пришли наши предки сюда ещё при первом сефевиде Исмаил— шахе. Ты бывал в Дерегезе и знаешь крепость Дестджерд. В ней я родился, там жил до тех пор, пока не научился хорошо держать саблю в руках. А когда отросли у меня усы, послал сватов в Абиверд к Баба-Алибеку Кусе ахмедлю и женился на его дочери, твоей нынешней тётке. Тесть мой был старейшиной Абиверда, поэтому в первый же день я получил от него в распоряжение сотню молодых удальцов, таких же, каким был я сам. Мы сели на коней, поехали в Боджнурд, Кучан я другие города, и отряд наш скоро возрос в десять раз. Тогда мы облюбовали крепость Келат и сделали её своим главным пристанищем. Ах, какое это прекрасное место!
Племянник Надир-шаха, сам родившийся в Дерегезе в десятки раз бывавший в Келате, впервые увидел дядю таким радостным, и невольно воскликнул:
— Да, ваше величество, лучше Келата места на земле нет! Он не только красив, но и неприступен. Если ваше величество спрячет индийское золото в подземелье Келата, то ни один враг, ни один вор не найдёт эти богатства.
Надир-шах насторожился:
— Я тебе о красоте, а ты о золоте! Вот что я тебе скажу об индийском золоте, дорогой Али-Кули. Постарайся видеть, где спрячут драгоценности Индии: всякий, кто узнает об этом, будет убит. Надеюсь, ты меня понял?
— Да, я понял, ваше величество. Я останусь около ворот и не поеду в город.
— Гвардейцев и гуламов я тоже не пущу туда.
— А кто же спрячет драгоценности? — забеспокоился Али-Кули.
— Их спрячут сами индийцы, которых мы взяли с собой. Когда они сделают своё дело, мы их уничтожим.
Наступали сумерки. Караван из десяти слонов и верблюдов подходил к Келату. Высокая тумбообразная гора словно марила над зелёной лавиной. Она вздымалась над кишлаками, лежащими по берегам реки, на восемьдесят с лишним гязов[32]. Только две дороги вели к вершине, где над обрывом стояла крепость. Но подъём был так крут, что слоны подняли рёв и встали, как вкопанные. Пустили вперёд верблюдов, а тюки и ящики со слонов заставили нести пленных рабов. Шаг за шагом передвигали они поклажу по каменистой дороге. Надир-шах не стал дожидаться пока сокровища поднимут на вершину — уехал с племянником и личной охраной в Келат, заночевал в крепости. Проснулся он на рассвете от ружейной стрельбы, разносившейся эхом вдоль гор. Надир-шах прислушался и спокойно зевнул, догадавшись, что это гуламы стреляют в пленных рабов, чтобы навеки скрыть тайну индийского клада…